Овцы и бродяги: провал испанской пропаганды.

А вот испанские овцеводы оплошали. Все легенды и мифы об овцах, съевших людей, обыватели упрямо сочиняют лишь про англичан. Как так могло получиться? Ведь работали не покладая рук, в то время как заносчивые островитяне прохлаждались. Смех ведь, а не злодеи: мало того, что сам Томас Мор в итоге признал отсутствие проблемы огораживаний, так ещё и власть постоянно боролась с малейшими попытками обеспечения вольготной жизни блеющим кудряшкам. А испанцы трудились на совесть, подставлялись будущим критикам как могли. Вот преференции овцеводству. Вот привилегии текстильщикам. Вот изъятие лучших земель под пастбища. Тщетно. Никто и не вспомнит испанских овец, не напишет о кровавой цене тончайшей испанской шерсти.
Решили производители пойти дальше, и подали жалобы правительству. Мол, совсем туго приходится: волны «революции цен» сначала окатывают нашу любимую Испанию, и только потом прочие государства, так что чужеземные товары всегда оказываются дешевле наших. За счёт непревзойдённого качества шерсти и шёлка ещё держимся, но не хватает рабочих рук, так что на одни зарплаты сколько денег надо! «Си, сеньоры», — ответила власть, и заново утвердила в 1540 г. закон о бедных 1387 г., по которому местным чиновникам приказывалось ловить бродяг, заполонивших кастильские дороги, и привлекать их к бесплатному труду под угрозой ещё более жестоких кар.
Заулыбались тут кастильские ткачи и овцеводы. Думали они, уже в кармане идеологическая победа над англичанами: там-то и наказания за бродяжничество вводили ненадолго, и применять их можно было только если попрошайка отказывался от работы с обыкновенной для такого труда зарплатой. Радовались тем временем и европейские гуманисты. Очень уж их беспокоила перспектива того, что в далёком прекрасном будущем их сочтут апологетами гуманного отношения к людям. Гуманизм ведь немного не о том. А тут получалось, что испанское правительство отцитировало почти дословно именно то, что проповедовали гуманисты — например, Хуан Луис Вивес в книге De Subventione Pauperum, изданной в Брюгге в 1526 г. — то есть полный запрет попрошайничества и тунеядства, от которых сплошное падение нравов и загнивание общества.
Но применение этих замечательных законов не заладилось с самого начала. Добрые католики слишком почтительно слушали мнения Церкви, а она всячески выступала в защиту попрошаек. Нищенствующие ордена так и вовсе заявляли, что просить милостыню — это основополагающее право человека, которого никто не может быть лишён. В 1552 году Кортесы снова попытались настоять на том, что бродяги должны трудиться, благо в стране нехватка работников, а не вакансий. Тщетно. Исполнение законов, как и в Англии, откровенно саботировали чиновники на местах.
Но что же пропаганда, неужели не могла она выдать желаемое за действительное и раздуть слона из дрозофилы, как это сделали в Англии? Где, спросим мы, душераздирающие рассказы из истории испанского капитализма? Не смогли написать, увы. Колоссален вред, нанесённый этим провалом образу Испании в массовом сознании. Раз не стали испанские овцы притчей во языцех, то ничем не смогли обыватели объяснить экономику Испании. Не смогли объяснить — значит, и не было там никакой экономики. Привозили золото из Индий, да спускали его на заграничные товары, вот и вся экономика, а потом и это золото кончилось, скажет нам случайный прохожий. «Может, хотя бы, не золото, а серебро привозили?» — робко спросит историк. «Нет, золото, — решительно ответят ему. — Про Испанию XVI века ведь не просто так говорят „Золотой Век", а не „Серебряный“».