Переяслав – 1654. Чем он не был. Что затмил. И что знаменовал

t_34_111 — 21.01.2018 «21 января 1654 года в Переяславская Рада приняла решение о воссоединении Украины с Россией». Согласитесь, эта формулировка знакома нам с детства.

Переяслав – 1654. Чем он не был. Что затмил. И что знаменовал

Однако ошибочно в ней решительно всё.

Подразумеваемое решение было принято не казацкой радой. Не в Переяславе. И на год раньше. Таким образом, в этом году мы должны праздновать юбилей – 365 лет с начала Воссоединения. Но не Украины с Россией.

Так чего же тогда?

Чтобы ответить на этот вопрос, следует нырнуть даже не в «Богданов» XVII век, а в предыдущее столетие.

Соединившись в 1569 году с Великим Княжеством Литовским в Речь Посполитую Польская корона получила в подданство миллионы православных русских помимо тех сотен тысяч русинов, чьи земли захватило Королевство польское за два века до того.

В новом государстве русская и литовская шляхта могла быть признана равной польской только при условии перехода в католичество. Исключение составляла пара-тройка православных фамилий, чьи заслуги перед троном считались выдающимися. А вот крестьянин русский становился совершенно бесправным. «По теории польского шляхетства, шляхтич, кто бы он ни был, — богатый или бедный сосредоточивал в себе все права, все преимущества, все блага, – писал выдающийся историк Церкви и богослов, уроженец фактически стольного (при Стефане Батории) Гродно Михаил Коялович. – Всякий нешляхтич… должен быть орудием, средством для шляхтича, условием его благоденствия. Поэтому вместе с польскою теорией шляхетства перенесено в литовское княжество и польское рабство народа — польское состояние хлопа. Литовско-русская близость крестьянина к сословиям дворянским, литовско-русское самоуправление разрушалось, падали и повергали его в безусловно бесправное положение». Так Люблинская уния образовала пропасть между мужиком и теми, кто стоял над ним.

Но нашлось среди русских Речи Посполитой немало тех, кто не смирился с этим положением. Нет, речь не шла о каких-то высоких идеалах вроде «национально-освободительной войны». Понятие национальность тогда ещё не родилось в нынешнем его представлении, а окатоличевшейся элите не от чего было освобождаться. Но фаза подъема этногенеза породила пассионариев, которым куда милее была воинская слава (с соответствующим вознаграждением в виде грабежей караванов и городов, населённых красными девками), чем медленное загибание на панских полях. Вот и потянулись буйные головы на запорожскую Украину – окраину Польши на её границе с диким татарским полем.

Корону такое положение вещей вполне устраивало: во-первых, она избавлялась от потенциально протестного элемента внутри страны; во-вторых, казаки своими грабительскими набегами трепали геополитических противников Польши – Османскую империю и вассальное ей Крымское ханство. Однако, освоившись на «своей» территории казацкая вольница затребовала прав на эту территорию, фиксированного воинского статуса и прочих привилегий, прилагающихся к этому – шляхетскому уже – статусу. Король был и не против, но воспротивилась шляхта в лице сейма.

Именно антисеймовыми были первые казацкие восстания конца XVI – нач. XVII века. Все они окончились неудачами, ибо сил Сечи не хватало одолеть даже разобщённые тогда силы противника.

Коренным образом положение изменилось, когда русских стали насильно загонять в церковную унию. Вот этому – упразднению православной веры – воспротивились даже самые безропотные крестьяне. И у Сечи появилась идейно мотивированная подпитка в виде десятков тысяч если не сабель, то вил и топоров.

Победы последовали одна за другой. Богдан дошёл до самой Варшавы и только из-за собственной нерешительности отказался её брать. С другой стороны это во многом и сплотило, наконец, шляхту. К тому же, закончилась Тридцатилетняя война в Европе, отвлекавшая наиболее боеспособные силы поляков. Последовали поражения от лучшей тогда в Европе гусарской конницы и наёмных немецких артиллеристов. Дело шло к неминуемому краху с неизбежной волной последующих репрессий. Нужно было искать помощь (а, вернее, спасение) на стороне. И поскольку Хмельниччина была во многом войной религиозной, обратились к единоверным братьям. Естественно инициатива исходила от Церкви.

Хроника слезных челобитий

К 1620-м годам православный епископат в Малороссии был ликвидирован. Казалось бы, участь Церкви в Речи Посполитой была предрешена (ибо, где нет епископа, там нет церкви). Но где-то зимой 1620-1621 гг. в Речи Посполитой проездом из Москвы пребывал Патриарх Иерусалимский Феофан. Имея полномочия от патриарха Константинопольского, он в глубоком подполье рукоположил в митрополита Киевского игумена Михайловского Златоверхого монастыря Иова Борецкого и ещё несколько епископов, в том числе и будущего митрополита Киевского Исайю Копинского. Сразу же последовали распоряжения польской власти об аресте восстановленного епископата. Однако он был взят под защиту запорожского войска во главе со сторонником исторического единства Руси гетманом Сагайдачным.

В тот же год митрополит Иов направил грамоты русскому царю и московскому митрополиту, где ставил их в известность о положении православных в Польше. Примечательно, что обращался владыка к Михаилу Федоровичу как «Богом избранному» государю, тогда как Речь Посполитая не признавала его законным правителем России. Именуя адресата самодержцем «всея Великия Росия», Иов подписался митрополитом «всея Малыя Росия». Доктор ист. наук, член-корр. РАН Б.Н. Флоря замечает в этой связи: «Разумеется, Иов (Борецкий) был не первым, кто употреблял термины «Великая Росия» для обозначения Русского государства и «Малая Росия» для обозначения восточнославянских земель Речи Посполитой, но впервые эти термины были использованы в официальном документе, исходившем от главы Киевской митрополии. Употребление таких названий указывало на то, что в будущих отношениях с Москвой Иов (Борецкий) будет выступать в роли младшего партнера и он согласен на такую роль».

В эти годы, Россия, только преодолевавшая последствия смуты и польской интервенции, избегала всяческих обострений с Речью Посполитой. Потому Москва не принимала мятежных подданных Варшавы, к тому же, не скрывавшей недовольства приёмом в Москве в феврале 1620 года гетманского посольства. Пётр Сагайдачный тогда выразил готовность запорожцев служить Михаилу Фёдоровичу, как они прежде служили его предшественникам. Под «прежней службой», скорее подразумевались разовые походы Дмитрия Вишневецкого (Байды) против крымских татар в 1550-е годы. В вежливых выражениях царь поблагодарил гетмана и Сечь, но пояснил, что в условиях мира с татарами их помощь не требуется.

Москва более полагалась на основательность Церкви, чем на переменчивый нрав казаков.

В этих условиях роль связного между Киевской митрополией и Белокаменной выполнил выдающийся русин, ближайший помощник патриарха Александрийского Кирилла протосинкелл Иосиф. Он долгое время жил на Афоне, поэтому его упоминают как святогорца. Летом 1620 г. Патриарх Кирилл, поддерживавший борьбу православных против Брестской отправил Иосифа «для науки и утверженья веры» на «русские земли Речи Посполитой». В Киеве святогорец жил в Печерском монастыре «у митрополита Иева».

По сути, Киевская митрополия информировала российский престол о внутриполитической обстановке в Польше. В частности, об очередном обострении отношений между Сечью и властями. В одном из сообщений говорилось, что казаки задержали ксендзов, которые пытались распространять в Киеве «ляцкую веру», и гетман заявил королю, что если и дальше будет притесняться «православная вера, и имде с королем битца до смерти». В другом донесении упоминалась казацкая рада, принявшая решение собрать войско для сражения «с поляки за веру». В частности, рада постановила обратиться к царю, чтобы он «велел им ратных людей дать к себе на помочь». В свою очередь казаки «били челом государю», обязываясь «служить».

«В таких условиях установление связей с Киевской митрополией становилось необходимым и с точки зрения русских государственных интересов, и с точки зрения интересов Русской Церкви, – считает Б.Н. Флоря, – и соответствующее решение было принято».

В 1622 году в Москве приняли епископа Луцкого Исаакия (также из рукоположенных патриархом Иерусалимским). Владыка привёз следующее послание: «У нас та мысль крепка, мы все под Государевой рукой быть хотим». Под этими словами митрополита Киевского Иова подписались видные представители казацкой старшины и киевских мещан, преподаватели киевской братской школы.

Но разоренная после смутного времени Россия не была к новой войне с превосходящей её по силе Польшей. Ответ Москвы был таков: «Сейчас Царю Михаилу начать этого дела нельзя, но Государь и Патриарх будут мыслить, как бы Православную веру и церкви Божии и всех вас от еретиков в избавлении видеть».

Не наступило время для положительного ответа и в 1631 году, когда с такой же просьбой обратился к Царю и Патриарху преемник свт. Иова на киевской кафедре митрополит Исайя Копинский.

В 1648 и 1649 гг. – уже к Алексею Михайловичу – обращался и Богдан Хмельницкий. В ответ царь пообещал… Польше закрыть глаза на все имеющиеся между Москвой и Варшавой разногласия, если последняя перестанет нарушать подписанный ею же с Богданом Зборовский договор. Впрочем, непрекращающиеся послания гетмана, в которых «у царского величества запорожские черкасы милости просят со многим слезным челобитьем», в Посольском приказе стали рассматривать всё более внимательно.

Ускорил рассмотрение и откровенный шантаж со стороны Хмельницкого. В итоге его заигрываний с султаном последний в конце мая 1653-го прислал Богдану санджаки — символы приема в подданство. Гетман постарался, чтобы в Москве поскорее узнали об этом. И 2 июля государь, наконец, направил гетману в ответ на его послания грамоту с согласием «принять Войско Запорожское под свою руку». Впрочем, уже в начале марта Тишайший начал подготовку к созыву Земского собора по «польскому вопросу».

В то же самое время немалая часть старшины не оставляла надежд на удовлетворение поляками своих «шляхетских» амбиций: последние месэджи полякам (как, впрочем, и туркам) слались на фоне всенародного ожидания воссоединения с единоверными братьями.

Буквально накануне Переяслава запорожцы предупреждали Богдана: «Не советуем вам заботится о приязни к полякам, а мысль вашу об отдаче всего малоророссийскаго народа, по обеим сторонам Днепра живущаго, под протекцию великодержавнейшаго и пресветлейшаго монарха российского принимаем за достойную внимания и даем вам наш войсковой совет, не оставлять этого дела, привести его к концу, к наилучшей пользе нашей малороссийской отчизны и всего запорожского войска... Мы достоверно знаем, что великодержавнейший и пресветлейший монарх, самодержец всероссйский, как православный царь, приймет охотно и ласково нас, яко чадолюбивый отец своих сынов, в том же святом православии непоколебимо стоящих, под свою крепкую протекцию, не требуя от нас никаких даней и платежей в свою монаршескую казну, исключая нашей войсковой службы, за что мы, по мере наших сил, всегда будем готовы идти против его монарших неприятелей».

Акт царской милости

Царь оправдал надежды малороссов. Его доводам, наконец, внял и земский собор 1653 года, который «приговорил»: «Гетмана Богдана Хмельницкого и все Войско Запорожское з городами и з землями принять». Причём, по поводу этого «приговора» участники собора из разных сословий были «допрашиваны ж по чином, порознь». Все они – «стольники, и стряпчие, и дворяне московские, и дьяки, и жильцы, и дворяне ж и дети боярские из городов, и головы стрелецкие, и гости, и гостиные и суконные сотни, и черных сотен и дворцовых слобод тяглые люди, и стрельцы о государской чести» – осознавали неминуемые кровопролитные и тяжелейшие последствия нарушения Вечного мира с Польшей», ибо «стояти и против литовского короля война весть». Но ради «православные християнские веры и святых божиих церквей» всё же решили: «С литовским королем битися, не шадя голов своих, и ради помереть за их государскую честь. А торговые всяких чинов люди вспоможеньем и за их государскую честь головами ж своими ради помереть».

А что же Переяславская рада 1654 года? Историк Владимир Махнач считает, что она лишь ратифицировала это соглашение: «Наши малороссийские братья – такие же русские, как и мы с вами, юридически подтвердили, что эта территория навечно вошла в состав российской державы».

Оговаривая, что и «дата ратификации тоже важная, светлая, добрая» Владимир Леонидович проводит параллель: «Государственный изменник, бывший министр иностранных дел и бывший президент Грузии Шеварднадзе отдал американцам на уровне государственных переговоров континентальный шельф и рыболовные пространства России в Тихом океане, тогда Советского Союза, а теперь Российской Федерации. Но это не ратифицировано ни верховным советом, ни государственной думой, и, следовательно, полной силы не имеет. Пусть американцы о нашей рыбной ловле продолжают мечтать. Итак, признаем важность ратификации единства Малороссии (Украины) со всей остальной Россией во славу Божию».

Соглашаясь с профессором Махначём в главном, зададимся вопросом – о каком «договоре» в своих лекциях по «украинскому вопросу» он говорит? И, следовательно, о какой «ратификации»? Нам известно лишь о присяге, которую принесла Российскому государю казацкая старшина и жители Переяслава, а затем ещё две сотни полковых и сотенных городов, где народ «с охотою тое учинил».

«Отсутствуют и какие-либо признаки привычных для нас процессов, неизменно сопровождающих ныне подготовку международных договоров (упорные дискуссии по каждому пункту, согласование позиций сторон и пр.), – замечает политолог Алексей Попов. – Нет, все делалось не с бухты-барахты (и не спьяну, как писал Шевченко) — между первым посланием Хмельницкого царю Алексею Михайловичу и Переяславской радой прошло пять с половиной лет. Большой договор 1997 г. между Украиной и Россией, подписанный Кучмой и Ельциным, подготовили чуть быстрее. Но промежуток времени, который потребовался отдаленным преемникам Богдана и Алексея Михайловича на раздел Черноморского флота, Хмельницкий потратил на то, чтобы добиться принятия Украины в подданство, — а это означало вступление России в войну с Польшей, которая не могла смириться с потерей территории.Согласимся и с Алексеем Поповым, лишь спросим – о какой Украине речь? Войско Запорожское контролировало только части Киевского, Брацлавского и Черниговского воеводств (10–12% территории нынешнего государства Украина). Это даже не вся Малороссия (не говоря уже о Галиции, Буковине и Подкарпатской Руси). Чуть ли не от Кременчуга (а это сегодняшняя Полтавская обл. и до Одессы) на юг и восток лежало татарское Дикое поле, ставшее Новороссиец уже при матушках Елизавете и Екатерине. А русская Слобожанщина уж полтора века как была отбита Москвой у Литвы.

Вероятно, речь идёт об Украине в понимании Л.Н. Гумилёва, то есть, о «пограничной полосе земли, зажатой между Крымским ханством и Польшей». Польская Украина (окраина) имелась в виду и в акте Земского собора 1653 года. Ученик Льва Николаевича проф. Махнач продолжает мысль учителя: «Можно говорить о воссоединении Руси, можно в более позднем варианте также говорить о воссоединении России. Но нелепица есть “воссоединение Украины с Россией”, как будто были две равноправные стороны — Украина и Россия».

«Воссоединением Руси» назывались рассматриваемые нами события до Октябрьской революции. Но корректно ли и данное определение? Можно ли говорить о воссоединении России в XVII веке, если польскими оставались Белоруссия и Галиция, венгерской – Подкарпатская Русь, да и не все великорусские земли были ещё освобождены?

Думается, в 1654 г. случился не более чем переход Войска Запорожского из подданства польского короля в подданство русскому царю.

Однако это «не более» мы, безусловно, должны праздновать как начало действительного воссоединения Руси. А 365-летие Земского собора обязаны отметить как юбилей принятия тяжелейшего, ответственейшего, но судьбоносного решения об этом Воссоединении.

Фонд стратегической культуры

Сохранено