Почему большевики вышли из гоголевской "Шинели"

maysuryan — 01.04.2021

1 апреля — день рождения Николая Васильевича Гоголя (1809—1852).
Начал Николай Васильевич с весёлой, а иногда и жуткой малороссийской чертовщины. Затем стал описывать мир столичных чиновников — Чичиковых и Поприщиных. И, как никто, с блеском показал, что это тот же самый сказочный мир упырей и вурдалаков, только более скрытый, потаённый, загримированный. Вообще, Гоголь точнее и реалистичнее, чем Пушкин с его Пугачёвым, описал настоящий тип русского бунтовщика — Башмачкина и капитана Копейкина. Вовсе не от избытка сил и удали молодецкой принимаются они бунтовать, а от крайнего и нестерпимого стеснения и унижения...


Начал Николай Васильевич с весёлой, а иногда и жуткой малороссийской чертовщины. Кадры из советской экранизации «Вия»

Сама суть творчества Николая Васильевича — в метаморфозах, невероятных и часто леденящих душу превращениях. Прекрасная Панночка превращается в старуху-ведьму. Помещик Плюшкин из «Мёртвых душ» — «прореха на человечестве» — тоже внешне напоминает «ключницу», а на классических иллюстрациях к поэме — какую-то сказочную нечистую силу вроде Бабы Яги или Кикиморы. Не все знают, что в третьей части поэмы Гоголь задумал показать почти волшебное перерождение Плюшкина в... святого — русского старца-бессребреника. На самом деле всё просто: старец-бессребреник и скопидом Плюшкин — это не две разные и отдельные сущности, а суть одно, и Гоголь ясно видит это своим проницательным зрением.
То же самое относится и к Акакию Акакиевичу из «Шинели», одному из сильнейших гоголевских образов. Он тоже претерпевает в течение повести разительную метаморфозу. И не случайно нынешние театральные либералы не понимают и не принимают блестящую и пророческую развязку гоголевской «Шинели». Из её постановки в театре «Современник» в 2000-е годы всю эту концовку попросту... выкинули. Невероятно, но факт! Либералы готовы посочувствовать Акакию Акакиевичу — но лишь до тех пор, пока он безропотно терпит и страдает. Стоит ему возроптать — и всё их сочувствие испаряется бесследно. А между тем именно в концовке вся соль замысла Гоголя. Ведь к чему взывает Башмачкин перед лицом «Его Превосходительства»? Он взывает к единственному смыслу, который мог бы оправдать существование государства, со всеми его «значительными лицами» и капитан-исправниками. А именно — к защите слабого, угнетённого, беззащитного. И генерал ему в этом — от лица всего государства — отказывает. И тогда — в предсмертном бреду — начинается перерождение Башмачкина, беззлобнейшего на свете существа (имя «Акакий» и означает «незлобивый, невинный, не делающий зла»), в самого настоящего... революционера. В бреду он «сквернохульничал, произнося самые страшные слова, так что старушка хозяйка даже крестилась, отроду не слыхав от него ничего подобного, тем более, что слова эти следовали непосредственно за словом «Ваше Превосходительство». И даже грозился: «Я не посмотрю, что ты генерал!» (последнюю реплику Гоголь, впрочем, из окончательного варианта повести вымарал, опасаясь цензуры). А после смерти Башмачкин исполняет свою угрозу. Тут Гоголь предсказал русскую историю почти на целое столетие вперёд — потрясающее предвиденье! Ведь призрак чиновника срывает с прохожих любые шинели — «не разбирая чина и звания: на кошках, на бобрах, на вате, енотовые, лисьи, медвежьи шубы». Что это, как не предсказание лозунга «Грабь награбленное!» и описание того, что в реальности и творилось в 1917 году?.. Можно напомнить розановское описание Октября:
«— Представление окончилось.
Публика встала.
— Пора одевать шубы и возвращаться домой.
Оглянулись.
Но ни шуб, ни домов не оказалось».


Классические иллюстрации к поэме Н.В. Гоголя «Мёртвые души». Помещик Плюшкин — «прореха на человечестве» — тоже напоминает какую-то нечисть вроде Бабы Яги или Кикиморы. Не все знают, что в третьей части поэмы Гоголь задумал показать почти сказочное перерождение Плюшкина в святого — русского старца-бессребреника

Уже лет десять назад мне попался в Сети замечательный текст, озаглавленный «Революционер Акакий Акакиевич». И написанный, как я понял, в качестве образца современного школьного сочинения по «Шинели». Это чистейшей прелести чистейший образец рьяного охранительства. Приведу из него выдержки:
«Да полно вам, воскликнет читатель, — тихий, забитый Акакий Акакиевич Башмачкин и вдруг — революционер! Ведь он и двух слов-то связать не может, изъясняется, пишет автор, «большею частью предлогами, наречиями и, наконец, такими частицами, которые решительно не имеют никакого значения». Но так изъясняется он далеко не всегда. В конце повествования читателю явлен другой Акакий Акакиевич, способный на речь довольно-таки связную: «А! так вот ты наконец! Наконец я тебя того, поймал за воротник! твоей-то шинели мне и нужно! Не похлопотал об моей, да ещё и распёк, — отдавай же теперь свою!»
Из этого пассажа следует, что разбойничал Акакий Акакиевич не абы как, а прицельно, выслеживая значительное лицо, но — внимание! — пока значительное лицо не попадалось, сдирал «со всех плеч, не разбирая чина и звания, всякие шинели».
Со всех... Всякие... Уже тут принципиальное отличие титулярного советника Башмачкина от собрата по чину капитана Копейкина. (Оба, заметим мы, принадлежали к 9-му классу.) Последний, как явствует из первоначальной редакции повести, изрядно приглаженной автором в угоду цензуре, грабил в рязанских лесах не всех подряд, упаси Бог, а лишь тех, кто ехал по казённой надобности. Одним словом, перед нами романтический герой, выпестываемый фольклорными традициями то под одним именем, то под другим — от Робин Гуда до Стеньки Разина или того же удалого волгаря Копейкина из хорошо известной Гоголю разбойничьей песни.


Кукрыниксы. Акакий Акакиевич перед значительным лицом. 1951

В Башмачкине ничего удалого, ничего бесшабашно-красивого нет. Благородный гнев против сильных мира сего трансформируется в социальный разбой, прообраз грядущей бесовщины. Впоследствии тот же путь проделают герои Достоевского, но им для этого потребуется четверть века — именно столько времени отделяют «Бедных людей» от «Бесов». Я хочу сказать, что из гоголевской «Шинели» вышли не только первые, но и вторые. А между тем ещё за сто лет до романа Достоевского было замечено: “Нельзя исправить свет злодеяниями и блюсти закон беззаконием”. Это тоже из произведения о разбойниках, его Шиллер написал... [...] Кое-кто понял это ещё тогда. “Какая страшная повесть Гоголя «Шинель», — приводит Герцен в «Былом и думах» отзыв современника. — Ведь это привидение на мосту тащит просто с каждого из нас шинель с плеч”.
Слова эти принадлежат Сергею Григорьевичу Строганову, основателю знаменитого строгановского училища, который хлопотал за Гоголя перед самим Бенкендорфом (а тот, в свою очередь, перед царём) и к которому Герцен (у него — Строгонов) относился с уважением, хотя и иронизировал над его генеральством. Проницательный Строганов словно бы прочёл выброшенную Гоголем фразу из предсмертного бреда Акакия Акакиевича: «Я не посмотрю, что ты генерал», — этот заземлённый, конкретизированный вариант пушкинского «Ужо тебе!». Прочёл и добавил: «Поставьте себя в моё положение и взгляните на эту повесть».
Отчего ж даже самые прозорливые апологеты натуральной школы, видя забитость Акакия Акакиевича, не разглядели его криминальных действий? Или разглядели, но не придали значения? Случайный, решили, эпизод? Ну, как же случайный, если уже первые наброски этой петербургской хроники были обозначены автором как «Повесть о чиновнике, крадущем шинели»?


Кукрыниксы. Акакий Акакиевич после ограбления. 1952

Крадущем — это из лексики дискредитирующей, Гоголь от неё отказался, как, впрочем, и будущие апостолы насильственной перераспределительной системы, заменившие вульгарное слово «кража» учёным термином «экспроприация». Не к бунту подбивали народ, не к разбою, а «будили», воскрешали для «активных действий» — воскрес же для таковых (в прямом смысле слова!) почивший тихо Акакий Акакиевич. Воскрес, хотя Чернышевский утверждал, что это «был круглый невежда и совершенный идиот, ни к чему не способный». Проморгал, выходит, революционный демократ потенциальную революционность гоголевского персонажа.
Обратите внимание: и в голову не приходило тому искать и наказывать ночных грабителей, тех молодчиков с усами, что, не церемонясь, вытряхнули его из драгоценной обновки. Вот она, будущая классовая солидарность! Вот оно, определение врага по имущественному и сословному признакам!..»

На этой высшей патетической точке, пожалуй, прервём цитирование и согласимся: а ведь автор абсолютно прав! Да, революционеры-большевики 1917 года с их лозунгом «Грабь награбленное!» все тоже, как один, «вышли из гоголевской шинели». Потому-то и господа либералы, готовые проливать бесконечные крокодиловы слёзы над участью несчастного, забитого титулярного советника Акакия Акакиевича Башмачкина, совершенно не готовы ни понять, ни принять его в иной ипостаси, грабителя награбленного. Тут им внезапно оказывается ближе значительное лицо, Его Превосходительство. А вот Гоголь своего персонажа — во всех его ипостасях — и понимает, и принимает...
Такие дела.


Плакат В. Иванова. 1952

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив