Охота на Мессию: событийный отчет

r_ray — 31.05.2017 Событийные отчеты - это почти больно: очень уж много прекрасных событий приходится выбрасывать, чтоб получилось читабельно, ну и чтоб иметь возможность заниматься в послеигровую неделю ну хоть чем-то еще. На самом деле на игре случилось всякого больше в разы, если не на порядок - и почти каждое лыко было в строку. Постараюсь всех припомнить в посте с благодарностями, а сейчас прошу прощения у тех, о ком тут незаслуженно мало или вовсе ничего. Задача все-таки была - рассказать свою историю. То есть историю вот этой девушки, конечно.

Я конечно же не ожидаю, что Ты слышишь меня – разве что Ты слушаешь и слышишь все, даже пение каждой птички, что идут по две за динарий; впрочем, чем я лучше малой птицы перед Тобой, и больше ли смысла в моих словах, чем в ее щебетании? Но мне надо с кем-то говорить, красивые боги моего детства больше мне не нужны, а этот город словно кричит, что Ты рядом.

Я не буду просить Тебя, чтоб мне не прокусить себе язык во время следующего приступа. Не буду просить, чтоб Кора не плакала по ночам больше, чтоб Луций каждый вечер возвращался домой целым, чтоб мои ученики думали чуть свободнее. Если Ты – благо, Ты сам мог бы избавить нас и даровать нам, а раз Ты не сделал этого, значит, Тебе все равно. Но я хочу просить у Тебя другого. Вдруг это Тебе будет интересно. Я прошу Тебя – дай мне познать Тебя. Ты знаешь, что я никогда ни во что не стану верить, но Ты мог бы открыться моему разуму. Явиться мне в скрытых воспоминаниях о мире чистых идей, которому я сродни, как и Ты. Прошу Тебя, дай мне Тебя знать.

И больше я ни о чем не прошу для себя. Но если Ты можешь сделать так, чтоб всем людям не надо было умирать больше – просто сделай это. Пожалуйста.

Дом Марка Мусципулы выходит окнами на иудейский Храм, и Кора-Иехудит все чаще грустит, глядя, как евреи стягиваются на службу. Я не знаю, чем ее утешить. Утешение в чтении можно найти только самому. Впрочем, настоящая проблема в том, что Марк не женится на ней. Из-за того, что она стала с ним спать, ее выгнали из родного дома, ее отец отрекся от нее, ее каждый день могут побить камнями.

Луций приносит жертвы богам в храме, я стою рядом с ним, как положено жене. Говорим о природе существования богов.

- Зевс, - говорю, - только тем и занят, что ходит налево, потому что может, а Гера мстит его бабам и их несчастным детям – потому что может. Они ведь созданы такими по нашему – человеческому – образу и подобию?

- Конечно не так, - отвечает Луций. – Это люди созданы по образу и подобию богов. Мы бываем такие, потому что таковы они.

Но я не уверена, что он сам до конца в это верит.

Жалуюсь, что никогда не была в Греции, которую считаю своей родиной. Луций говорит, что через несколько лет мы с ним смогли бы поехать в Александрию.

- Нет, дорогой мой, - отвечаю, - мне очень жаль, но ты же знаешь, что через несколько лет мы никуда не поедем – только не я.

- Может быть, в следующем году?

Едва ли. Но Луций очень добр ко мне. В плохие дни, когда я едва могу встать с постели, я утешаю себя тем, что совсем скоро он станет от меня свободен, и надеюсь, что второй его брак окажется удачнее.

- Скажи мне, Луций, - спрашиваю, - почему Марк Мусципула не женится на Коре? Неужели он не понимает, в какое положение ее ставит?

- Все он понимает, - отвечает Луций. – Но зачем это ему?

Утром Кора встает раньше меня и возвращается из пустыни с полной корзиной цветов. «Вот, я поработала, и мне стало лучше», - говорит она. Но скоро приходит домой в слезах: ее Марк спал с той женщиной, Коринией Юнией, фламиникой Венеры.

Римлянин переспал с фламиникой Венеры, большое дело. Эх, Кора, Кора… И кто из мудрецов моей родины утешит тебя? И я не знаю, что сказать, я ничего не знаю о любви.

