...По поводу очередной годовщины

С вечера я выпивал. Лег под утро. Через несколько часов ввели чрезвычайное положение.

Позднее многие видели причину неудачи мятежников кроме прочего и в том, что они не блокировали связь. Если это и верно, то отчасти — в моем доме телефонный кабель обрубили. Подозрение падает на пьяного экскаваторщика, активно что-то рывшего накануне со стороны Мытной. Как бы там ни было, обычные ранние звонки не нарушили моего покоя, и долгий крепкий сон оставлял надежду на отсутствие похмелья. Около трех пополудни дверь открыл Петр Юрьевич с криком:

— Ты дрыхнешь, а в городе танки!

Кернер П. Ю. — лицо историческое, многим в Москве известное и памятное, к тому времени уже несколько лет американец через женитьбу, приехал на пару недель поправить международной торговлей пошатнувшееся в Калифорнии материальное положение и несколько зажился у меня, потому имел свой ключ от квартиры и привычку орать уже на пороге спальни. Я был крайне удивлен: никто из моих знакомых никогда не рисковал будить меня в принципе, а уж тем более столь громкими и идиотскими шутками, и собирался уже отреагировать соответственно, но Петя продолжал кричать, и что-то в его тоне заставило меня, поднявшись, подойти к окну. По улице шли танки.

Я служил тогда в «Крестьянке», контора наша находилась в Журнальном корпусе издательства «Правда», и мне показалось естественным отправиться на работу за информацией, в надежде, что не все коллеги подобно мне проспали столь важное для страны событие. К тому же, совсем недавно бывшего моего главного редактора Галину Семенову Горбачев взял в Политбюро, и нынешняя начальница, Ася Купреянова, хорошая моя подруга, могла через Семенову, с которой общалась, обладать сведениями и дополнительными.

Танки расположились у Дома прессы напротив метро «Парк культуры». Далее Кольцо встало на несколько километров — большей пробки в Москве я не видел никогда. Около часа потребовалось только на то, чтобы перебраться через площадь Восстания. Машины заняли все тротуары, грозили выдавить стекла окон первых этажей. Пожилой старшина милиции забрался на бетонный блок у магазина «Ткани» и, безучастно разглядывая собственные ботинки, время от времени сплевывал — от выхлопных газов сильно першило в горле у всех.

Купреянова, человек предельно спокойный до полнейшего равнодушия, встретила меня злобно-изумленным вопросом:

— Тут где-то должен быль российский президент, за которого я голосовала?

Сама Ася ничего толком не знала, Семенова оказалась в отъезде и без связи, толковые ребята разбрелись, остальные говорили явные глупости. Становилось похоже, что обстановку придется выяснять на месте.

Отечественный Белый дом еще никто так не называл, во всяком случае, столь широко, как сейчас, но я изначально для простоты воспользуюсь этим наименованием. Непосредственно к зданию подъезд оказался закрыт, но удалось поставить машину совсем недалеко, около Киноцентра. Дорожка, ведущая к площади перед Белым домом, была перегорожена опрокину-той телефонной будкой. На этот момент она являлась единственным препятствием предполагаемому штурму со стороны Красной Пресни. Впрочем, все последующие укрепления по надежности не сильно отличались от этого. Рядом собралось человек двадцать. Когда я подошел, очень деловой мужчина нервным высоким голосом стал спрашивать, кто умеет водить грузовик. Якобы где-то на юго-западе стоят бесхозные самосвалы с бетонными блоками, их требовалось доставить для строительства баррикад. Один парень все волновался, что забыл дома права. Угонять государственное имущество и строить противотанковые укрепления в центре столицы он уже был готов, но возможные неприятности с гаишниками его все еще беспокоили. Так началась для меня героическая эпопея защиты российской демократии.

О последующих событиях рассказывать не буду. Тому много причин, назову лишь первую по порядку возникновения. Я сразу же окончательно решил, что происходящее ни журналистским, ни каким-либо иным пригодным для изложения на бумаге материалом для меня не станет. Не вел записей, не стремился стать свидетелем как можно большего числа событий и сцен. Не прослеживал хронологию и не вникал в психологию. Короче, профессионально полностью бездействовал. Более того, по окончании событий я вовсе прекратил писать что-либо, то есть изменил основному занятию, которому с редкими перерывами на сон и безобразия предавался лет с тринадцати. Но все это мои проблемы, не представляющие интереса для публики. Упоминаю о них исключительно для того, чтобы объяснить и в какой-то степени оправдать не очень естественную для добросовестного хроникера скудность описания времени, достаточно важного для истории. И все же, необходимо еще одно уточнение. Журналисты, которые работали тогда именно как журналисты, для защиты от коммунистов сделали никак не меньше, а, я думаю, что и гораздо больше, чем те, кто переворачивал троллейбусы и дежурил ночами у костров. Они были в тот момент честны и искренни. Вранье началось позднее, и не журналисты стали его инициаторами, и далеко не все журналисты к нему присоединились.

Но историей окаменело именно вранье. Причем дважды. Не буду останавливаться на частностях, типа мифического штурма Белого дома или перехода целых воинских подразделений на сторону Ельцина. Подробности меркнут перед вариантами большой смешной лжи.

Первый возник сразу. Будто весь народ, ну, хотя бы большая его часть, или хотя бы большая часть московского народа, встал грудью на защиту демократии. Бред это все. Нет, и Ельцин на танке, и трупы в тоннеле под Калининским, и бескрайнее людское море с трехцветными флагами — действительно, были. Но не так и не тогда. Бескрайность людскому морю придали под нужным углом и на нужной высоте поставленные телевизионные камеры. Однако даже для этого возможность появилась только на третий день, когда окончательно стало понятно, что мятеж провалился, и безопасная доля фрондерства позволит каждому желающему обеспечить себе толику самоуважения.

Когда же ветер переменился, сразу общеупотребительным стал второй вариант. Что никакого путча всерьез вообще не было, это просто задуманная самим Горбачевым, или, по крайней мере, с его согласия, потешная афера, а Белый дом защищала кучка обманутых людей, попавшихся на лживые посулы купленных западными спецслужбами ельцинских прихвостней, да несколько невротических демо-шизофреников. И не то что гордиться, а даже упоминать о своем участии в тех событиях стало просто дурным тоном.

На самом деле, город, не говоря уже о стране, в волнениях не участвовал. Любой посторонний, оказавшись тогда в километре за пределами Садового кольца, уж тем более в Медведкове или Чертанове, никогда не догадался бы, что происходит нечто необычное. Мог бы привести множество любопытных примеров в стиле того, что в восемнадцатом веке называлось «анекдотом», но это материал для совсем другой книги, которую я уже никогда не напишу.

А тогда, на крошечном пятачке возле набережной, посреди десятимиллионного города собралось несколько сотен человек. Они не думали, шутейный это путч или настоящий, серьезно происходящее или понарошку. И они сами, и их отцы, и деды, и прадеды прекрасно знали, что значит, когда в город входит Красная Армия и объявляется чрезвычайное положение. И чем обычно это заканчивается для тех, кто объявленное положение демонстративно нарушил на площади перед зданием правительства. На следующий день собралось несколько тысяч. Несколько. Не десятки. И вот эти люди, действительно, были.

Позднее я читал во многих мемуарах фразы типа «никогда не видел в одном месте столько хороших лиц». Обычная аберрация памяти человека, вспоминающего о событиях своего прошлого, которые кажутся достаточно важными и не вызывают чувства стыда. Лица были обычные. В основном достаточно хмурые и крайне мало приветливые. Ну, а придурков… Придурков всегда в любой компании хватает. Следует признать, что тогда у Белого дома их было не больше, чем обычно. Я же упомянул о событиях августа девяносто первого исключительно для пояснения обстановки, в которой произошло единственное, имеющее отношение к данной Хронике событие.

В третьем часу второй бессонной ночи у меня в очередной раз почти закончились запасы кофе, бутербродов и сигарет, которые я развозил по крохотным группкам, дежурившим на дальних подступах к площади. Отдав последние остатки компании хипповатых ребят, возглавляемых базарного вида сорокалетней перекрашенной теткой, расположившихся рядом с кинотеатром «Стрела», вокруг крохотного, едва тлеющего костерка из нескольких щепок, я уже собрался заехать домой, забрать у Петра Юрьевича очередную партию термосов и паке-тов. Но затекли ноги, появилась резь в глазах, я решил не рисковать на хотя практически пустых, но все же ночных и все же московских улицах и передохнуть несколько минут. Вышел из машины, сел неподалеку от ребят прямо на тротуар, облокотился спиной о фонарный столб, поставил рядом тихо бормочущий приемник, настроенный на «Эхо», и слегка прикрыл глаза. Видимо, на пару мгновений я все-таки задремал, потому что, открыв их, компании у совсем уже потухшего костерка не обнаружил. Огляделся, но увидел только человека, стоявшего на противоположном краю тротуара у стены кинотеатра. Это был Андрей Петрович Кузнецов.

Я совершенно не удивился, мне показалось естественным встретить именно его и именно здесь и сейчас. Кузнецов изобразил некий чуть заметный приветственный жест ладонью, я попытался тоже совершить нечто подобное, хотя не уверен, что мне это удалось. Молчание прерывать не хотелось, но я понимал, что все равно придется, и, наконец, нарушил его первым:

— Так что, Андрей, выбор был правильным?

— А я откуда знаю? Не мне судить. Да и не имеет это значения.

— Ну, раз ты его сделал, выходит, имеет.

— Чепуха. И ты, Васильев, все понимаешь. Ты тоже свой сделал. Такой же, как и я.

— Что за бред, ничего я не делал. А уж тем более такой же.

— Сделал, сделал. Себе-то голову не морочь. Сделал, когда решил сделать. А, значит, для себя решил, что и правильный. Сам прекрасно знаешь, тут билет только в сторону синевы, обратного в принципе не предусмотрено.

— Я тебя умоляю: не перебарщивай, все-таки не с первокурсницей разговариваешь. Ко-нечно, это все очень благородно, и важность выбора как поступка независимо от результата, и верховенство помысла над действием, или наоборот, не помню уж точно, как там у тебя было… Только, знаешь, когда кухонная болтовня о смысле жизни сводится к провозглашению самоценности жизни как таковой, это ведь не просто скучно и глупо. Тут даже не понятно, чего больше: лености ума или обычной трусости.

— Ах, вот оно как. Значит, все-таки результат. Все-таки смысл. Это, получается, не для первокурсниц. Это уже так, всерьез и по-взрослому. Ты вообще-то понимаешь, Васильев, в какие игры сам с собой ввязался? И что ты вообще здесь делаешь? Баррикады эти шутовские, костры, переклички… Ну, совсем это не твое, Александр, диковато выглядит.

— Перестань, я баррикад не строил и в перекличках не участвовал. Кофе с бутербродами людям развожу. Они голодные, устали, что тут смешного или нелепого?

— Только не надо, Васильев, только этого не надо, тебе, как никому, понятно, что голодные и уставшие люди здесь ни при чем. Когда они тебя особо волновали? Другим ты занят и к другому готовишься. И как? Готов?

— Не знаю.

— Вот то-то же. А умника строишь. Но особо не дергайся. Никто не знает. А ведь это только самое начало, тебе еще с куроводами разбираться, силы береги.

— Да пойми ты, Кузнецов, я ведь сам ни на какой выбор не нарывался, он мне принудительно и нагло навязывается, вот ты постоянно настаиваешь, что главное — сама возможность выбора, но это для меня вообще не вопрос, я другое хочу выяснить…

— Все, что ты хочешь выяснить, ты выяснишь. А главное, не главное… Все важно. Просто у всего своя цена. И переоценивать не стоит. Но и дешевить глупо. Успокойся, Васильев, и не дергай меня больше, не нужен я тебе. Давно не нужен.

Снова появилась резь в глазах. Я с усилием провел пальцами по прикрытым векам и встал. Кузнецова не было. Вялое бормотание приемника прервалось, и высокий звонкий голос сбивчиво сообщил, что в окрестностях Белого дома что-то происходит, возможно, начинается штурм. Я сел в машину. Внезапно погасли фонари. Со стороны Калининского пошел с нарастанием рокот танковых моторов.

Предыдущие записи блогера :

18.08.2014 — Теория и практика художественного свиста

17.08.2014 — Слова, слова, слова

Архив записей в блогах:

Ипатьтулюсю...

Телефонный звонок. Где-то секунд 10 спустя после общения с русскими БиБиСями на тему, не в тапки срать, юбилея Battle of Hampton Roads с участием незабвенных USS Monitor & CSS Virginia. - Аллё? - Здравствуйте. - Здравствуйте. - Мне сказали, что вы знаете историю. ...

Троммель Роммеля - 10

Как обычно - честно скопи3,14зжжено отсюда . Конквистадор ХХ века (окончание) 7-я танковая до самого конца 1940 года продолжала на берегу Английского канала (Ла-Манша) тренировать погрузку на баржи и спрыг с них, хотя в «высоких кабинетах» уже давно положили на « Морского льва » ...

По поводу применения снарядов с сердечниками из обеднённого урана

Зачем Запад решил их применять и зачем укронацисты на это соглашаются. Всё довольно просто. Для дураков объясняется, что это дёшево и сердито бороться против российских тнков и БТРов, что это не опасно и ничего страшного в этом нет (только сами поставщики давно перешли на дорогие ...

Про дровосеков

Сейчас модно выглядеть, как дровосек, который не рубит деревья, а целый день ухаживает за собой, чтобы понравится другим дровосекам. Правда мне в фейсбуке написали, что правильно говорить Дрей. Ну или Дровосексуалист накрайняк. А Дровосек - это оскорбительно, почти как Лесоруб какой- ...

«Шаляпин очень любил...»

Петербургский писатель и сотрудник Музея театрального и музыкального искусства Ирина Зартайская создала цикл хармсианских анекдотов «Шаляпин очень любил...», основанный на реальных случаях из жизни великого певца, подлинных воспоминаниях о нем, статьях и цитатах из биографических книг. ...

...По поводу очередной годовщины

...По поводу очередной годовщины

Оставить комментарий

Популярные посты: