Особенная тема

В одном из недавних постов в комментариях к картинкам с цитатами известных людей задан был вопрос о мате в советской литературе/кино/театре, но я замахнулась на всю русскую литературу. А припоминать интересные фильмы и театральные спектакли оставлю для нового поста. И как-то своими словами эта тема по литературе у меня долго пробуксовывала — никак не шла, а порядок в ней надо наводить. В остальном, как обычно, ссылки будут даны рабочие и источники указаны. Тема того стоит, да и статьи с ответами хорошие. Так что заранее прошу простить, если что. Все имена писателей читателям, надеюсь, знакомы. Сочинения авторов, приведённых ниже, мною прочитаны. Хорошего дня и спасибо за внимание!

Поэт и переводчик Иван Семенович Барков (1732–1768) стоял у истоков русской словесности. Он служил в Академии секретарем у самого Ломоносова, который вдохновил своего одарённого подопечного на весьма изрядные переводы с итальянского и латыни. Но пережили автора не переводы, а оригинальные произведения: «Лука Мудищев», «Ебихуд», «Дурносов и Фарнос» и многие другие шедевры эротической поэзии. Барков любил пародировать высокопарный слог своих именитых современников — Сумарокова, Ломоносова и прочих и одновременно подражал античным авторам и фривольной французской поэзии, уснащая свои строфы изобретательным матом.
Поначалу «аз» да «буки»,
А потом х… в руки. (1756 г.)
Это двустишие в каком-то смысле краткая биография очень неоднозначного, но, несомненно, одаренного человека. Кто такой Иван Барков? Сын дьячка был совсем неглуп и в совершенстве владел словом. Он долгое время состоял на службе у М. В. Ломоносова и даже водил с ученым дружбу. Благодаря своим талантам и протекции Михаила Васильевича поступил в Академический университет, но продержался там, увы, недолго.
А все из-за того, что к скучной ученой жизни поэт, который уже в те годы писал стихи, был совершенно не расположен. К веселью и беззаботности тяготела его душа. Непутевый повеса регулярно пил, слыл завсегдатаем домов терпимости, лез в драки и никогда не выбирал выражений. Ходят слухи, что и умер он в разгар кутежа — то ли во время утех с девицей, то ли от беспробудного пьянства.
Барков был реалистом. В его стихах известные части человеческого тела обозначались так, как назывались и в жизни, без прикрас и эвфемизмов. А действия им присущие описывались в силу их природного назначения. Как это ни странно, но именно «срамные» пошлые стихи, относящиеся к низам человеческой культуры, и обессмертили имя поэта. Несмотря на то что Барков входил в число непечатных авторов, он был чрезвычайно популярен в XVIII в. В поэзии даже появился новый жанр, который в народе прозвали «барковщиной».
А ведь писал Барков и торжественные оды без намека на матерную речь, но вот только первооткрывателем в этом не был. И его самого в таких стихах ничтожно мало. Так получалось, что именно выражаясь нецензурно, Барков становился самим собой, по-другому не мог. Поэтому непристойные стихи получали отклик от читателей, которые чувствовали искренность, а оттого принимали и воспринимали их. Пусть и бранные, зато такие живые и правдивые. Попробуйте рассказать о том, чего не испытывали и о чем не знаете. И вспомните Станиславского и его знаменитое: «Не верю!»

Не смею вам стихи Баркова
Благопристойно перевесть,
И даже имени такого
Не смею громко произнесть!
Александр Сергеевич с юных лети до самой смерти охотно пописывал непристойные стихи и эпиграммы, не стесняясь употреблять самые крепкие выражения. Большинство их — например, «К кастрату раз пришел скрипач...» — вошло в полные собрания сочинений поэта с одной-двумя буквами, стыдливо замененными на многоточия.

Великий фольклорист, собиратель русских сказок в 1860 году издал сборник «Русские народные легенды», содержавший религиозные предания о Христе и святых, который сразу же был изъят цензурой, потому что легенды не соответствовали официальному православию. Тогда Афанасьев издал сборник за границей, заодно включив в него множество препахабных матерных сказок, почерпнутых им в ходе этнографических экспедиций. Эта книга получила название «Заветные сказки».

