Письма Еве (4)

И вообще, чо вдруг началось - вы, знаете ли, тоже долго не затруднялись написать мне.
Чтоб вы понимали и знали: никогда - это действительно очень долго.
Есть опасения, что это ваше молчание как-то связано со слухами о моем якобы женоненавистничестве и общей неспособности организма ко всяким идиотским нежностям.
Но это клевета: я сейчас потом вам все объясню.
Было дело, снимал я как-то комнату в полузаброшенных бараках вот уже как лет тридцать несуществующей ткацкой фабрики.
Такое, нескучное местечко. Быть бы там притонам и малинам, и пороку - цвесть, но завсегдатаи и ценители таковых старались держаться подальше оттуда, небезосновательно опасаясь за свой рассудок и жизнь.
Мне же, в силу некоторых глубоко личных обстоятельств, все эта обстановка подходила как нельзя лучше. Да даже если бы и нет. Выбирать особенно не приходилось.
Шли годы, смеркалось.
Барак натужно хрустел склизкими от мха половицами, шуршал осыпающимися дранкой стенами, грозно гудел открытой,в палец толщиной, медной проводкой: все вокруг скрипело, стонало, вопило, пило, дралось и плакало взахлеб.
И даже самые отважные окна с наступлением темноты боялись выходить на улицу.
Происходил какой-то обычный поздний летний вторник или четверг.
И тут, чу - прибегает сосед. Не то, чтоб совсем неглиже. Скорее, в поисках амплуа - застиранная армейская майка, бытовые пятна, берцы без шнурок, полное отсутствие иных предрассудков вроде нижнего белья.
Такой, человек-коктейль. Взмешали, разболтали, выплеснули за дверь.
-Слышал, -говорит, - слышал? - пойдем скорее. Я там свою бабу - того.
А ведь неудобно как-то, - думаю, - не ходить. Старался ведь человек. Опять же, вдруг кому-нибудь там требуется срочная помощь? Скорее всего, окажется, что мне, но - а вдруг?
Ничто не предвещало, - рассказывает по дороге этот. - Сидели, бухали с ней и корешем, - Я на старые дрожжи, ну и отрубился. Одыбал, а они того. Оскорбляют меня в лучших чувствах. Возвратно-поступательным действием.
Я ей главное такой говорю, - ужель ты мне аксинья неверна?! Тебя слепые чувства одолели? Союз сердец ты наших предаешь?!
А она на нем скачет, - нет-нет! - кричит. - Душа моя, окстись! Ты все не так по-оо-нял! Это - друу-уу-гооое!
Во, думаю, бабы молодцы. Врут не то, что до последнего, во время него!
Ну и накрыло меня, такой как-будто туман перед глазами. Последнее, помню - хватанул, что под руку попалось. Снова одыбал, этого - нет, эта - лежит. И рукоятка из нее торчит. Да вот, сам смотри. Чо делать, придумай. Ты же умный.
А я затупил - пришли, молчу, рассматривая не столько сомнительного качества женское тело, сколько торчащую из него ручку.
И думаю, что сам факт моего присутствия слегка опровергает лестную теорию, насчет ума.
И вообще, как ни пытаюсь вспомнить что-нибудь, по поводу внутренних кровотечений - ноль, тишина. Вспоминается, зачем-то, лишь то, что ударенного молнией человека не следует закапывать в землю. Но сюда оно как бы не очень подходит: молнии не было. А пострадавшую глядишь и прикопают, главное, чтоб без меня.
- Хуюмный, - говорю, - извини за поэзию. Скорую надо вызывать. И, кажется, нельзя выдергивать шабер, чтоб с нее не хлынуло.
И тут убитая открывает глаза, и возмущенно так, - умный?! Кто умный?!. Шабера от отвертки отличить не умеет. Какую скорую? Посадят же. Он на УДО.
И вечер окончательно перестает быть томным: убитая баба начинает подвывать с очевидными планами на выход в полный голос. Сосед нехорошо так, пытливо озирается по сторонам, явно в поисках принципиально не новых решений старой проблемы.
Но создавшееся было напряжение в атмосфере гасит новый действующий персонаж.
Такой, тоже с виду, как и все остальные - оторви да выбрось.
Но очень строгий в движеньях и с заполошным огоньком в глазах. Сразу видно, такой родит танцующую звезду и у назначенных в роженицы фамилию не спросит.
Хотя, что-то там спросил у убитой. Куда-то, нагнувшись, ей там понажимал.
А распрямившись, начал командным, но надтреснутым голосом, - так и так, но есть и хорошие новости. Вот многие сетуют, что баба- существо пустое: нет в ней души, нет сердца- ни совести, ни мозгов, чего ни хватись - ничего в них нет.
Но это и хорошо, ведь в этом и ее бабий удел и наша мужская удача и счастье потому что, в незаполненные ничем полости всегда можно ловко засунуть хуй или другой рабочий инструмент - да хоть бы, вот, как и у вас. Причем безо всякого для бабы вреда. Все, кончилось горе. Будет, паскуда, жить - это я вам как майор военно-полевой хирургии говорю. Сейчас схожу за леской, выдернем, зашью.
Слыхала, - говорит сосед. - Вот и не вой. Все будет хорошо. Самогонки хочешь? Там еще оставалось. Больно тебе? Конечно больно, потерпи. А хочешь я подую?
Хочу, - отвечает она. - Самогонки хочу. Подуй, хочу. Все хочу.
И он дует на заляпанную ручку отвёртки, и эта пытается сорваться в булькающий ойкающий хохот, и во всем этом таятся такие бездны идиотской нежности, что вот чего я хотел вам сказать.
Ева Уолтеровна, давайте закончим с этими идиотскими подозрениями в мой адрес. Даже из этого любопытного бытового случая нам всем становится чрезвычайно ясно, что за нежность я знаю и понимаю как мало кто иной.
А что касается женоненавистничества…
Да, конечно, баба -существо премерзкое, ибо создана по образу и подобию человека.
Живучее, опять же, существо. Странное, но дело вообще не в том.
А дело в том, что каждый человек не может без того, чтобы кого-нибудь не любить.
Так вот я давно уже подумал и твердо для себя решил: почему б не баб.
|
</> |