Окончательное решение мигрантского вопроса

Новая инициатива от главного креативщика репрессий в России — главы Следственного комитета Александра Бастрыкина: заставить всех приезжих, особенно из стран ближнего зарубежья, делать геномную регистрацию при въезде, то есть сдавать анализ ДНК. Сейчас это в России в обязательном порядке требуют только от тяжких преступников, но они и мигранты в голове у Бастрыкина, кажется, где-то рядом, ведь с точки зрения генерала преступность среди приезжих якобы выросла за последний год очень сильно (хотя самих мигрантов стало куда меньше).

Параллельно московские чиновники заговорили о том, что в ближайшие годы собираются полностью отказаться от мигрантов на стройках: правда, оставшимся россиянам придется работать в три раза лучше, но и получать они, предположительно, будут в три раза больше.

Вдобавок ко всему публично выступил министр иностранных дел Сергей Лавров: по его словам, нужно не допустить исходящие от Афганистана угрозы вроде терроризма и наркотрафика, а они более чем реальны, потому что «с центральноазиатскими союзниками у нас нет никакой границы, практически со всеми безвизовый режим».

Антимигрантская риторика в России — явление сезонное, и случается оно, как правило, перед выборами. Но единый день голосования прошел, Дума выбрана, а скандалы с приезжими по-прежнему активно раскручиваются в СМИ, и полицейские чиновники реагируют на происходящее как умеют. При этом в целом уровень бытовой мигрантофобии тоже вырос, а на карте России еженедельно возникают точки конфликтов между местными и приезжими. «Новая газета» уже писала о том, что настрой новой Госдумы в отношении мигрантов, похоже, жесткий и законодательство будет меняться в сторону дальнейших ограничений и контроля. Но готовы ли к этому в Кремле? Чья точка зрения победит: неоимперцев, мечтающих о «влиянии на бывшие республики СССР», или сторонников полной изоляции?

Спецкор «Новой» поговорил об этом с доктором исторических наук, профессором факультета антропологии Европейского университета в Санкт-Петербурге Сергеем Абашиным.

— Откуда взялось убеждение в том, что мигранты в целом агрессивнее россиян?

— Здесь действует общее представление о мигрантах как о чужаках, как о носителях опасностей, как о проблеме вообще. Это суждение характерно не только для России, его можно встретить во всех странах, где принимают мигрантов. В образ мигранта всегда встроена его чуждость для страны, в которую он приехал. И образ работает в две стороны: если мигранты опасные, то мы, местные и коренные, наоборот, правильные. При этом граница между «нами» и «мигрантами» всегда зависит от восприятия конкретных людей. «Мигрантами» могут назвать жителей Северного Кавказа, которые хоть и являются гражданами России, но в конкретной ситуации от них исходит опасность. А для других «мигрантами», то есть чужими, могут оказаться просто приезжие из соседних областей России. Этакие «лимитчики».

— У Бастрыкина следователь приехал с Кубани — и уже стал чужим.

— Да, или недавняя история о конфликте в московском метро. В СМИ она подавалась как проблема с мигрантами: приезжие стали приставать к девушкам и напали на мужчину. Но когда начинаешь собирать детальную информацию, оказывается, что «мигранты» — это российские граждане из Дагестана, а защитник девушек — из Воронежской области. В этом описании одни приезжие россияне становятся опасными «чужими», а другой приезжий россиянин — «своим».

За словом «мигрант» всегда следует шлейф опасности. И под это всегда можно подогнать факты о том, что приезжие — плохие: выбрать, например, несколько случаев каких-то преступлений, совершенных мигрантами, и акцентированно показать на них. Однако если мы возьмем официальные и полные статданные из имеющихся в открытом доступе, то от общего числа преступлений иностранцы совершают около трех процентов. И это сопоставимо с их численностью на территории России.

— Если у каждого своя ситуативная граница в восприятии того, кто мигрант, а кто нет, где эту границу для себя проводит власть? Кто для нее свой, а кто — чужой?

— Власть — это слишком широкое понятие. Сюда можно и Кремль, и парламентские партии (которые много говорят о миграции), и силовиков включить — и у каждого будет своя логика. Но если изучать те образы, которые наиболее часто фигурируют в речах политиков, провластных СМИ или экспертов, то мигрант — это культурно, этнически и часто расово иной человек. Чаще всего это приезжие из Средней Азии и жители Кавказа. Я все время провожу среди своих студентов эксперимент: прошу их набрать в поисковой строке «Яндекса» или «Гугла» слово «мигрант» и нажать на меню «Картинки». Все появившиеся картинки покажут условно строителей из Средней Азии, а не, допустим, известных у нас мигрантов-артистов или мигрантов-миллионеров. Так приезжих и видит общество.

— Насколько в таком случае требование Бастрыкина отправлять всех приезжих — в первую очередь из ближнего зарубежья — на геномную регистрацию отвечает общественному запросу? Это люди хотят, чтобы мигрантов так кошмарили, или это личное желание главы СК?

— В этом вопросе мы сталкиваемся с классической задачей, что было раньше: курица или яйцо. Это Бастрыкин и вообще власть формируют общественное мнение или они просто следуют за желаниями населения? Точного решения этой задачи нет, но налицо столкновение интересов разных социальных групп. У политиков миграция — удобная популистская тема: легко раскручивать образ чужого и врага, несущего опасности и болезни, это всегда продается на выборах. Этим конструктом пользуются и правые, и левые, и либералы, и консерваторы. Силовики, в свою очередь, тоже склонны говорить языком опасности и риска: для них борьба с мигрантами часто бывает удобным способом показать свою нужность и эффективность.

У простого российского обывателя тем временем есть свой набор повседневных страхов и представление о том, какие люди кажутся ему неприятными.

Приземлим теорию до конкретной ситуации: сейчас много говорят про антимигрантские протесты в Сосенском в Новой Москве. Недалеко от этого поселения работает единый центр для оформления документов для мигрантов — единственный на всю Москву. Мы ведь требуем от приезжих, чтобы они были легализованы, — и вот сотни тысяч людей едут в этот центр. Разумеется, для жителей этих районов такая ситуация выглядит стрессовой: они видят, как правило, мужчин, непохожих на них самих внешне, которые собираются в группы и держатся вместе, — сразу возникают стереотипные мысли об опасности. И в условиях общего стресса отдельные примеры правонарушений или каких-то стычек гиперболизируются.

— Правильно ли я понимаю, что условные «коренные» россияне, когда видят перед собой группу мужчин азиатской внешности, испытывают стресс, а когда видят такую же группу мужчин славянской внешности, стресса у них нет?

— Каждый человек для себя решает сам, кого он видит «коренным», а кого «опасным», здесь нельзя обобщать. Но внешние, расовые признаки часто служат таким маркёром деления на своих и чужих. Я недавно беседовал со своими знакомыми, которые приводили в качестве причины опасности мигрантов то, что они «сбиваются в стаи». Слово «стая» здесь характерное: группу мужчин-россиян мы вряд ли так назовем, мы будем говорить «компания молодых людей». Тех же, кто на нас не похож или говорит не на том языке, мы инстинктивно переводим в разряд опасных людей.

Сильная антимигрантская волна обычно поднимается в тот момент, когда ксенофобские настроения снизу подогреваются риторикой сверху, входя в резонанс. Эта неприязнь, которую фиксируют опросы общественного мнения, неравномерна. Если смотреть последнее десятилетие в России, то мы увидим, что самый большой всплеск был в 2013 году, что, очевидно, было связано с выборами мэра Москвы: тогда все кандидаты использовали антимигрантскую риторику. Потом был большой спад: к 2015–2016 годам тема миграции практически ушла из повестки. А потом, в 2018-2020 годы, опять начался рост. По нынешнему году данных еще нет, но я думаю, что подъем ксенофобских настроений будет отмечаться достаточно большой и отчасти это вновь будет связано с выборами. При этом удивительно, что мигрантов-то стало меньше, а ненависть к ним увеличивается.

— Но выборы прошли, а заявления и скандалы вокруг мигрантов никуда не делись.

— Тут есть определенный парадокс. Надо сказать, что в 2013 году тоже основной всплеск был после выборов. Сначала шла информационная и политическая накачка, а взрыв случился уже после избирательной кампании — тогда волна была во многом инерционной. Сейчас тоже можно говорить о последствиях летней кампании. Но не исключено, что антимигрантская волна 2021 года является более фундаментальной, и перед нами накопленный стресс от принципиального неблагополучия в России. Мы же видим, что все не так: климат не так, политика не так, жизнь не так — и хочется найти виноватых.

— Я все-таки хочу понять, какая идеология в отношении мигрантов транслируется сейчас Кремлем. Мигрант сейчас для российской власти кто: враг, нежелательный элемент, дешевая рабочая сила, партнер?

— Нынешний политический режим в России иногда называют гибридным. Миграционная политика тоже гибридная, поэтому Кремль зачастую подает очень разные знаки. За последнее десятилетие было принято две концепции миграционной политики, и нынешняя действует до 2025 года, то есть скоро государство снова будет пересматривать политику по отношению к приезжим. Каждая концепция ставила разные акценты. Первая, принятая в начале десятых годов, была более либеральной: в ней говорилось, что российской экономике и демографии нужны мигранты. В 2018 году новая концепция стала уже не такой дружелюбной:

Которые нравятся — им мы будем облегчать жизнь.

— Это в первую очередь русские из других республик?

— Да, лояльные русской культуре. Или русские по национальности, или владеющие языком, или демонстрирующие желание интегрироваться. А другая категория, которая нам не нравится, она должна находиться на территории страны лишь временно. Приехал, поработал, уехал. Оргнабор из других стран, о котором сейчас много говорят, — это как раз идеальная форма такого типа миграции. Это аналог советских «лимитчиков»: приехали, работаете, живете за большими заборами, а после того, как работа закончилась, сразу уезжаете обратно. Мы вас как будущих сограждан не видим.