Подумала - а почему, собственно, я должна об этом молчать?

Честно предупреждаю - это не про платья или картины. Это про тяжёлое, больное, болезненное.
Это было утро вторника. Я помню, как сидела за столом в больничной палате и редактировала абзац про обручальное кольцо Марии Тюдор, принципиальной и гордой королевы, которая, тем не менее, хотела выйти замуж и быть счастливой. И чтобы золотое кольцо было самым обычным, как будто она обычная девушка (и, надо полагать, тем самым заслуживает обычного счастья). Муж был в реанимации, нужно было работать, чтобы не сойти с ума. Двери распахнулись, зашла врач и сказала, что всё очень плохо. Ещё два дня мы ждали. А утром в четверг я узнала, что жизнь на самом деле закончилась в среду.
Ещё я помню одну из первых ночей в Петербурге, куда подруги увезли меня неделю спустя, и тем самым, подозреваю, спасли остатки этой жизни. Было глубоко за полночь, мы сидели и разговаривали, и тут звякнул телефон – пришло новое сообщение. Оно оказалось первым из многих. Содержание было таким, что, когда я наутро пыталась пересказать его золовке, которая позвонила мне из Москвы, она испугалась – подумала, что я начинаю сходить с ума. Но у меня были свидетельница. Там было... Что-то про то, что муж мой умер, и я, дрянь этакая, скоро последую за ним "ТУДА" (так и слышался закадровый хохот). Я помню свою первую реакцию: "Ха. Напугал". Вскоре телефон зазвонил – тот же номер, и, конечно, я не ответила. Наверное, звонивший рассчитывал напугать ночным звонком, он же не знал, что мы по ночам бодрствуем. Так и повелось. Сообщения и ночные звонки, которые я не сбрасывала, просто ждала, когда затихнут. О, этот человек хорошо изучил мой дневник и меня – ту, которую нарисовал себе, исходя из него. Расспрашивал, почему я не написала про тушь, которой накрасила ресницы, и про чёрное платье, в котором была на похоронах – ведь я люблю писать про платья и прочее в том же духе! Прохаживался по внешности, стараясь, как ему казалось, выискать места поболезненнее (ну, например, нос или, мягко скажем, не идеальные ноги). Рисовал картины моего мрачного будущего. И прочее, и прочее. Премерзко, надо сказать. Меня всё это начало пугать – мало ли, вдруг одними звонками дело не закончится?
Только несколько недель спустя я узнала, что это не мой личный антипоклонник. Он - хотя, может, это была она – выискивал в интернете информацию об онкобольных и их родственниках, и начинал развлекаться. Банальностей не писал, к каждому находил индивидуальный подход. Насколько я поняла, кто-то даже заявлял в полицию, но не помогло. Один из моих друзей поставил правильный диагноз: "Это рак души". Номер у меня до сих пор сохранился, кстати.
Ты читаешь эти строчки, любитель острых ощущений? А ведь теперь, если я действительно захочу, я тебя найду. И СЪЕМ. Не из-за себя, из-за других. Это мне было не больно, просто страшно. Больно было матерям, которым ты писал про умирающих детей, и девушке, который ты предлагал примерить парик перед тем, как ложиться в гроб. Она сейчас, кстати, жива и здорова, хотя уже никто не надеялся. Ремиссия.
А тебя я съем. Жди.
|
</> |