Получила приглашение в дом Бар Толомая на диспут о красоте. Спрашиваю Кору, какие продукты можно взять в качестве угощения, чтоб случайно ничего не нарушить. Бар Толомай усаживает меня на место своей матери. Волнуюсь, не знаю, можно ли мне там сидеть, правильно ли это все. Бар Толомай уходит на заседание Синедриона, оставляя мне жену Ханну в качестве оппонента, козу в качестве приза и паломника Шимона в качестве судьи.

Я говорю о разнице между красивым и красотой – что философ любит не прекрасные вещи, а прекрасное само по себе. Об эйдосе и множестве его отражений. Ханна говорит о красоте в нравственном аспекте. О Боге же мы говорим почти одинаково. Шимон, однако, присуждает козу Ханне – ну, он с ней одной веры… или не совсем? Шимон рассказывает о своем учителе из Галилеи, который проповедует новые и удивительные вещи – о том, что милосердие выше закона, и что мертвые воскреснут однажды. Говорил о Царствии Небесном, гражданином которого может стать каждый, кто изменит себя и станет делать другим то же, что хочет, чтоб делали ему. Но меня поражают не столько слова Шимона, сколько он сам. Может, он действительно уже гражданин этого Небесного царства? Я понимаю, что должна встретиться с его учителем.

Приходит маленький ессей Иехуда. Мы читаем Гомера, смотрим на статуи в храме. Ему интересно, но я чувствую, что не могу дать на все его вопросы такие ответы, которые его бы устроили.

Муж находит для меня удивительного лекаря – Марка Аполлония из Тианы, он путешествует с красавицей-египтянкой. Марк рассказывает истории из своих путешествий. Мы говорим о Боге, но это не Бог Авраама, Исаака и Иакова, это гораздо ближе к моему Бога Платона, хоть и не может быть познан разумом. Я, впрочем, все равно буду пытаться. Марк приносит для меня масло и мирру, которые немного облегчают мои приступы, позволяют мне умирать немного медленнее.

Еще одна радость – встреча со старым другом, Филоном из Александрии – философом, который первый в моей жизни объяснил мне Логос. Наши беседы у колодца стали лучшим для меня временем в Иерусалиме. Мы практически не спорили, не противостояли друг другу – мы искали у Платона и у Торы точки соприкосновения; в наших беседах участвовали все жители Иерусалима, от царей до рабов. Первые люди, говорил Филон, жили среди эйдосов, потому они и дали имена всему. Хотя я так и не смогла понять, в чем же состоял тот грех, за который они – и мы все – попали в плен отражений, в мир несовершенного чувственного восприятия. Говорили о разнице между знанием и мнением и о способности наших душ воспринимать истину. Говорили о существовании душ до жизни и после смерти. Говорили и об основах государства, о том, можно ли лгать людям ради их же блага, и о высоком призвании философа. С Филоном я часто забываю, что между нашими картинами мира, как бы близки они ни были, пропасть; он все же верит в Бога, а мне по-прежнему предстоит встретиться с Ним в моем разуме.

За всеми этими радостями едва не позабыла про наши женские дела. Мрачность Марка Мусципулы пугает меня, но все же я набираюсь храбрости и припираю его к стенке: почему он не женится на моей Коре. Марк, кажется, смотрит сквозь меня: как, спрашивает он, может смертный жениться на богине? Мне хочется ударить его, как-то встряхнуть это большое сильное тело. Вытягиваю из него обещание подумать.

Пытаюсь поговорить с Коринией Юнией, той самой жрицей Венеры. Я знаю, что бесполезно просить ее оставить Марка в покое, но мне нужно хотя бы понять, что она такое. Юния говорит о себе как о медиаторе Богини, отказавшейся от собственной субъектности. Я понимаю, что даже ненавидеть ее не могу толком – она же совершенно безумна.

Андреас, жрец Орфея, говорит, что Бог – это любовь и все люди добры. Мне нравится его искренность, но я вижу, что он слепо верит, он не думает; и потому мы даже не можем дискутировать.

Тело Коры на пороге нашего дома. Мое сердце пропускает удар – но нет ни камней, ни крови, это всего лишь обморок. Кора увидела мужчину, которого любила в юности (Но разве теперь она не любит Марка Мусципулу, она же пожертвовала для него всем? Я ничего не понимаю в любви). Кто-то успевает позвать лекаря. Приходит Нетанэль – врач, который когда-то учился в моей школе. Мы смотрим принесенные Корой растения, разговариваем о разном, и тут Кора вдруг говорит, что тоскует, когда видит, как ее народ собирается к Храму. Нетанэль встает, протягивает ей руку: встань, девица, и идем со мной в Храм, ты можешь очиститься и вернуться в народ. Я пугаюсь, что сейчас он уведет ее, заберет у меня мою девочку, самого близкого мне человека в этом мире. Я вижу, Кора колеблется. Прошу ее, чтоб она обдумала все и сделала собственный выбор, когда будет готова.

Спрашиваю Нетанэля, что принесет Машиах, которого он ждет. Нетанэль смотрит на меня со странной смесью ненависти и… сострадания? Для вас - ничего хорошего, отвечает он.

Легионеры хватают людей, пытавшихся сокрушить статуи богов в нашем храме. По счастью, со статуями все в порядке, а вот людей приговаривают к распятию, и среди них две женщины. Едва ли кто в Иерусалиме ценил эти статуи больше, чем я, и конечно преступники должны ответить по закону – ну, это же Рим. Но в самой идее распятия женщин есть что-то невыносимо омерзительное. Говорю с самой юной из этих девушек – она называет себя дочь Сиона – и пытаюсь понять, боится ли она смерти, как я боюсь своей. Умоляю ее покаяться в ее глупом поступке, надеюсь, что в таком случае ее отдадут мне на поруки. Я смирилась с тем, что не смогу спасти себя – но почему мне нельзя спасти ее? Дочь Сиона смеется мне в лицо.

Жду Пилата на площади и, когда он проходит мимо, встаю на колени и прошу о милости – о быстрой смерти для осужденных женщин. Пилат отмахивается от меня. Тогда на колени опускаются многие – евреи, потом одна из римлянок, ее муж-легионер… Пилат непреклонен. Стоя на коленях, я смотрю в глаза Луцию, зачитывающему приговор. «Ты предаешь Рим, ты предаешь своего мужа» - шипит на меня жрица Юноны. Я не знаю, так ли это, но я не могу по-другому.

Спрашиваю Кору, как мне жить с Луцием после этого. Так и жить, отвечает Кора: каждый будет делать то, что для него правильно.

В казарму приносят Мусципулу, тяжело раненого в стычке с зелотами. Марк Аполлоний пытается лечить его, но это бесполезно, раны слишком серьезные. Мусципула умирает. Кора с криком падает на его тело. Марк Аполлоний делает мне знак, чтоб я оттащила ее, и тогда происходит то, что навсегда меняет мой мир. Марк Аполлоний совершает какое-то движение, говорит слова – и Мусципула с криком поднимается на ложе, тяжело вдыхает воздух… Я разбираюсь в медицине, я не могла ошибиться: центурион был мертв, а теперь он жив. Кора обнимает его, и, кажется, они оба плачут. Но это очевидно он, наш прежний Мусципула.

Я отвожу Марка Аполлония к нам домой, усаживаю на лучшее место. Я не в себе, мне хочется одновременно плакать, танцевать, целовать край его одежды, ударить его по лицу... Но Марк Аполлоний, в отличие от меня, сохраняет хладнокровие, и скоро беседа принимает нормальный формат разговора двух философов. Он рассказывает, что не совершает чудеса сам, но через него реализуется воля Бога. Говорим о Боге, и в отличие от всех, с кем я беседовала прежде, Марк Аполлоний не приписывает Ему никаких атрибутов и свойств. Не пытается выдать веру или желания за знание. Я задаю много вопросов, и Марк Аполлоний ни разу не сбивается с того, что я распознаю как рациональность; совершая чудеса, он не претендует на понимание их природы. И тогда я прошу его взять меня в ученики – не потому, что он чудотворец, и не потому, что он готовит для меня лекарства, поддерживающие во мне жизнь, но потому, что он следует пути разума. Он соглашается.

Меня зовут во дворец Иродов, и я сомневаюсь, принимать ли приглашение – после того, что они сделали вчера с Йоханааном, и всего, что рассказывают об их семейных развлечениях… Но что же, философ должен же призывать не праведных, но грешных к размышлениям, да и очень мне любопытно, что они за люди. Они ласково принимают меня, дом их богат и изобилен. Все в их семье чрезвычайно образованы и любознательны, вплоть до служанки. Дискутируем о Платоне, Гомере, устройстве и судьбе Римской Империи, добродетели, чистом знании и нормах закона. Ирод Антипа предлагает мне провести с ним диспут вопрошания и выдерживает его с честью: его мировоззрение состоит из смеси иудейских верований с эллинистическими воззрениями, и он собрал из них непротиворечивую картину. А потом мы начинаем говорить о любви – я жалуюсь, что ничего не понимаю в ней. Ирод осторожно начинает рассказывать про их - довольно специфические - семейные традиции, и смотрит на меня чуть вопросительно. На какую-то секунду я задумываюсь, не это ли тот самый способ узнать любовь, который я ищу. Но мы оба молча решаем не развивать эту тему.

На пиру прошу Кору танцевать перед гостями, и она соглашается. Но когда я возвращаюсь домой, вижу, что красивые одежды Коры кучей свалены в угол комнаты, все ее украшения в своих шкатулках, а сама она надела еврейское платье и платок. Мне следовало выгнать ее вон, так как она отвергла все дары, которыми я ее осыпала, и жестоко предала мое доверие. Но она плакала, моя девочка, и я только смогла обнять ее и взять с нее слово, что во что бы она ни верила и как бы ни жила, мы всегда будем с ней друзьями. Потом я пошла в казармы и позвала к ней Мусципулу.

Там, среди казарм, я оплакала их обоих, потому что ожидала, что он убьет ее. Но когда Марк вернулся, я поняла по его лицу, что ничего подобного не случилось. Прекраснейшая покинула меня, сказал мне Марк Мусципула, а я даже не могу сжечь этот проклятый город, потому что она там; как мне жить дальше? И тогда я обняла его, как обняла бы любимого младшего брата.

Я не могла толком сердиться на Кору потому еще, что прекрасно поняла, отчего она ушла. Одиночество, в каком пребывает любой философ, иногда становится невыносимым. Философия безжалостна к чувственному и телесному, путь разума холоден и безрадостен. Философ не может слиться с другими людьми в их верованиях и ритуалах, он всегда будет один.

Нападения зелотов становятся все чаще. Половина легионеров все время ранена. Мать юного Секста плачет на площади и не может утешиться, потому что он мертв. У лекарей заканчиваются лекарства.

Беседуем с Луцием о событиях дня. Рассказываю ему о воскрешении, свидетелем которого была. Это очень важно, говорит Луций, и безусловно делает весь наш мир иным, чем мы представляли его себе – но он не может тревожиться об этом, потому что не знает, переживем ли мы эту ночь.

Я хочу молиться, но некому. Я хочу поговорить об этом всем с мудрым Бар Толомеем, но он не впускает меня в свой дом, потому что Песах.

Течение моей болезни обостряется – лекарства моего мудрого наставника помогают все меньше. Зато он говорит мне, что, кажется, нашел способ навсегда излечить меня – но не обычными медицинскими средствами, а той же силой, которой воскрешает мертвых. К тому моменту на улицах Иерусалима стало уже не продохнуть от чудес разного рода. Их совершают и блаженненький Андреас, и нимфоманка Юния, и римский ставленник Иешуа, и сектанты-ессеи…

А потом мне стал являться Бог. На самом деле это, конечно, значит, что я стала терять разум. Я знала, что последний этап болезни будет именно таким.

Бог предстает предо мной в виде светящейся белой фигуры, излучающей совершенную любовь. Он обещает прощение, принятие и безграничную милость. Приди ко Мне, Аглая, говорит мне Бог. Упади в Мои объятья, как в объятья ласковой матери. Отдайся Мне, как нежнейшему из возлюбленных. Прими чудесное исцеление от рук любого из Моих праведников, и тебе никогда больше не будет холодно, больно и страшно. Ты никогда больше не будешь одна. Прекрати это глупое сопротивление слабеющего разума. Поверь в Меня.

Оставь меня. Не трогай мою душу. Прекрати это сияние, оно выжигает мне глаза сквозь веки. Я не буду верить. Я все возьму сама, я постигну все разумом – или умру в попытке сделать это. Видишь, я уже умираю, чего еще Тебе надо от меня?

Все чаще я обнаруживала себя говорящей это все в пустоту среди улицы под изумленными взглядами прохожих. Тогда-то я решила отказаться от любого рода чудес надо мной. Лекарства я продолжала принимать, хотя они уже почти не действовали. Но всех знакомых чудодеев я попросила не совершать надо мной ничего без моего согласия, если я буду без сознания или мертва. Никто не понял меня так, как Марк Аполлоний, уважающий право человека самому выбирать свою смерть. Дважды воскрешенный Марк Мусципула поклялся, что отрубит руку любому, кто попытается сделать что-то с моей душой против моей воли. Друзья, родные, знакомые все поняли и приняли мое решение – за одним исключением. Один человек отказался смириться с моим выбором, и это был мой муж.

Он мог использовать свои полномочия главы семьи и принудить меня к исцелению, но выбрал, как подобает философу, диспут. Что же, хотя сознание мое уже несколько помутилось, к этому диспуту я готовилась всю свою короткую жизнь. Я привела слова Сократа о том, что никому, кроме Бога, не ведомо, что лучше – умереть или жить, и что после смерти философ надеется продолжать познание. Я сослалась на учение Платона о вечном существовании душ. Я напомнила, что философы считают плоть источником всяческих искажений, и что лишь освободившись от плоти через смерть мы сможем воспринять чистые и вечные вещи, к миру которых принадлежим на самом деле.

Я знала, что Луций не сможет мне возразить – философию я всегда знала лучше него.

Ты веришь в слова философов так же, как евреи верят в свою Тору, негромко сказал Луций. Я возмутилась и хотела сказать про разницу между познанием и верой… и она действительно есть, эта разница… но ведь ужас в том, что Луций отчасти прав, и я уже не успеваю это исправить.

За Луцием постоянно приходят от Пилата. Я представляю себе, как посланники говорят – претор не явится на твой зов, префект, у него умирает жена, и Пилат отвечает: вот дура, нашла время. На столе лежат хлебцы, и я вижу, как руки Луция без участия разума перебирают их, строят из них укрепления, ломают их… Мне чудовищно стыдно, что я причиняю боль этому сильному и благородному человеку, и я привычно успокаиваю себя тем, что осталось недолго, теперь совсем ничего… но благо ли это?

И тут Луций переходит в наступление. Он произносит речь, подобную которой, верно, нечасто услышишь и в Сенате. Он говорит мне обо всех тех вещах, которые я теряю. О моей короткой глупой жизни, которая заканчивается, толком не начавшись. О том, что я могла бы написать больше философских трактатов, чем успела прочитать. О том, что я жестоко поступаю с родными и друзьями, с Корой – и с ним самим. И все это лежит на одной чаше весов, на другой же – ничего, кроме моего упрямства.

И Луций, и Кора уже почти кричат на меня. Я чувствую себя не достойно встречающим смерть философом, а взбалмошной девчонкой, от которой всем одни огорчения. Как уйти, когда тебя не отпускают? Но главное – я не могу найти аргументы. Я всю жизнь шла к этому диспуту, а сейчас проиграла его.

Мне уже трудно строить фразы, но Луций понимает. Он выходит, чтобы позвать Марка Аполлония.
- Кажется, я опять проиграла козу, - говорю Коре.
- Коза – это ты, - отвечает Кора.
- Сама коза!

Входит Мусципула и спрашивает, освобождаю ли я его от его клятвы; киваю. Марк Аполлоний внимательно смотрит мне в глаза, читает в них мое согласие – и мы позволяем чуду совершиться.

Вот так и получилось, что у меня теперь достаточно времени, чтоб читать, беседовать с людьми, учиться, учить – и разговаривать с Тобой. Ты, знаешь ли, превосходный слушатель. И, может быть, однажды Ты мне ответишь.

Возможно, Тебе интересны наши новости. Кора выходит замуж за своего первого возлюбленного. Марк Аполлоний собрал Мусципулу из осколков, и они уехали в Тиану; иногда я получаю от них письма, и это одна из главных радостей в моей жизни.

Иронично, что любовь, которую я столько искала, все это время находилась так близко. К своему браку с римлянином я относилась как к чему-то полезному, но скучному, как все римское, и честно отрабатывала этот номер. Любовь же воспринимала в орфическом дискурсе. Ждала того, кто выведет меня из царства мертвых – ну или попытается. Но, знаешь, кажется, легенда не сообщает нам, что от Эвридики тоже требовался шаг навстречу. В любом случае, теперь у одной глупой девушки есть все время мира, чтоб научиться любить.

Ведь это не Ты говорил со мной во время моих припадков? Очень надеюсь, что нет, что Ты не такой. Помолилась бы об этом, но мы, вроде, условились вот без этого.

Мне очень интересно, как именно Твоя воля действует через чудотворцев. Может ли быть так, что искусство моего учителя, любовь моего мужа и мой – мой собственный, слышишь – выбор все вместе и образовали в этом случае Твою волю?

Я должна знать.

Дай мне узнать Тебя.

Я жду.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив