Околодемоническое


---------------------------------------
Вытащу из комментов дилетантские разговоры. Обсуждаем единственный перевод Набокова Бродским с русского на английский (хотя, казалось бы, кому родней английский).
Откуда прилетел? Каким ты дышишь горем?
Скажи мне, отчего твои уста, летун,
как мертвые, бледны, а крылья пахнут морем?
И демон мне в ответ: "Ты голоден и юн,
но не насытишься ты звуками. Не трогай
натянутых тобой нестройных этих струн.
Нет выше музыки, чем тишина. Для строгой
ты создан тишины. Узнай ее печать
на камне, на любви и в звездах над дорогой".
Исчез он. Тает ночь. Мне Бог велел звучать.
Demon
Where have you flown here from? What kind of grief d'you carry?
Tell, flier, why your lips do lack
a tint of life, and why the sea smells in your wings?
And Demon answers me: "You're young and hungry,
but sounds won't satiate you. So don't pluck
your tightly drawn discordant strings.
No music's higher than the silence. You were born
for strict, austere silence. Learn
its stamp on stones, on love, on stars above your ground".
He vanished. Darkness fades. God ordered me to sound.
Здесь соединены две темы. Одна - противопоставление звук-жизнь-человек vs молчание-не жизнь (до жизни, после жизни, вместо жизни) – нечеловеческое. Про это Мандельштам о звуке, как о пробуждении жизни (быть может прежде губ уже родился шепот), и несогласный Тютчев (молчи, скрывайся и таи), потом и Бродский о звуке как цели и квинтэссенции жизни (мой углекислый вздох пока что в вышних терпят, и без костей язык, до внятных звуков лаком…). Вторая тема, впрочем соприкасающаяся с первой – это Бог и звук («Пророк», тот же Бродский, да и вообще любой поэт, осознавший свой дар как данный сверху). Тему демона Набоков тоже не первый поднимает, и не последний, вот мистик-Кузнецов из этих сфер не вылезал. Но Набоков, кажется, первый придумал сделать молчание не сном и бездействием, но осознанным противодействием Богу, активным отказом от жизни и звучания. Он не лермонтовский демон, наслаждающийся свой властью, и не фаустовский мефистофель, это падший ангел, который хочет падения всех. Его война это склонение человека в молчание, в несуществование – так не доставайся же ты никому, человек, мне не дали свободы и права соперничать с Богом в творчестве, а тебе и подавно – «не трогай этих струн». Набоковский демон не страшен, но странен, отстранен и легок (летун), он лишен энергии зла, но так убедителен в том, что все безнадежно, для всех и дня него в первую очередь. И это рождает совершенно другой взгляд на говорящего (звучащего) человека, более трагический: пробудить человека для голоса, как пушкинского пророка, мало, он каждую минуту должен сражаться с демоном молчания, минута слабости - и уже ему подсовывают оправдание – видишь, дорога не пылит, и ты не пыли. Но в конце стихотворения – безусловная победа Бога, она тем очевидней, что ему не надо материализовываться (прилетать, выжимать крылья и проводить политбеседы), Бог там молчит, но разлит во всем и проявляется через встающий день и голос, которым он наделил лирического героя. Это очень яркий контраст - призыв к молчанию и поражению от Демона и даже не замечающее Демона торжество Божественного начала. Поэтическая мысль тут прекрасна и вполне оригинальна. С точки зрения мастерства здесь точные и интересные рифмы, необычная схема рифмовки строк, в которой последняя строка, где Бог и звук, отделена от трехстиший с Демоном и молчанием. Аллитерации, напоминающие звук струн («Не трогай\ натянутых тобой нестройных этих струн».). Дополнительный ритм на повторах («на камне, на любви и в звездах над дорогой») (хоть выбор предлогов тут и странен). В нем замечательная образность, звук, запах. Крылья, пахнущие морем – это мысль о сотворении мира: и божий дух носился над водой. В словах Демона одновременная полнота и лаконичность – тут настоящая поэтическая концентрация мысли, та, за которую Бродский и ставил поэзию выше прозы. Именно это, думаю, и побудило Бродского переписать стихотворение на английский – это попытка переформулировать авторскую мысль лучше автора. Что не дает быть стихотворению Н. быть совершенным, чего неудавшегося жалко: старомодность стиля, даже если была задумана стилизация, нужны были б какие-то современные подпорки, знаки современного, как в театре, когда для декораций нужна новенькая, очень похожая на тогдашнюю мебель, а не настоящая рухлядь с дачи. Шестистопный ямб кажется слишком размеренным и невыразительным для темы. Наверно по замыслу он должен быть поэтической материей, не мешающей восприятию, но он оставляет привкус хрестоматии по литературе за 9 класс. Конец слишком быстр и торжественность не успевает заговорить в полный голос. Хочется восклицательных знаков и тромбонов. Вот эти недостатки формы, кажется, Бродский и решил переделать. Про перевод надо сказать, что его точность – ошеломляющая, какое-то запредельное мастерство – он не меняет практически ни слова, сохраняет порядок слов, впечатление, что он делает подстрочник, а получается стихотворение.
Но он, сохраняя ямб, меняет схему рифмовки, и делает переменным количество стоп в первой (демонской) части стихотворения, его рифмы его там становятся нестрогими – он делает неправильной форму под неправильного, оживленного этой неправильностью Демона. А в последней части, где Бог, Бродский оставляет шестистопный ямб и строгую рифму – образец правильности. Б. взялся его переделывать, вероятно потому, что надеялся его сделать из прекрасной набоковской мысли совершенное стихотворение.
|
</> |