от сохи

Сочиняя лекцию к зимней выставке, с
удовольствием перечитываю старинную книжку Н.М. Зиновьева
«Искусство Палеха».
Хочется себя ущипнуть. Это крестьянин пишет, крестьянин от сохи, 1888 года рождения, начавший свое образование в традиционной иконописной мастерской с растирания красочек в деревянной ложке трудовым пальцем.
Вот что он пишет про то, «как понимали палешане стилевые особенности новгородских писем XV в.»:
«Композиции новгородской живописи, какой бы сложности они ни были – одно-, двух-, трехфигурные или же многосюжетные, повествовательного характера, - все они просты, прекрасно вписаны в плоскости и согласованы с их формами. Все элементы распределены в них равномерно и согласно их значимости. Они не имеют ни слишком загруженных, ни пустых мест. Фоновые пространства между отдельными изображениями принимают красивые формы, играя большую роль в композиции».
Братья и сестры, это ведь не что иное
как базовое определение главного принципа средневековой изобразительности. Самодельное, простейшими словами от сохи. Вот как, например, представитель того же поколения Андрэ Грабар писал, в рамках той же традиции, того же понятийного аппарата. Не стыдяся употреблять слова «живопись», «сюжет», «повествовательный», «форма», «композиция», «красивый» и другие понятные любому христианину термины.
А определение главного принципа средневековой изобразительности - это вам не кот начихал. Это то самое, про что мрачный парижский дилетант написал полтыщи страниц школярски тупой и дикой чуши, так и не придя ни к какому определению. И то самое, про что доктор искусствоведения пытается сказать со всероссийской ТВ-трибуны – с тем же жалким результатом. Об эпигонах Леонида Успенского я не буду даже упоминать. Вместо всей этой неживоподобной пачкотни, вместо всех этих сплошных попаданий пальцами в небо - крестьянин-художник в нескольких строках точно определяет то главное, чем средневековая живопись отличается от академической.
И нигде, ни разу, ни в каком виде, ни намеком, ни ненароком Николай Михайлович не делает никаких паршивых реверансов в сторону нетварных сияний, обратных перспектив, отсутствия теней, избегания объёма, «неживоподобия», «бесстрастия» и софийного символизма и прочей спирит-дешевки.
Напротив, сплошь и рядом по всей книге прямым текстом говорит о тенях, затенениях, объёме, штрихах по форме тела, о мускулатуре и движениях и – о ужас! – о выражении лиц. И о качестве живописи говорит. Употребляет термины «хорошо» и «плохо», «лучше» и «хуже».
Эк его большевички запугали
неужели этой простоты, этой ясности, этого
душевного здоровья уже не восстановить?