В своих произведениях Некрасов чаще рассказывал о крестьянских буднях, тяжелой женской доле, несправедливости устройства мира и горестях «маленького человека». А вовсе не о том «кому на Руси жить хорошо». Вот и в стихотворении «Наконец из Кенигсберга», написанного в письме приятелю М. Н. Лонгинову Некрасов не изменяет своим принципам.
Поэт признается, какое бы унылое чувство ни вызывала в нем Европа, стоит вернуться на родину, чтобы понять, что не так уж там было и плохо. А вот о России он отзывается, как об убогой, серой и почти безнадежной. Однако это совсем не значит, что поэт не любит ее. И нет, он не был русофобом, правдолюбцем скорее. Как там у Тютчева: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить…»
В своем письме, еще одному закадычному приятелю Тургеневу Некрасов пишет, что доволен своим возвращением из путешествия: «Русская жизнь имеет особенность свергать человека с вершин его идеалов, то и дело, напоминая ему, какая он все-таки дрянь. Такой же дрянной кажется вся жизнь. Хотя, признаться, при виде родных просторов сердце мое стало как-то по-особенному сильно биться».
Надо заметить также, что в пору, когда Некрасов написал вышеупомянутое стихотворение, денежные дела его находились в упадке. И вернувшись на родину, он должен был как-то исправить непростое положение. Поэт задолжал крупную сумму Герцену, которую не мог вернуть ему уже 10 лет. Из-за этого отношения с публицистом были безнадежно испорчены. Возможно, и это обстоятельство повлияло на настроение Некрасова в то время, когда рождались резкие бранные строки стихотворения «Наконец из Кенигсберга».
Оправдан ли в этом случае мат? Трудно сказать. Но эмоционально окрашенная ненормативная лексика иногда наилучшим образом передает отношение человека к происходящему. Смягчил бы Некрасов свою речь, и его стихотворение тут же потеряло свой первоначальный смысл.
Сквернословие, используемое абы как, воспринимается как развязность и невоспитанность. Взять хотя бы дворовую шпану или спившихся маргиналов. Но если крепкое словцо вырвалось в эмоциональном порыве или применяется для усиления глубины сказанного, это можно понять и оправдать. В конце концов, поэты тоже люди и ничто человеческое им не чуждо. Бранным словом они выражали свой протест, пламенно и искренне, не желая быть угодными всем, и оттого, в частности, были любимы народом.

Будучи поэтом народным и хулиганским, Есенин тоже не чурался площадных оборотов, чтобы подчеркнуть свое крестьянско-пролетарское происхождение и эпатировать публику. Больше всего матерных стихов поэт написал в последний год жизни, когда бунтарские и маргинальные настроения окончательно возобладали в его душе над лирикой. Такие стихи, как «Осень гнилая давно уж настала» и «Ветер веет с юга» сразу стали народными.

Этот не менее знаменитый современник Есенина также свободно управлялся с нецензурными оборотами, но на свой, революционный лад. Например, его стихотворение «Вы видели розы?..» пробуждает в читателе отнюдь не сладострастие, а наоборот — классовое сознание и мотивирует на трудовые подвиги.
Большинство воспринимает Маяковского как хулигана и революционера с грозным взором и твёрдой рукой. Он не боялся осуждения, даже если его личное мнение не совпадало с общественным и высказывал его, что называется «в лоб». Однако, несмотря на это, слухи о том, что поэт не стеснялся употреблять в своих стихотворениях нецензурную речь, сильно преувеличены.
Лингвист Якобсон и ближайший друг Маяковского говорил: «…поэт гордился тем, что ни разу не написал скабрезного произведения, кроме нескольких двустиший…» Остальные же матерные стихи, приписываемые перу Маяковского, на самом деле ему не принадлежат.
Так ли это? Здесь мнения расходятся. Доподлинно известны три произведения с нецензурной бранью пера Маяковского. А также и то, что поэт впервые употребил матерное слово в стихотворении «Вам!» Он посвятил его буржуям, представителям «золотой молодежи». Маяковский — горячий приверженец революционных идей презирал людей беспринципных, бесцельно проживающих жизнь за счет богатеньких родителей. Не стоит забывать, что сам поэт рано остался без крова и познал нужду.
Стихотворение писалось в разгар Первой мировой войны, когда на фронт уходили голодные, безоружные молодые ребята. Пока их богатые сверстники развлекались на балах, пили дорогое вино и придумывали, как бы скоротать очередной вечер. Такие люди не готовы пожертвовать даже малой толикой комфортной жизни во благо родины. И Маяковский в своем стихотворении взывает к их совести. Заявляя в конце, что перед самовлюбленной, высокомерной публикой даже стихи свои читать не намерен. Очень эмоционально, потому и с матом. А как еще донести до напыщенной праздной молодежи, насколько ничтожное существование они влачат?
…Вам ли, любящим баб да блюда, жизнь отдавать в угоду?!Я лучше в баре б… буду подавать ананасную воду! (1915 г.)

Отец русского постмодернизма уснащал свои тексты, во-первых, множеством цитат и отсылок к классической литературе, а во-вторых, виртуозными матюками. Его программная поэма в прозе «Москва–Петушки» показалась излишне разнузданной даже самому автору. Ерофеев писал, что был вынужден выкинуть из него целую главу «Серп и молот — Карачарово», поскольку она представляла собой «полторы страницы чистейшего мата», и предупрёжденные об этом читатели вместо того, чтобы пропустить указанные страницы, читали только их.

Галич:
А мы обучены бля этой химии Обращению со стихиями
В середине XX века в СССР сложился такой образ писателей-аутсайдеров. К нему можно отнести Венедикта Ерофеева, Эдуарда Лимонова и частично Сергея Довлатова. Это те авторы, которые находились вне легального литературного процесса, а значит, официально печататься не могли. Ненормативную лексику они использовали как «символ» творческой свободы или своеобразный «тест на свободу», или как литературная провокация на соцреализм.
Феномен «аутсайдерства» объединяет в сознании читателей названных авторов и их героев. Аутсайдерство как социопсихологическая установка и ее результат реализуется в однотипном писательском поведении: непубликация, алкоголизм, шизофрения, эпатаж.
Еще одно интересное мнение высказал В. Линецкий в статье «Нужен ли мат русской прозе?». Он пишет о том, что допустимость/недопустимость табуированной лексики зависит от той позиции, вернее, маски, которую выбирает себе автор: «скоморох», «профессионал», «пророк».
1 июля 2014 года вступил в силу закон о запрете, запрещающий употребление мата на телевидении, в кино, в публичных выступлениях. Он косвенно касается и литературы — теперь на книгах, содержащих в себе нецензурную лексику, должна быть соответствующая пометка.
Илья Кузнецов, профессор Новосибирского государственного театрального института, доктор филологических наук, рассказал о том, какое место мат занимает в истории отечественной литературы.
Действительно, ненормативная лексика никогда не была частью художественной литературы. В XVIII веке, сразу после своего появления, наша литература была нормативной, и о мате там речи, конечно, не шло. Существовали достаточно неприличные басни Лёвшина, но они оставались за пределами культурной нормы. В общем, всё было прилично, за рамки дозволенного не выходило.
Пушкин обращался к нецензурной лексике в поисках новых литературных приёмов, тогда он, по сути, формировал художественный язык. Но ни ему, ни его современникам не приходило в голову со сцены декларировать матерные слова. Это изобретение уже века XX. Впервые употребили мат футуристы в 1910 году. Крепкими словами и выражениями они стремились шокировать публику. Иначе говоря, он использовался в соответствии с культурными ожиданиями буржуа того времени. К примеру, поэт-серебряник Игорь Северянин надевал маску пресыщенного эротикой и развратом человека, вокруг которого штабелями стелются дамы. Хотя сам Северянин не вкладывал в ненормативную лексику каких-то специфических значений, которые невозможно выразить другими словами.
Во всей литературе советского времени, как и в произведениях писателей-фронтовиков, нецензурной лексики не было вообще. В то же время нельзя ошибиться, сказав, что, например, Васильев, Бондарев или Быков матерились во время боя. Эта правда жизни в экстремальной ситуации, которая требует от человека нечеловеческих усилий. Поэтому вроде как прощается. Но понятно, что матерщина не является необходимым средством воспроизведения действительности в искусстве.
Вся эпоха постмодернизма, в которой мы с вами живём, исходит из того, что границ как бы нет. В попытке примирить культуру элитарную и массовую современники смешивают различные жанры, но в итоге у них получаются артефакты, называемые симулякрами, т. е. подобия действительности. Всё это от того, что в действительности границы никуда не исчезли и разница между мной и абстрактным слесарем Иваном Алексеевичем по-прежнему существует. К слову, соединить эти две культуры пытались ещё советские писатели 20–30-х годов. Но они существовали в атмосфере эйфории, они были уверены, что можно создать нового человека. Из чего? Да из той самой пролетарской массы, из совершенно неподготовленного читателя. Сделать это старался, например, Маяковский.
Если говорить о литературе постмодернизма, то здесь матерщина является знаком отказа от культурной нормы. Вспомните программное произведение Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки», там мат — это игра в то, чего нельзя, протест против обыденности. Причём читателю очевидно, что автор — человек весьма образованный, просто он демонстративно дистанцируется от культурной нормы. Ну а позже, в лихие 90-е и 2000-е годы, мат в русской литературе стал отделять «своего» читателя от «не своего». Когда-то люди читали для того, чтобы узнать что-то новое о себе и мире. Но в XX веке нас убедили в том, что мы и сами всё о себе прекрасно знаем. Матерная литература стала подтверждением этого «знания». Она как бы говорит: «Да, ты всё правильно делаешь». Иными словами, современные произведения в большей степени поощряют самодовольство. Но это тупик в развитии.
Знаете, когда отец с любовью говорит своему сыну: «Серёжа, пам-пам, куда ж ты лезешь? Пам-пам», — мне становится стыдно за наше общество. В действительности сейчас надо бороться с тем, что определённые корни вытесняют собой всю культурную лексику, а не с тем, что какой-то писатель хочет пересечь границы и засыпать рвы. Поверьте, это не проблема современного искусства. Наши дети матерятся с 3–5 лет и учатся этому в детском саду! Наше государство подходит к проблеме не с той стороны. Если на афише написать «18+», вменяемый человек всё поймёт и сделает нужные выводы. Закон нужен для тех, у кого просто нет внутреннего цензора, для тех, кто считает, что можно зайти в автобус и начать материться. Как мне кажется, первым шагом должны быть штрафы за нецензурную лексику в общественных местах.
Думаю, мат станет субкультурным явлением. Произведения с нецензурной лексикой никуда не денутся, но у большинства будет чёткое понимание того, что они уже не являются собственно культурой. Мат — это то, чего нельзя делать перед широкой публикой, всё равно, что ширинку расстёгивать.
Послесловие взяла у Jimmy Choo:
В России нецензурную лексику охотно использовали и аристократы, и «тонкие слои интеллигенции» . Пушкин слыл блестящим сквернословом, использовал мат в стихах, письма Белинского до сих пор публикуются с купюрами. Лермонтов, Некрасов, Есенин, Маяковский, Галич… Русские былины полны мата, не говоря уже о частушках, сказках, пословицах и поговорках.. . В связи с этим расскажу одну историю, в одной советской школе преподаватель литературы задала ученикам выучить стихи Есенина на выбор. Так как в сборнике стихов Есенина были стихи с матом (матершинных слов там, конечно, не было — стояли пропуски, но по рифме читалось матершинное слово) , несколько учеников выучили стихи с матом, но когда читали их перед классом, в местах где надо было зло матюкнуться вставляли "ромашка" или просто немного покашливали! Учительница за смекалку поставила всем "отлично".
И тут я вспомнила своих одноклассников и нашу Нину Николаевну...
|
</> |