Почему работа НУРСами с кабрирования – это неуместная практика, которую нужно

anonim_from_rus — 19.12.2022 Неуправляемые реактивные снаряды (НУРС) предназначены для работы с пикирования – в этом и только в случае они попадают по цели. При этом мы видим по ТВ и в официальных каналах огромное количество видео, где наши самолеты и вертолеты работают НУРСами с кабрирования. Видео распространяются под бодрые уверения в том, как много целей поразили летчики в результате таких ударов.

И это обстоятельство вызывает изумление – неужели в пресс-службах родов войск не осталось профессионалов, которые понимают ситуацию? Зачем пиарить то, что вовсе не следует пиарить – факт, что из-за опасений получить ракету ПВО противника наша авиация предпочитает работать НУРСами не точно по цели с пикирования, а с кабрирования, т.е. «куда-то в том направлении».

Подчеркну – распространяют подобные видео именно пресс-службы, вполне официально: мы видим в таких роликах как самолет подготавливают к взлету (очень подробно), как он взлетает (тоже долго и надсадно), потом видим пуск неуправляемых ракет с кабрирования в сторону горизонта и возвращение на аэродром.
Фиксаций попадания по целям в этих роликах не будет, т.е. ролики, по сути, доказывают лишь один факт – наши пилоты умеют взлетать и садиться, а также лупить НУРСами в направлении горизонта.
Это пропаганда, серьезно? А я вот думаю, что это работа на противника и его СМИ. Надеюсь, не осознанная, а сделанная по незнанию и нежеланию советоваться с профессионалами. Вы боевых летчиков спросите, прежде чем вываливать такие ролики на публику – они вам скажут, почему так делать нельзя.

Вот вам цитата профессионала, одного из лучших боевых летчиков СССР и России Александра Кошкина, из моей старой (2012-й год) книжки «Штурмовик»:

Глава 3. ИМИТАТОРЫ

Как и предполагалось, полеты в Армению оказались разминкой перед большой операцией. Уже на следующие сутки после возвращения из Ленинакана меня вызвал к себе генерал Михайлов:

— Майор Кошкин, готовь людей и технику. Через три дня вылетаешь. Со своей эскадрильей.

— Вас понял, товарищ генерал!

— Куда именно летишь, скажу перед вылетом. А пока готовь карты Грузии.

— Грузии?

— Скажу точнее — Абхазии. Все ясно?

— Так точно!

В принципе, откровением для меня эти слова командующего не стали — в Грузии к тому времени, к январю 1993 года, война шла уже несколько месяцев.

Неизвестно только было, где мы сможем базироваться, где найдется исправный аэродром для наших штурмовиков. Абхазов к тому времени здорово прижали грузинские части, пал не только Сухуми, но и многие другие города, так что нашим командованием рассматривались варианты даже с базированием на приграничной с Россией территории. Но потом выяснилось, что за Гудауту абхазы зацепились и держатся там из последних сил. Вот эту точку в качестве базы нам и дали.

Собственно штурмовиков в Моздоке у нас оставалось еще много, даже после передачи Армении восьми машин еще два десятка Су-25 были готовы к работе. А вот летчиков у меня оказалось много меньше — всего я подготовил десять человек. Однако шесть из них, когда узнали, что летим воевать на реальную войну, а не в игрушки играться, как в Ингушетии, струсили.

Впрочем, мне их было не очень жалко — это были инструкторы училища, «шкрабы», как мы их называли, они воевать не любили, не умели, и толку от них в серьезном деле все равно бы не было. Да и учиться они ленились, приходилось буквально силком гонять их на полигон, отрабатывать взаимодействие и прочее. В общем, струсили, и молодцы — без них обойдемся.

Зато пришли ко мне молодые лейтенанты — трое из училища, трое из строевой части.

К сожалению, они все были приняты не в штат, а на временную работу. То есть не могли мы их взять в штат, ведь штатные места были заняты теми самыми трусами, что отказались воевать. Поэтому этих лейтенантов на свой страх и риск командование полка своим приказом просто прикомандировало к моей эскадрилье.

Прилетели в Гудауту уже под вечер. Я шел старшим всей летной группы из восьми самолетов, поэтому летел первым.

И вот выхожу я из самолета, а тут как раз подлетает последний, восьмой штурмовик, спарка. На спарке зачем-то мне прислали известного пилота, Героя Советского Союза Владислава Гончаренко. А пассажиром у него летел подполковник Кири.

И вот прилетают они, такие красивые в сумерках, на ВВП стоит заместитель командующего ВДВ генерал Сорока, рядом стоит командующий генерал Михайлов.

Я докладываю генералам о прибытии эскадрильи, они, как водится, спрашивают — как долетели, все ли нормально. Отвечаю, что все нормально.

А тут заруливает наша спарка поближе к боксам и на глазах у всех присутствующих роняет переднюю стойку самолета.

Самолет, естественно, с размаху бьется носом о бетон. Я хватаюсь за голову — стыдно, сил нет. Летчик случайно перепутал тумблеры, решил убрать шасси. При этом передняя стойка более подвижная, она на колесике и легко назад складывается, а вот основные стойки шасси устояли.

Михайлов спрашивает у меня:

— Это кто?

— Это Герой Советского Союза подполковник Гончаренко и его напарник, подполковник Кири, — отвечаю.

Тут они оба выходят из самолета, ничуть не обескураженные, даже веселые.

Михайлов им говорит:

— Значит, так, герои. На хер отсюда пошли оба, чтоб вас тут в двадцать четыре часа не было.

А тот самолет мы потом с техниками домкратами подняли, отбуксировали в техническую зону, и там целую ночь ремонтная бригада работала. Хорошо, у нас были комплекты ЗИПов, поменяли трубки ПВД, еще кое-какие детали на шасси и к утру восстановили самолет. Повезло, что основные стойки не убираются на стоянке даже по приказу из кабины — под тяжестью самолета, все-таки 17 тонн, у гидравлики не хватает сил это сделать.

Мы разместились в бывшем военном санатории, причем условия были намного лучше, чем в Моздоке, — к примеру, летчики разместились не в кубриках, а в двухместных номерах, а у меня вообще был отдельный люкс.

Но чувствовалась близость линии фронта — до нее было 37 километров. Первый раз за столько лет услышал артиллерийскую канонаду — со времен афганской войны ее не слышал.

На следующий день сразу начали летать, потому что боевая обстановка тяжелая была, нужно было с ходу вмешиваться.

А в Гудауте уже два с лишним месяца стояла эскадрилья штурмовиков из Московского округа, командовал которыми полковник Коваленко, «шкраб» из моего родного Борисоглебского летного училища. В этой эскадрилье вообще все летчики были «шкрабы», сплошные инструкторы. Причем, почему их вдруг надумали менять на нас, поначалу неясно было — мне, во всяком случае, специально никто ничего не говорил, я этот секрет Полишинеля только сутки спустя выяснил.

Дело было наутро после нашего прилета. Вваливается ко мне в номер полковник Коваленко, весь такой вальяжный, надменный и говорит так панибратски, буквально по плечу меня похлопывая:

— Саня, ты только не дрейфь! Мы вас научим, как тут надо воевать, чтоб без ненужного риска, но с эффектом.

Я, конечно, немного опешил от такого начала разговора, но он полковник, а я майор. Поэтому я сдержался, выдержал субординацию и вежливо уточнил, что он имеет в виду.

Он отвечает, что сегодня все покажет. Мы двумя парами сходим к линии фронта, осмотримся, а он, значит, раскроет нам секреты мастерства, покажет, как по цели правильно работать. Я зубами поскрипел, но снова сдержался, хотя, конечно, мне было что ему сказать — я ведь уже тогда имел втрое больше боевых вылетов, чем этот самодовольный «шкраб».

— Хорошо, говорю, полетели.

Посмотрели по картам, что там и где, цели наметили — укрепленные районы, места размещения резервов и прочее, причем, что интересно, все цели оказались строго за линией фронта. А у грузин вдоль всего фронта, на том берегу Гумисты, зенитки стояли, причем очень плотно, так что в лоб лучше не заходить.

Я всегда в таких ситуациях с тыла стараюсь зайти, а Коваленко, смотрю, на картах рисует своим летунам прямые подходы. Очень я тогда удивился, думаю, что за безрассудство, в лоб зениткам заходить?

Еще меня очень удивило, что они на свои штурмовики только ракеты вешали, хотя я всегда комбинирую. Цели ведь всегда разные — одну можно ракетой поразить, а другую только бомба возьмет, да не всякая, а не меньше 500 кг. Поэтому я себе и своему ведомому заказал и ракеты, и бомбы, и пушки полностью заправил.

Моя цель была за рекой Гумиста, в большом ущелье, и мы туда прошли, как я привык, с тыла, со стороны Тбилиси. Облетели с фланга линию фронта и пошли от грузинской столицы, так что зенитки даже не успели развернуться на нас, пока мы по цели отработали.

Сделали по четыре захода, все подчистили, как полагается, возвращаемся тем же обходным маневром, а попутно я смотрю, где там героический полковник Коваленко со своими «шкрабами». И понимаю, что он за линию фронта даже не перелетал — маячит где-то перед речкой, дальше не суется. Интересно, думаю, как же он цели-то свои поражать собирается. Но досмотреть не получилось, топливо уже на исходе было, ушли мы на базу. А после полетов мы с ним встречаемся, причем он первый ко мне подходит и начинает мне выговаривать:

— Саня, ты зачем за линию фронта ходишь? Это же очень опасно!

У меня глаза на лоб лезут.

— А как же иначе цели поражать, товарищ полковник?

— Да очень просто, майор!

И начинает мне рассказывать, как они тут третий месяц «работают». Значит, вот какой способ они придумали: вешают себе под крылья комплект неуправляемых ракет, подходят на скорости 800 км/час к линии фронта, с кабрирования дают залп, потом разворачиваются и удирают со всех ног на базу.

Я смотрю на него ошарашенно и понять не могу, прикалывается он так оригинально или всерьез все это мне говорит. Но потом вижу, что он совершенно точно не шутит, что все всерьез и он совершенно без стыда мне это рассказывает.

— Товарищ полковник, но ведь ракеты у вас неуправляемые. Куда же вы ими целитесь?

— В район попадания мы целимся, майор! Что тут непонятного?!

— Как же вы ими в цель попадаете, да еще за 20 километров?!

— Мы все рассчитали — если нос самолета задрать на 15 градусов, плюс скорость самолета 800 км/час, плюс ресурс ракеты, получается попадание в район цели.

— «В район цели»?! Да вы же мирных там кладете штабелями! А боевые цели остаются нетронутыми!

— Все у нас точно рассчитано! Ракета С-8 сама летит 5 километров, а если с полета пускать да под 15 градусов, получается точно 18 километров дальность. «Грады» же так работают, вот и мы придумали такой способ.

Я тогда только руками развел. Хотел, конечно, многое ему сказать, да и не говорить там надо было, а по морде ему бить за такую работу. Но не стал ни бить, ни говорить. Бесполезно все это было — «шкраб», он и есть «шкраб».

Причем понятно было, что боевые цели наверняка не пострадали — а эти бойцы-то потом докладывали, что «цель уничтожена»! Притом что неуправляемыми ракетами можно только с пикирования работать, и только по видимой цели.

Позже мне довелось побеседовать с сухопутными коллегами, и они меня неприятно удивили своими оценками работы «русских штурмовиков». Говорили, что «толку от этой авиации нет никакого». И мне, конечно, было понятно, почему они так рассуждали, — это, конечно, стыд сплошной был перед пехотой, а не работа.

Но потом, когда эти затейники улетели обратно к себе в Московский округ, мы местную пехоту быстро научили авиацию уважать. Абхазы тогда впервые узнали, что, оказывается, русские штурмовики могут за линией фронта работать — а ведь их все эти месяцы убеждали, что это принципиально невозможно.

Перед самым отлетом в Россию орлы Коваленко меня все-таки напоследок добили своей простотой, которая, как известно, хуже чем воровство.

Случилась у нас такая история — абхазы готовили очередной прорыв линии фронта, соответственно, нам по этой линии фронта надо было отработать по-хорошему, чтоб превосходящие силы грузин не смогли изрешетить и без того измученных абхазов.

Особо выделяло операцию то обстоятельство, что работать нам предстояло ночью, да еще в неблагоприятных погодных условиях.

И вот взяли мы все себе цели, из тех, что назначил штаб, при этом бойцы Коваленко неожиданно выбрали себе цели в самом Сухуми — там что-то вроде штаба грузинских войск располагалось, по данным нашей разведки.

Я себе для работы взял, помимо прочего, светящиеся бомбы, САБы, — просто понимаю, еще с Афгана, что если ночью работаешь по цели, то без подсветки нельзя. Или САБы, или костры разведгрупп, или фары автомашин, но что-то штурмовику должно указывать на цель, иначе ему придется работать по наитию, то есть наугад. По «молоку» нельзя работать, иначе будешь потом всю жизнь каяться, что мирных положил без счету.

В эту ночь было запланировано по одному вылету каждой пары как в моей эскадрилье, так и в эскадрилье Коваленко.

И вот ушли к линии фронта, в моей паре ведомый сбросил над целью САБы, затем работаем по очереди ракетами, бомбами, пушками, все как обычно.

При этом у нас с орлами Коваленко между нашими целями расстояние было километров тридцать, я при планировании операции даже эшелоны по высоте только между своими распределял, потому что незачем было столичных орлов в наши мероприятия впутывать — слишком далеко они от нас были, ну никак не могли мы друг другу помешать.

И вот отработал я с пикирования по цели ракетами, захожу на второй круг, бросаю бомбы, слежу за целью, выхожу из пикирования и вдруг вижу прямо у себя по курсу самолет.

То есть буквально прямо у меня пред носом, в свете моих САБов, пролетает неожиданная воздушная цель.

Я, конечно, кричу по рации:

— Кто здесь?!

Думаю при этом всякое — например, что мой летчик вдруг нарушил летный порядок, хотя, согласно распорядку, должен только через пять минут прилететь, дорабатывать цель.

Но в ответ тишина.

Снова кричу в рацию:

— Кто над моей целью находится?!

Молчание.

Ладно, думаю, в бою всякое бывает. Дорабатываю цель из пушек, пока САБы не погасли. По рации слышу странные переговоры:

— 505-й, ты где?

— Подхожу к цели.

Интересно, думаю. Может, это грузины тут рядом так нагло работают. Хотя, конечно, на грузин совсем не похоже — они очень осторожные были, без прикрытия не работали и чуть что тут же удирали.

Тут САБы начали гаснуть, я набрал эшелон, ухожу. За мной ведомый начинает работать, вижу, как САБы вешает и все такое.

Прилетаю в Гудауту, сажусь, смотрю, я не один на посадку иду, еще летчик из эскадрильи Коваленко тоже садится.

Я вылезаю из машины, смотрю на него в упор.

Тот летчик тоже вылезает, дергается на поле, потом сам ко мне подходит.

— Михалыч, извини, это я был. Извини еще раз.

— Ты как в моем районе оказался? Как ты над моей целью оказался? Выведи я раньше машину из пикирования или ты чуть позже пройди в этой точке, разница тридцать метров, мы бы погибли оба!

— Прости. Понимаешь, я увидел, вы подсвечиваете так здорово, все видно хорошо, ну я и решил поискать у вас свою цель.

Я не стал ему ничего говорить — тут все понятно. А для непонятливых я поясню — на тридцать километров САБы точно не светят, это уже за гранью добра и зла. Человек просто летал там, где ему было комфортно летать, а не там, где предписывало полетное задание.

Что делать — пошел к полковнику Коваленко, говорю — запрети этому чудаку летать, он же нас всех погубит. Но полковник никак реагировать не стал, хотя я и другие варианты ему предлагал — например, что мои летчики будут для его летунов САБы вешать, а те в удобных условиях работать.

Я тогда не успокоился, пошел уточнять, как этот герой по Сухуми работал, если он такой тупой и свою цель под моими САБами искал? Он же без ракет вернулся, куда же он их девал?

Прижали мы его к стенке, он и признался — метался над линией фронта, боялся грузинских ПВО, искал свою цель, увидел нашу подсветку, пошел туда, понял, что ошибся, и в отчаянии отработал ракетами куда-то «в направлении цели».

Для справки:
Кабрированием называется полет самолета или вертолета с набором высоты и задранным выше горизонта носом. Это слово пришло из французского языка и происходит от «кабраж» (cabrage), восходящего к cabre (вздыбленное положение животного под наездником) или cabrer — поднимать на дыбы.

Одно из многочисленных видео со стрельбой НУРСами с кабрирования:

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив