Отложенный гнев

Да, мастер Фукуяма оказался прав. История действительно заканчивается. Но происходит это не так, как полагал сам автор идеи, — не тихим и незаметным увяданием пассионарных потенций. Напротив, она заканчивается жестко, очень жестко, однако вместе с тем и очевидным образом пародийно. История заканчивается как страшный гротеск — и происходит это прямо у нас на глазах.

Как и всякая великая прогностическая идея, эта идея о «конце» тоже нуждается в коррекции, в трактовке. Если в целом мы понимаем под историей процесс трансформаций и качественных сдвигов, создающий новые принципы реальности, то человеческая история, безусловно, не имеет конца. Хотя бы на том основании, что определяющим элементом нашего бытия, с которым мы являемся на этот свет, выступает свобода. А присутствие свободы будет всегда задавать неуживчивость и с самыми железными, «окончательными» обстоятельствами. Там же, где неуживчивость, — там и перемены. В общем, пока существует человек — история гарантирована.

Но что совершенно определенно заканчивается сейчас, так это наше многовековое, мейнстримное и упроченное тысячами хронистов представление о том, что такое история. Та история, что с самых древнейших пор связывалась в первую очередь с насилием и всеми его атрибутами: войной, завоеванием земель, уничтожением городов и покорением народов. Та история, в основании которой было, по сути, всегда одно качество — человеческий гнев. Тот гнев, с воспевания которого начинается едва ли не самое знаменитое из мировых эпических преданий — «Илиада» Гомера.

Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,

Грозный, который ахеянам тысячи

бедствий соделал:

Многие души могучие славных героев

низринул в мрачный Аид…

Гнев, насилие, война — все это составляло квинтэссенцию исторического повествования с той поры, как нам вообще что-то известно о человечестве. Все это было едва ли не первейшим предметом искусства, эстетизировалось и возвышалось, ставилось в показательный пример. Герой истории есть прежде всего вооруженный человек, готовый нести смерть другим и готовый принять ее сам. Правда, в образах искусства и эпических преданиях характер этого героя весьма усложнялся тем, что в нем время от времени открывались черты, совершенно противоположные изначальному набору. Сострадание, уважение к поверженному врагу, нежелание наносить добивающий удар. И даже сомнение в том, что войну и победу следует отождествлять с подлинным величием. Эта сложность и неодномерность героических характеров сыграла немалую роль в развитии того, что мы называем гуманизмом.

Тем не менее

вплоть до середины ХХ века мало кто сомневался в том, что история делается и пишется победителями, а победителей не судят. Однако потом пришлось столкнуться с такой силой, что если бы победа случилась за ней, то от всего достойного, что человеческий мир собрал за многие века, осталось бы лишь воспоминание.

Тогда человеческий мир впервые за все свои времена пришел к идее пересмотра того, что есть история. В 1948 году при создании Всеобщей декларации прав человека было осуждено то, что прежде составляло саму суть исторического. Это был действительно парадоксальный акт. Осуждалась аннексия чужой земли, осуждалось преследование за политические взгляды, осуждалось покушение на свободу и жизнь всякого человека — хотя бы и во имя самых грандиозных идей. Коротко говоря, насилие — та основа, на которой до сих пор возводилось представление об историческом, — оказалось лишено легитимности.

Произошедшее тогда, в 1948 году, сложно переоценить. «Великая хартия вольностей для всего человечества» — так назвала это председатель творческого комитета по Декларации Элеонора Рузвельт.

Насколько пересмотр истории оказался эффективен в реальности? Чрезвычайно эффективен. Это не означает, что эпоха насилия повсюду закончилась, а место войн заняли дискуссии за столом переговоров. Но было достигнуто главное: в общем человеческом контексте насилие перестало восприниматься как нечто по умолчанию естественное. Война не только оказалась лишенной своего прежнего величественного статуса — она перешла в разряд непристойного.

И последствия такого революционного поворота в сознании людей мы наблюдаем как раз сейчас. За редким исключением, практически все страны с их правителями и народами отказались принимать известное историческое событие, инициированное в нашем отечестве, как норму. И со времен принятия Декларации прав человека это, пожалуй, самая существенная консолидация человеческого мира, подтверждающая, что прежний, архаический взгляд на историю для этого мира более неприемлем.

Но здесь рождается другой и, наверное, самый значимый вопрос: если прежняя версия истории более нелегитимна, то что вместо нее? Возможно, самый существенный общий недостаток мира после 1948 года в том и состоит, что, отбросив древнюю идею о том, что война есть путь к величию, а победителей не судят, мир не выработал взамен ничего другого. Возможно, что

сегодняшние потуги «подняться с колен» через насилие — есть не что иное, как следствие идейной, смысловой пустоты, которая, очевидно, не заполняется сама по себе чем-то позитивным и гуманным.

Ставка на чисто экономический комфорт эту пустоту также не заполнила. Более того, при молчаливом согласии с «реал-политик», озабоченной прежде всего рыночной целесообразностью, — и расцвела та контргуманная, аффективная сила, теперь вызывающая негодование. Но ведь не год назад и не на ровном месте все это неожиданно началось.

Полтора века минуло, как философ Фрид­рих Ницше сказал: «Если у человечества нет цели, то, быть может, нет еще и его самого?» С тех пор много чего произошло, и на вопрос философа ответ вполне сформировался: безусловно, человечество уже есть. И проявилось оно хотя бы уже через то, что сознательно отменило само для себя право на гнев и на его последствия, одним из которых (и, наверное, самым разрушительным) является рессентимент — «отложенный гнев». Но этого все еще весьма и весьма мало. Что должно прийти вместо гнева? В чем теперь человеку выражать свою волю к величию, свою неуживчивость с обстоятельствами?

На эти вопросы тоже есть ответы. Они сформированы, но еще не усвоены так, чтобы сделаться по-настоящему воодушевляющими целями. Перед людьми все больше и больше раскрывается вызов открытой Вселенной, на изучение и освоение которой понадобится куда больше амбиций, воли и интеллекта, чем на любую, самую изобретательную войну.

Не меньший вызов — нужда в просвещении, ибо есть еще огромное число тех, кто мыслит и чувствует так, словно и не было веков человеческой цивилизации.

Глобальный вызов экологии — это уже и совсем актуально. В общем, истории есть куда двигаться. Цели — каких еще не бывало по размаху. А история — это, по сути, и есть движение к цели.

Что же до нашего отечества, то оно сейчас в той стадии, которая как будто воплощает сказанные некогда пророческие слова философа Чаадаева:

Урок получается и страшный, и гротескный. Но как знать, не выучим ли мы этот урок сами и, возможно, лучше других? Вот тогда состав человечества пополнится. И ведь пока есть кем пополняться!