Осторожно, срамословие (тут ещё должен быть смайл... кокетливый)!

inkogniton — 16.12.2012 Помещаю чуть раньше, чем надо, ну да в Иркутске уже семнадцатое и значит я уже родилась.

Вот мне сейчас будут все хорошие слова говорить, желать всякое разное заветное (а кто не будет, тот вредная бяка, пусть так и знает), а я подумала, что надо за это вам всем какой-нибудь такой хороший подарок подарить, чтобы просто ух какой подарок, чтобы душа пела. Ну и вот. Это от меня. Предупреждаю заранее, что в этом тексте есть три матерных слова, и одно повторяется два раза. И это первый и последний такой текст у меня. Сегодня мне всё можно. Дело в том, что я всегда считала, что вот эта дата - не будем вдаваться в подробности, какая именно, - самая кошмарная. Что когда мне исполнится вот это число, я буду лежать трупом в квартире, и меня будет обгладывать немецкая овчарка, которой у меня сроду не было. Не имеет значения, что овчарки нет и не было, потому что как только мне вот это исполнится, она прибежит из далёких далей, а я уже буду лежать на полу и далёкому монстру будет очень удобно меня обгладывать. БУ! Страшно? Дата нагрянула - совершенно неожиданно. Я её точно не ждала. И вот что оказалось: овчарки нет, лицо на месте, рожа тоже. И даже, что удивительно, вполне довольная такая рожа. Потому что сидеть с недовольной рожей - только самой себе вредить: от этого потом морщины бывают, а когда же мне вспомнить о том, что я девочка, если не сейчас. Поэтому мне сегодня всё можно, а потом снова нельзя. Но, чёрт побери, я же знаю, чем это всё кончится - вы дадите сто миллионов ссылок на этот текст (почему-то даже не сомневаюсь), и я буду опозорена на весь интернет, и все меня запомнят только как автора текста с тремя матерными словами. А ну и ладно - сегодня ладно, а завтра будь что будет. Те, кто, как и я, не любят срамословие, сегодня под кат не ходите. Вы во мне разочаруетесь, а я буду плакать и расстраиваться. А от этого морщины. А я сегодня девочка.

А теперь, собственно, танцы, в смысле, текст.


Мы приехали в Израиль когда я уже была невероятно огромная и ужасно самостоятельная. Мне было почти семнадцать лет, и если ты не самый взрослый в этом возрасте, то я не понимаю, кто ты в этом возрасте и когда ты вообще взрослый. Это сейчас я ребёнок ребёнком, глупая, необразованная, наивная и вообще, а тогда я была очень умная, опытная и уверена в том, что знаю всё. А чего не знаю, того в природе нет, зачем же его знать? И, буквально через две недели, я пошла работать. Новообретённая знакомая - Галя - была уже год в стране. Старожил. Она уже всё знала, всё умела, и у неё была работа. Даже несколько. Но я только об одной из них. Днём она работала на мойке машин. Галя рассказывала, как замечательно там работать, какие щедрые дают чаевые и, если не оплошать, буквально через месяц можно уже прекрасно жить. Почему у неё в этот момент жить прекрасно не получалось, Галя не упоминала. Я с радостью согласилась. Что-что, а машины я мыть сумею.

Хозяина мойки звали Марсель. Это был грузный дядя лет пятидесяти (впрочем, может и сорока, а может и шестидесяти - в семнадцать лет все старики на одно лицо). На работу Марсель всегда приходил в одной и той же одежде: однотонная футболка, джинсы и безрукавка. Каждый раз, когда он нагибался или приседал, джинсы сползали вниз и на свет появлялась разделительная полоса. Полоса была то красная, как, простите, рак, то белая, то особенно нарядная - фиолетовая. Всё зависело от погоды. Кроме того, эта зона была зоной повышенной шерстистости. Цветную шерстистость я тогда увидела в первый раз в жизни. Мне было почти семнадцать, я была скромная еврейская девочка и мне было неудобно на это смотреть. Я краснела лицом, белела конечностями и чувствовала себя так, будто попала в бордель. Потому что бордель, на мой тот взгляд, выглядел именно так. Марсель не видел моих изменений в лице и конечностях и звал меня в очередной раз, чтобы что-то показать. И приседал на корточки или нагибался, и показывалась полоса, и появлялась на свет шерстистость, и я краснела лицом и белела конечностями и ничего не понимала. Забудем, что я не понимала потому, что мой словарный запас был крайне ограничен. Я уже могла сказать что-то совсем простое - где я живу и я хочу есть, - но ещё не могла понять, что же мне на это отвечают. Это часто приводило к обрыву коммуникаций.

К примеру, как-то раз приехал туда помыть машину какой-то солдат. Солдату было восемнадцать, мне почти семнадцать. Я была в шортах, футболке и с хвостиком, а он в солдатской форме. Мы немедленно поразили воображение друг друга. Но он решил со мной поговорить. Он был хорошим мальчиком и понимал, что начинать надо со светской беседы. Я не понимала ни слова, но он мне так понравился, что какое это вообще имело значение. Какое вообще имеют значение слова, когда тебе почти семнадцать, а он в солдатской форме, взрослый и с тобой разговаривает, будто ты не салага. Я отвечала в шахматном порядке да и нет и надеялась, что он, как культурный человек, ничего крамольного не предлагает. Но тут я внезапно поняла вопрос. Он спросил меня, что я делаю ночью. И я честно ответила: сплю.

Солдат почему-то растерялся и замолчал. Когда Марсель начал извиваться и повторять на все лады: спит, я не могу, она спит! - солдат быстро сунул мне в ладошку шекель на чай и уехал. Кажется, он больше никогда не приезжал туда мыть машину. Я отчётливо поняла, что Марсель, вместе с этим дурацким языком, испортили мне сейчас всю жизнь. Включая финансовую - пойми я его, он бы дал, как минимум, пять шекелей. За чистое стекло и хорошую беседу.

Я пыталась выяснить у Марселя, что же от меня хотел солдат. Что же значил этот вопрос, кроме как то, что он действительно значил. Марсель краснел лицом и бледнел конечностями. Откраснев и отбледнев, он сказал: зиги-зиги он хотел. Я переспросила - что?! Марсель посмотрел на меня, как на убогую, и повторил уже громче: зиги-зиги, понимаешь? Я не понимала. Более того, у меня складывалось впечатление, что мой словарный запас совершенно ни при чём. Марсель отчаялся, сделал движение, напоминающее движения Майкла Джексона, и повторил: зиги-зиги, зиги-зиги, понимаешь?! Я поняла. Но плохо. Потому что я целовалась только один раз, а он, кажется, имеет в виду... В общем, я приблизительно поняла, что он имел в виду, но решила промолчать и покраснеть лицом ещё раз. И, на всякий случай, побелеть конечностями. Сразу всеми одновременно.

Это не единственный раз, когда у нас были сложности с коммуникацией. Обычно их было немного - там была рядом Галя, которая переводила туда-обратно. Но без неё было сложновато. Как-то раз Марсель мне сказал, что завтра приходить на работу не надо, так как завтра - гешем и поэтому машины мыть не будут. Что завтра? - переспросила я. Гешем, - ответил мне Марсель и наморщил лоб, пытаясь придумать, как же мне объяснить, что это такое. Он открыл кран, вознёс руки к небу и повторил: гешем, понимаешь? Я поняла, что гешем это, видимо, такая молитва, чтобы из крана пошла вода. И попыталась выяснить, права ли я. Но я оказалась категорически не права, так как он взял чайник, начал выливать из него воду в раковину, возносить вторую руку к небу и всё повторял: гешем, понимаешь? Тогда я поняла: это молитва, чтобы в раковину пошла вода. Не имеет значения откуда. Можно и не из крана. Впрочем, я решила, что я потом лучше посмотрю в словаре, а то, что завтра не приходить, я уже и так поняла. Что мне рассказал словарь, я думаю, вы все догадались.

Я прилежно учила иврит, а Марсель, в свою очередь, пополнял свой запас русских слов.

- Что такое блядь? - спросил он меня в один из солнечных дней совершенно серьёзно.
- Хм... Проститутка это, - ответила я, покраснев лицом и побледнев конечностями.
- Да?! - удивился Марсель, - очень странно.
- Почему странно? - я не понимала, что его так удивляет.
- Ну вот смотри - Галя пошла мыть руки, а в кране воды не было, и тогда она сильно стукнула кран и прямо закричала: бляааадь!
- Аааа.... В этом смысле, - поняла я. - Бывает, когда в кране нет воды, некоторые люди именно так кричат. - Начала я объяснять, насколько мне позволял мой словарный запас, - Громко. Ещё бывает, что так кричат по всяким другим разным поводам. Это древняя русская традиция, - пыталась я объяснить Марселю необъяснимое.
- Да?! - Марсель так задумался, что я начала сомневаться в том, что объяснила правильно, - Я не понимаю, - выдохнул он через пару минут, - ведь даже если из крана не течёт вода, он же не становится проституткой?!

Это называется обрыв коммуникаций. И тут я совершенно бессильна.

Ушла я с этой работы достаточно скоро. Но тема "русское срамословие среди коренного израильского населения" настигала меня там и здесь. Русский слышался всё чаще и словарный запас у местного населения обогащался не по дням, а по минутам. Времена, когда редко кто знал хотя бы несколько слов, давно прошли. Сегодня я не знаю многого того, что мне выдают те, которые русский вовсе не знают. Но я расскажу только ещё один случай. Было это много лет спустя.

Работала я в магазине. И работал со мной там чудесный мальчик. Мальчику было лет двадцать пять, и выглядел он как мечта польской еврейской мамы. Ходил в элегантных чёрных брюках, белой рубашке и в лакированных чёрных штиблетах с заострёнными носами. Небольшие круглые очки, небольшая бородка - такую иногда называют козья. Подумав немного, мечта любой еврейской мамы. К тому времени я думала, что знаю диапазон русского мата у современного израильтянина. Я ошибалась. Как-то раз мальчик, необычайно гордясь и надувая щёки, подошёл ко мне:

- А я знаю русское матерное слово, сказать какое?
- Нет, спасибо, - вежливо отказалась я, заранее зная, что он скажет одно из пяти в стандартном джентльменском наборе среднестатистического израильтянина, - я не люблю мат.
- Ну, пожалуйста, ты обязательно должна мне разрешить тебе это сказать. Ну, пожалуйста! - он смотрел так жалобно-просительно, что я решила - а пусть говорит, перетерплю, если ему так уж хочется. А ему хотелось. Очень хотелось. Он аж подпрыгивал от нетерпения.

Я кивнула - ладно, говори своё слово. Мальчик посмотрел на меня и, совершенно без акцента, без единой запинки, на одном дыхании, будто всю жизнь тренировался, так, что не верится, выпалил:

- Омандоблядевшая пиздопроёбина!

Это называется обрыв коммуникаций. Что?! - я открыла рот и тщетно пыталась его закрыть. Я попросила его никуда не двигаться и сбегала за ручкой и бумажкой.

- Повтори ещё раз, пожалуйста, я запишу, - обалдело говорила я, трясясь от лингвистического оргазма (оргазм, в данном случае, срамословием не является, будучи исключительно лингвистическим).

Он повторил. Неделю я зубрила это словосочетание, так как знала, что иначе не запомню его никогда. Вызубрила. Я сомневаюсь, что когда-нибудь его забуду. Кто его этому научил? Сколько времени ему взяло, чтобы произносить это вот так вот легко, без запинки, без акцента, цельным куском, он мне так и не признался. Но если меньше недели, то мне остаётся только пойти и повеситься. У меня получилось только через неделю. И честное слово, никакое слово из диапазона среднестатистического израильтянина с этим не сравнится. Поэтому сейчас, когда мне говорят, что знают плохое слово, я лениво отвечаю, что я, скорее всего, его тоже знаю и слушать не хочу. Я сомневаюсь, что такого рода шедевры случаются дважды.

Когда я стану знаменитой, я напишу автобиографию, в которой будет глава под названием: осторожно, три матерных слова, появляются три раза. Написано в день, когда всё можно. Но если знаменитой я не стану, то можно будет всего этого не писать. А теперь я буду тут сидеть с довольной рожей без морщин (ну, практически без, не придирайтесь, а пожелайте!) и слушать о том, как хорошо, что меня не обглодала овчарка и какое счастье, что я есть. Я сегодня девочка, а у девочек, чем грубее лесть, тем ласковее девочки. Это не намёк, это констатация факта. А факты ужасно упрямые, хуже, чем я.

Вроде всё.

Ваша Я.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив