Почему они провалились. I

miguel_kud — 11.01.2016 Содержание

Предисловие
1. Отказ от пересмотра итогов приватизации
2. Отказ от своевременной «настройки» НДПИ
3. Отказ от выхода на мировые цены

4. Дозволение кредитоваться за рубежом
5. Неиспользование ценовых стимулов модернизации
6. Задержка с инфраструктурными микрореформами

7. Каков поп, таков и приход
8. Невосстановление отраслевой науки и отраслевых министерств
9. Отказ от воссоединения русских земель
10. Отказ от расстоличивания
11. «Прапорщик, остановите поезд!»
12. Господин Обещалкин
Заключение. По пути наименьшего сопротивления

Предисловие

По мере приближения правления В.В.Путина к закономерному финалу самые разные комментаторы всё чаще позволяют себе констатации в духе «покойный и при жизни был не очень», обращая внимание на те или иные провалы кремлёвского президента. Один из главных упрёков состоит в сохранении сырьевой структуры экономики, которую так и не удалось преодолеть, несмотря на пятнадцать лет соответствующей говорильни. Упрёк этот безусловно верен, но к нему обычно прилагают весьма спорные альтернативные программы, подразумевая необходимость их выполнения хотя бы сейчас. Поскольку я не могу к ним присоединиться, в этом тексте я попытаюсь предложить собственный подход, раскрывающий существо проблемы. Задача этой работы – перечислить основные решения ущербной экономической стратегии, принятой в 2000-х годах руководством РФ, которые, на мой взгляд, обусловили сохранение отраслевых перекосов и серьёзно затормозили развитие страны. Несмотря на изменившиеся условия, из описания будут хорошо видны некоторые меры, которые могли бы улучшить положение дел и сейчас.

Безусловно, описание будет неполным. В нём неявно подразумевается целый ряд ограничений, которые естественным образом накладывались на руководителей 2000-х, как то, например, сохранение республиканской формы правления, выборности местных органов власти и др. Мы не затрагиваем более глубокую тему правил функционирования властных и общественных институтов, обеспечения привязки деятельности госорганов к интересам социума, мотивации чиновничества, то есть исходим из реальных возможностей действовавшего президента и не требуем от него способностей супермена.

Первая половина текста (пункты 1–4) опирается на мезоэкономические модели, изложенные в нашей книге, которая была как раз написана во второй половине 2000-х и излагала эту альтернативу. Считаю, что, когда мы говорим собственно о сырьевом перекосе, именно мезоэкономические модели, описывающие взаимодействие между отраслями, позволяют увидеть причины явления, а не микро- и макроэкономические, которые позволяют увидеть причины медленного развития или нестабильности экономики не в отраслевом разрезе. Пункты 5–6 относятся уже к микроэкономике и указывают на грубейшие недочёты политики вне связи с сырьевой тематикой. Пункты 7–12 касаются различных типов стратегических решений, от формирования кремлёвским лидером институтов до его менеджерских талантов, и тоже скорее описывают причины общих провалов, а не конкретно в несырьевом аспекте.

Конечно, другие модели, позволяющие увидеть другие срезы реальности, могли бы существенно дополнить предложенную альтернативную программу; в конце концов, детально проработанный план экономической реформы, затрагивающей разные подразделения народного хозяйства, не может уместиться на нескольких страницах. Тем не менее, я считаю, что моё видение преобразований, которые были необходимы в 2000-х, наиболее точно отвечает на вопрос об ошибках, которые не позволили стране «слезть с сырьевой иглы» и иметь к нынешнему моменту более развитую и технологически независимую промышленность. Речь пойдёт не о частностях и краткосрочной экономической тактике, а именно о стратегии, то есть о глобальных решениях и о направлении правительственной политики, которые были доступны президенту и должны были позволить серьёзно улучшить положение даже при довольно кривом исполнении и некотором саботаже. Конечное число конкретных решений, реализующих правильную стратегию, позволило бы ускорить развитие, даже если бы этим президентом был человек средних способностей, неспособный контролировать что-то ещё, кроме выполнения конечного числа поручений.

Не имея возможности подробно обосновывать каждую модель, я рассчитываю на читателя, как минимум наслышанного о проблемах сырьевых экономик, теме «голландской болезни», обмениваемых и необмениваемых (торгуемых и неторгуемых) товарах, эффекте Балассы-Самуэльсона (см. также здесь), реальном курсе национальной валюты (см. также здесь). Подробное изложение моделей «для чайников» можно посмотреть в нашей книге, а отдельные разъяснения, если это будет не слишком обременительно, могу дать в ответе на вопросы в комментариях.

Итак, далее мы будем излагать основные принципы экономической политики В.В.Путина в 2000-2015 гг., обусловившие её плачевный тупик в 2016 г. в аспекте сохранения сырьевого характера народного хозяйства РФ.

1. Отказ от пересмотра результатов приватизации

Одно из главных оправданий ельцинских реформаторов 90-х по поводу заведомо «неряшливого» проведения приватизации (а на самом деле, осуществлённого в пользу друзей реформаторов, уголовных элементов и просто проныр, редко способных к нормальному управлению предприятиями) состояло в том, что неважно, как распределена собственность изначально – в итоге, в условиях нормально функционирующего рынка, она перейдёт к более эффективным управляющим, которые смогут выжать из неё больше прибыли и за её счёт и себя обеспечить, и выдать компенсацию изначальным собственникам. Оппоненты реформаторов обычно возражали тем аргументом, что переход собственности к более эффективным управляющим затруднён в российских условиях, потому и собственность управляется плохо.

На мой взгляд, в этом возражении упущено длительное отравляющее воздействие, которое приватизация 90-х оказала на российский рынок, предпринимательское сообщество, госструктуры и правовую атмосферу в стране. И снять это отравляющее воздействие без глубокого пересмотра результатов приватизации не было возможно.

Лучше всего происходящее раскрывает известная перепалка Путина и Ходорковского, произошедшая ещё до посадки последнего, в которой первый начал упрекать власти в том, что они не торопятся фиксировать результаты передела собственности и переходить к цивилизованному рынку и строгим правовым процедурам, а второй, взбешённый самой постановкой вопроса, ответил в стиле «сам дурак»: напомнил «господам олигархам», как они сами сколотили своё состояние, и призвал другим не мешать.

Что мы видим из этой истории? Раз начавшись, воровские переделы и «отжатия» собственности, уже не поддаются остановке «просто так». Деятели, которые «загребли» себе собственность в 90-х, именно в силу того, как они это сделали, не могли жёстко потребовать остановки дальнейших переделов, чтобы они могли спокойно оперировать в условиях цивилизованного рынка. Это неворовская буржуазия, будь она способна организоваться, могла бы диктовать госаппарату свою волю, но она-то как раз в новой системе оказалась на вторых ролях. А пресловутые олигархи, вопреки левацким выдумкам, вовсе не были пришедшим ко власти «классом собственников», а просто продолжали «грешить», но под контролем госаппарата. При этом «продвинутые» олигархи и многие другие обзавелись «крышей» и могли не сильно бояться за свои предприятия, пока сохраняли лояльность власти, но на низовом и среднем уровне продолжались случаи отжатия самых лакомых кусков с участием пресловутых «силовиков».

Это привело сразу ко многим неприятным последствиям.

Во-первых, исходный состав класса собственников был настолько низкокачественным, что тамошние стандарты – этические, трудовые, профессиональные – долго задавали негодную планку среди всего предпринимательского сообщества. Руководить предпритиями стали не те, кто умел развивать производство и повышать капитализацию, а те, кто умел приватизировать.

Во-вторых, когда какой-то предприниматель выбивался своими силами и своим талантом из общей массы, создавая высокоприбыльный бизнес, у него его часто отбирали с участием силовых структур. Новые собственники чаще всего не могли управлять отобранным бизнесом столь же эффективно, потому что умели только «отжимать», и таким образом хорошо губилось инновационное развитие. Это наиболее сильно било как раз по развитию несырьевых отраслей, поскольку крупные сырьевые компании были и так неплохо защищены.

В-третьих, для снижения вероятности «отжатий», собственники тем или иным способом «уходили в оффшоры». Один способ – это обременить свою компанию долгами перед зарегистрированной в оффшоре компанией того же собственника, с тем чтобы в случае «отжатия» компании получать записанные на неё долги. Другой способ – изначально оформлять компанию как результат иностранной инвестиции, чтобы подпадать под иностранную юрисдикцию в спорных случаях. Одним из последствий этих факторов послужило то, что, ввиду массовости оформления кредитов и «иностранных инвестиций» самим себе, правительство не могло запретить российским компаниям кредитоваться за рубежом, а это, как мы увидим ниже, отравило уже финансовую систему страны.

В-четвёртых, в условиях глубокого общественного неприятия приватизации, сохранялась вероятность, что рано или поздно её результаты будут пересмотрены. Будучи глубоко не уверенными в том, что национализации не будет, владельцы предприятий создавали себе за рубежом запасные аэродромы, выводя капитал, который мог бы послужить внутри страны.

Так называемая либеральная оппозиция, обратив внимания на перечисленные явления, начала повторять за Ходорковским, что нам нужен цивилизованный рынок без террора государственных органов над бизнесом, защита собственности и т.д. (Термин «защита собственности» стал эвфемизмом в устах «сислибов», обозначающим желательное наведение порядка и прекращение «отжатий».) Но они совершенно игнорируют отсутствие политической возможности создать «цивилизованный рынок» у президента, который отказался от пересмотра итогов приватизации. Разве мог такой президент требовать от подчинённого госаппарата высокой дисциплины, не наказав примерно даже самых зарвавшихся воров 90-х в куда более вопиющих случаях? Разве мог такой президент опереться на поддержку общества в вопросе о защите откровенно наворованной собственности от рейдеров, которые ничуть не хуже исходных воров? Разве мог он сформировать добросовестный наблюдательный совет над положением на рынке из представителей высшего бизнеса, о которых хорошо известно, что они недобросовестны?

На самом деле, мы не сможем сформулировать правильное понимание проблемы защиты собственности в путинской РФ, пока не поймём её предопределённость отказом от пересмотра итогов приватизации. Представим, что Путин году этак в 2001-м смог продавить решение хотя бы о частичном пересмотре итогов приватизации – отмене залоговых аукционов и приватизации флагманов индустрии, а заодно и о наказании виновных. В остальных случаях просто можно было ограничиться дополнительными выкупными платежами для особо прибыльных предприятий. Дело вовсе не в том, что это могло бы принести в бюджет дополнительные деньги (на самом деле, сверхприбыли тех же сырьевых компаний можно было собрать через НДПИ безо всякой национализации). Дело в том, что это создало бы в стране совсем другую атмосферу. Госаппарат вёл бы себя более прилично, увидев примерное наказание преступников 90-х. Общество приняло бы предложенный компромисс и уже было бы готово примириться с новым распределением собственности, помогло бы пресекать «отжатия». Оставшиеся предприниматели, относительно незапятнанные, уже могли бы формировать движения, представляющие их экономические интересы.

В качестве примера уважительного отношения к собственности часто приводят Белоруссию, в которой, при всех нелепых ограничениях на бизнес, сохраняется некоррумпированный госаппарат, а об «отжатиях» типа принятых в РФ не идёт и речи. Обычно считают, что дело тут – только в жёсткой руке тамошнего президента Лукашенко. Но при этом упускают из виду, что Лукашенко не загнал себя в ту же ловушку, что и Путин, потому что изначально не допустил беспредела в приватизации и первоначальном распределении собственности. Поэтому у него был другой госаппарат, другое общество и другие предприниматели. Если бы он стартовал с тех же условий состоявшейся приватизации, что и Путин, и в этих условиях отказался от радикального разбора полётов, очищающего госаппарат и предпринимателей, а также восстанавливающего доверие в обществе, никакая бы новая дисциплина не прижилась.

Таким образом, вовсе не невыполнение требований Ходорковского прекратить беспредел и перейти к цивилизованному рынку привело к тому, что в стране не было наведено порядка с собственностью. Выполнение требований Ходорковского было политически невозможным до тех пор, пока вместе с Ходорковским не были отправлены в Краснокаменск все организаторы и бенефициары залоговых акционов, инициаторы ваучерной приватизации, пока в вопросе о распределении собственности не перешли к стартовым условиям, которые признавались бы справедливыми подавляющим большинством населения. Вместо этого своим вторым же указом на посту и.о. президента Путин, внаглую превышая полномочия, определил иммунитет главного организатора и бенефициара ваучерной приватизации и залоговых аукционов, а также его семьи.

Могут сказать, что у Путина не было политической возможности пересмотреть итоги приватизации, что он действовал в рамках доступного. На это следует ответить: взялся за гуж – не говори, что не дюж. Отказ от пересмотра итогов приватизации делал невозможным нормальное развитие страны, и если ты не можешь сделать то, что стране абсолютно необходимо (и не противоречит физическим законам), то зачем становиться президентом?

2. Отказ от своевременной «настройки» НДПИ

Следующий ключевой провал экономической политики 2000-х – так и не доведённая до ума дифференциация налога на добычу полезных ископаемых в зависимости от условий либо стадии разработки месторождений, а также в зависимости от вклада государства в разработку месторождения и подготовку транспортной инфраструктуры. Следует заметить, что ещё с конца 90-х разрабатывался горнотехнический способ дифференцированного налогообложения, опирающийся, в том числе, на качество нефти (вязкость, содержание серы, парафинов и т.д.) и выработанность месторождений, но в результате многолетней работы только в 2006-2007 гг. была введена пониженная либо нулевая ставка НДПИ для выработанных, особо сложных месторождений или новых. На более тонкую дифференциацию государство оказалось неспособно. Об изъятии прибылей, обусловленных советскими инвестициями в разработку, вообще речи не шло. Использовался совершенно демагогический аргумент, что сырьевым компаниям надо оставить побольше прибыли, чтобы у них были деньги для новых инвестиций, хотя инвестируют не от избытка денег, а от обещаемого дохода на капитал.

Мало того, распоряжением начальства было приказано плясать от т.н. «экономической ренты». Под ней понимался не рентный платёж, который государство как собственник могло бы собирать при конкурентном отборе пользователя ресурсов, а превышение прибыли, показываемой конкретной компанией (о конкурсе речи не идёт), над средней рентабельностью промышленности.

Тем самым, уже на уровне теоретического понимания был запущен мыслевирус, гарантировавший недооценку проблемы: эксперты просто не понимали масштабы недосбора ренты и советско-инвестиционной квазиренты, поскольку соответствующие доходы были израсходованы на неэффективную организацию добычи или неправильное функционирование компаний, а значит, не показывались в прибыли.

Наконец, вместо сосредоточения геологоразведки в руках государства, что позволило бы последнему иметь больше информации для определение адекватной величины ренты, это занятие, напротив, было отдано добывающим компаниям, которым сделали соответствующие налоговые вычеты.

Более подробно возможный подход к изъятию ренты изложен в нашей книге по ссылке, а пока просто констатируем, что в результате саботажа идеи дифференцирования и «тонкой настройки» НДПИ природная рента так и не была полностью изъята в секторе добычи углеводородов. И если в секторе нефтедобычи положение при Путине, несмотря на описанные недостатки, всё-таки улучшилось и денег стали собирать больше, то в газодобыче ситуация, напротив, существенно деградировала. «Газпром» открыто использовался как дойная корова для обогащения его субподрядчиков, особенно выходцев из кооператива «Озеро», и израсходовал, как минимум, десятки миллиардов долларов на ненужные инфраструктурные проекты и пускание пыли в глаза. Кроме того, руководство страны постоянно использовало газовый шантаж как инструмент политических торгов, но ввиду полного отсутствия дипломатических талантов у выходцев из питерской подворотни добилось только обратного эффекта: так и не получив ни единого геополитического преимущества, РФ стимулировала ускоренный уход партнёров от зависимости от «Газпрома». Вместо того, чтобы давать деньги на несырьевое развитие страны, компания, напротив, прожирала огромные ресурсы на усиление сырьевой привязки экономики (строительство ненужных газопроводов и преждевременное освоение месторождений), а также обогащение питерских друзей президента.

Однако отравляющее воздействие недостаточного сбора ренты на экономику не ограничилось малым сбором денег в бюджет. Дело в том, что добывающие компании, получившие незаслуженные доходы рентного характера, не были вынуждены держаться в тонусе и действовать эффективно. Их расходы были непроизводительны, стандарты трудовой этики существенно упали. К сожалению, дурной пример заразителен: стандарты непроизводительных расходов и ненапряжного труда распространились на другие отрасли. Грубо говоря, в цифрах начала 2000-х это означало, что никто не пойдёт работать на стройку даже за 500 долларов, если сосед-клерк в нефтяной компании, перекладывающий бумажки на непыльной работе, получает 1000 долларов. Вот если тот же клерк получает 200 долларов, то на стройку пойдут и за 400. Отсутствие адеватного соотношения доходов и заслуг портит не только тех, кто получает незаслуженный излишек.

Завышенные стандарты зарплаты в пересчёте на накладываемые требования (зарплаты, которых страна не заслужила по тому, как работала) распространились на несырьевые отрасли: последние, при своём исходном технологическом уровне, с самого начала не могли конкурировать за лучших работников с сырьевиками и сферой услуг. Это стало дополнительным фактором их загнивания. Само по себе стартовое отставание в технологиях – не причина проигрывать конкурентную борьбу: опыт того же Китая показывает, что отставание в производительности по сравнению с аналогичными отраслями в США вполне можно перекрыть за счёт более дешёвых ресурсов, в том числе трудовых. Возможность эта исчезает, когда у отраслей со сравнительным преимуществом не отбирают ренту, которая в результате идёт и менеджерам, и работникам сырьевых компаний, сказывается и на зарплатах, и на трудовой этике в стране во всех отраслях.

К сожалению, отечественная экономическая экспертиза недооценила этот фактор, рассматривая проблему изъятия сырьевой ренты, в лучшем случае, с чисто бюджетной точки зрения. Проблема взаимовлияния привилегированных и непривилегированных отраслей была явно недооценена – скорее, наоборот, лелеялись надежды, что спрос со стороны богатых привилегированных отраслей и их работников поможет развитию непривилегированных. На деле оказалось, что именно «дурной пример» сырьевиков повлиял в худшую сторону на стандарты производительности в других отраслях, обусловив непроизводительное разбухание одних и невозможность технологического развития производства у других. Вместо равноправной конкуренции поджарых бизнесов, страна получила разжиревших сердечников и истощённых дистрофиков, которые не могли нормально двигаться и развиваться.

3. Отказ от выхода на мировые цены

Следующая тема является одной из самых больных в экономической публицистике, поскольку общественная мысль находится под влиянием неадекватных протекционистских предрассудков, настолько застарелых и въевшихся, что носители их скорее вымрут, чем дадут себе труд ознакомиться с другими объяснительными моделями.

В условиях, когда добыча полезных ископаемых, особенно в разработанных при советской власти районах, пользовалась значительным сравнительным преимуществом, несырьевые отрасли не могли конкурировать с добывающими за капиталовложения и рабочую силу. Причина описана выше – это наличие рентной надбавки, которая в условиях неконкурентного рынка доставалась также управляющим и работникам сырьевых отраслей (а не только собственникам ренты), отравляя стандарты производительности. Отечественная экономическая практика бросилась искать выход в стандартном механизме выравнивания условий для отраслей, обладающих сравнительным преимуществом и недостатком, – системе экспортных и импортных пошлин. Экспортные пошлины на нефть, газ, металлы, зерно снижали внутреннюю цену на перечисленные ресурсы, снижая тем самым доходы соответствующих отраслей и позволяя их потребителям покупать эти ресурсы дешевле, а импортные пошлины на продукцию обрабатывающих отраслей повышали цены на импорт, что позволяло антиимпортным отраслям продавать свою продукцию дороже и конкурировать с импортом. Иногда импортные пошлины дополнялись субсидиями на экспорт, позволявшими антиимпортным отраслям расширить рынок за счёт внешних потребителей.

Экономическая практика XX века вскрыла «подводные камни» на пути классического протекционизма. Во-первых, это невозможность для госаппарата в условиях значительно усложнившейся экономики регулировать систему пошлин и субсидий по тысячам даже не наименований, а типов товаров, а также большие издержки администрирования пошлин. Во-вторых, это т.н. проблема соискания ренты: когда государство активно защищает свои обрабатывающие отрасли, последние начинают тратить ресурсы не столько на конкурентную борьбу на рынке, не на технологическое совершенствование, а на выбивание более выгодных пошлин для своей отрасли. Вместо того, чтобы временно воспользоваться пошлинами для взросления и откинуть их, как ненужный уже кокон, отрасли начинают сражаться за то, чтобы увековечить для себя тепличные условия и уже не могут отказаться от протекционистской поддержки со стороны государства. Государство оказывается под давлением такого количества лоббистов, что ещё больше ухудшает способность администрировать пошлины.

Между тем, ещё в 90-е годы было замечено, что Россия имеет возможность выровнять условия хозяйствования между сырьевыми и несырьевыми отраслями, вообще не прибегая к механизму пошлин. Для этого достаточно было, не вмешиваясь в ценообразование экспортируемых и импортируемых товаров (тогда бы их цена определялась, главным образом, ценами мирового рынка), наложить на эти отрасли разную налоговую нагрузку. Конкретно в условиях РФ это достигалось бы через радикальное снижение «обычных» налогов (НДС, налог на прибыль, подоходный налог, начислений на ФОП) одновременно с повышением НДПИ на величину повышения внутренней цены на энергоносители. Разумеется, при этом потребовалось бы добросовестное, полное изъятие ренты через НДПИ, которая автоматически снижала бы доходы сырьевых отраслей ровно настолько, чтобы преимуществ по сравнению с обрабатывающими у них не осталось. Для тех, кому словосочетание «предельный продукт» что-то говорит, изъятие ренты с сырьевых отраслей выровняло бы доходы рабочей силы и доходы на капиталовложения с их народнохозяйственным предельным продуктом в сырьевых отраслях и с аналогичными доходами в несырьевых отраслях. Без изъятия ренты доходы рабочей силы и доходы на капитал в сырьевых отраслях были выше их предельного продукта, что и обусловило неравноправную конкуренцию.

У программы такой налогово-ценовой реформы есть сразу несколько преимуществ по сравнению с классическим протекционизмом:

Автоматически снимается проблема невозможности правильного назначения пошлин; снижаются издержки администрирования, убирается коррупционный фактор на таможне. Государству не приходится шизофренически разрываться между идеей защиты сложных производств и идеей поощрения инвестиций, в результате чего, например, отменялись импортные пошлины на оборудование и от станкостроения внутри страны вообще ничего не осталось.

Экономика получает возможность самостоятельно искать и нащупывать наиболее перспективные варианты несырьевого развития: именно те несырьевые отрасли, в которых рабочая сила и капитал дают наибольший предельный продукт, получают приоритет, а не те отрасли, которые назначены приоритетными малокомпетентным руководством.

Устраняется низкопередельный перекос внутри несырьевого сектора. Например, заниженные цены на нефть давали наибольшее преимущество не высокопередельным отраслям, а нефтепереработке, которая только быстрее загнивала под зонтиком защитных пошлин, будучи защищённой от конкуренции с импортом. Заниженные цены на сырьё дают преимущество ресурсоёмким производствам и дестимулируют ресурсосбережение, ничем не помогая «продвинутым» отраслям.

Встраивание в международное разделение труда оптимально использует сравнительные преимущества, поскольку, с одной стороны, экономике не сообщается ложных сигналов отклонением от «мировых» цен, а с другой – не сообщается ложных сигналов сверхдоходами в сырьевых и низкопередельных отраслях.

Таким образом, предложенная реформа вполне позволила бы решить все те цели, которые ставит перед собой классический протекционизм в связи с неравномерно распределёнными сравнительными преимуществами. (Есть ещё причины вводить защитные пошлины для становления принципиально новой, молодой отрасли; однако всё подряд машиностроение к таковой, ясное дело, не относится, и это бы стало исключительной мерой, а не повсеместной. Речь тут, заметим, идёт о т.н. конкурентном, а не сравнительном преимуществе. Только после выравнивания сравнительных преимуществ можно ставить вопросы, стоит ли вводить пошлины для выравнивания конкурентных.) При этом новый «рентно-ценовой» протекционизм был бы лишён недостатков классического, «пошлинно-ценового».

К сожалению, идеи «рентно-ценового» протекционизма постоянно наталкиваются на какие-то блоки в сознании. Один из них обеспечен тезисом, будто импорт несырьевой продукции всегда будет дешевле, чем несырьевая продукция собственного производства, а потому обрабатывающая промышленность не сможет выдержать конкуренции без пошлин. При этом проявлено непонимание принципа сравнительных преимуществ и того, что относительная дешевизна импорта потребительских товаров, например, возникает только из того, что в стране «слишком много денег», заработанных на продаже сырья. Представим, что у сырьевиков отняли деньги, оставив совсем чуть-чуть, и деньги эти не пускали бы непосредственно на прирост доходов населения, а просто бы снизили за их счёт налоги по всей экономике. Тогда бы сырьевики, как и остальное население, стали покупать вместо импорта российские товары, которые стали бы дешёвыми. А дешёвыми они бы стали, потому что упавшие зарплаты сырьевиков уже бы не задавали завышенные стандарты в обрабатывающей промышленности, да и на налогах обрабатывающая промышленность могла бы сэкономить. (На примере того же Китая видно, что промышленность может компенсировать и низкий технологический уровень, и низкую квалификацию рабочей силы малыми зарплатами, а затем повышать их по мере роста производительности. И это с самого начала позволяет успешно конкурировать с производителями из других стран.) Дешёвый импорт возникает только из изобилия инвалюты в стране благодаря экспорту. Если валюты в стране нет, потому что экспортёры обложены невыносимыми налогами и деньги эти не идут на завышенное потребление, то импорт для потребителей получается очень дорогой, в отличие от местной продукции, которую клепает дядя Вася с копечной зарплатой. Сторонники протекционизма на этой возмущаются, что нельзя оставлять российских рабочих с маленькой зарплатой, но при этом упускают, что реальная зарплата от предложенного манёвра остаётся той же, что и при обычном протекционизме, потому что цены на антиимпортные товары становятся ниже.

Единственный серьёзный аргумент против выхода на равнодоходные цены на нефть и газ с соответствующим изменением налогов, который мне довелось встретить, касается газа и сводится к тому, что «Газпром» не мог перераспределить в пользу экспорта ни одного дополнительного кубометра газа, который бы высвободился на внутреннем рынке при повышении внутренней цены. Тем самым, при заданных масштабах добычи имело смысл делать скидку для внутреннего потребителя, чтобы он выкупил излишек газа, потому что в противном случае Газпром бы вёл себя с равнодоходными ценами, как собака на сене: и сам бы прибыль не получил, и другим бы не дал воспользоваться дешёвым газом. Признавая правоту этого аргумента в краткосрочной перспективе, с точки зрения краткосрочной максимизации ВВП, когда объёмы добычи практически заданы предыдущими инвестициями, я всё же считаю, что в долгосрочной перспективе он игнорирует те перечисленные негативные эффекты, которые создают заниженные цены, а также игнорирует то, что объёмы возможной добычи в долгосрочной перспективе являются функцией от скорости освоения новых месторождений, а не заданы и фиксированы. Долгосрочные инвестиционные решения «Газпрома» и объёмы добычи должны были иметь ориентиром единую цену реализации газа, а НДПИ – варьироваться от 0 до 99% этой цены в зависимости от условий добычи. Иначе на уровне «Газпрома» принимаются народнохозяйственно неоптимальные решения. Например, вместо продолжения добычи на уже старом месторождении вплоть до того момента, когда себестоимость добычи сравняется с мировой ценой (минус логистические затраты), добыча прекращается намного раньше, когда себестоимость сравнивается с экспортной ценой (мировая цена минус логистические затраты и пошлины и минус недифференцированный НДПИ) либо с регулируемой ценой для внутреннего потребителя (минус логистические затраты и минус НДПИ), и «Газпром» лезет всё дальше в тундру. В других случаях месторождение имело бы смысл уже освоить с прицелом на мировую цену, но «Газпром» ориентируется на заниженную внутреннюю и поэтому медлит с инвестиционным решением.

Нельзя сказать, что понимания проблемы не было. Например, вредное влияние на экономику заниженных цен на газ было отмечено и В.Путиным на большой пресс-конференции 2007 года. Но так или иначе, в итоге программа похожей налогово-ценовой реформы была принята только в 2014 году. Растянуть его поначалу было решено аж на 30 лет, затем – до десятилетия, и только сейчас, под влиянием острого кризиса, предлагается уложиться к 2018-му году. Как бы ни пошло дело дальше, для несырьевого развития через более современный тип протекционизма было «благополучно» профукано полтора десятилетия.

/Продолжение – в следующей записи./

Хозяин журнала будет признателен читателям, имеющим соответствующую возможность и желание, за поддержку журнала. Перечислить деньги на яндекс-кошелёк №41001361182693 можно либо с карточки или другого яндекс-кошелька, либо через уличные терминалы.

Сохранено