рейтинг блогов

Одно из моих любимых занятий - читать воспоминания

топ 100 блогов radulova18.06.2011  Одно из моих любимых занятий - читать воспоминания
Одно из моих любимых занятий - читать воспоминания ветеранов Второй мировой. Особенно сейчас это мне интересно, когда воспоминания перестали подвергаться цензуре, да и сами ветераны, кто еще, слава Богу, жив, словно осмелели, перестали выдавать идеологически выверенные басни для пионеров. Есть у меня книги автобиографий и немецких воинов, и советских. В интернете тоже читаю много, так что если у кого имеются на примете интересные ссылки на подобные истории, то скиньте их, пожалуйста, в комменты. (Давайте только без классического Никулина, сколько можно уже :)) Мне все любопытно: и солдатский быт, и эмоции, описания боев и даже рассуждения ветеранов о жизни вообще, какими бы примитивными они ни были. Сейчас же хочу поделиться с вами рассказом Петра Харитоновича Андреева. Рассказ очень подробный - либо Петр Харитонович обладает феноменальной памятью, либо он, вопреки запретам, вел на фронте дневник. Вот лишь некоторые цитаты из его воспоминаний.

...У меня же сложилось твердое мнение, что население нас не жаловало. И не потому, что мы были окруженцами. Люди ждали перемен. Не из страха же перед немцами в деревнях их часто встречали с иконами и хлебом-солью. А нам русские женщины кричали "Уходите, из-за вас и нас бомбить будут!" Или, стоило, например, нашему солдату появиться в деревне, чтобы попросить что-нибудь съестное или щепотку соли, как все дома оказывались на запоре. И не только из-за страшной бедности, вынуждающей беречь каждую щепотку соли или картофелину. И ведь это тогда, когда в этих деревнях немцев еще не было, и жителям пока никто не угрожал расстрелом за связь с окруженцами или партизанами.

...Просто удивительно, насколько армия была не подготовлена к войне. В нашей дивизии первая помывка с прожаркой одежды была организована только под Сухиничами. Это уже в феврале или марте 1942 года.

...На подступах к деревне лежали многочисленные трупы наших солдат. А на территории прекрасного парка бывшей помещичьей усадьбы были видны и трупы в шинелях мышиного цвета. Когда на следующие сутки наш взвод переехал в деревню Луковицы, немецких трупов там уже не было. Я тогда еще возмущался, что наши убитые еще лежали на заснеженном поле, а немцы уже убраны. Но на деле оказалось иное. Трупы немецких солдат, так же как, впрочем, и наших, не были похоронены. Деревенские мальчишки использовали их для катания с горок. Подбирались для этого скрюченные трупы. Спина обливалась водой и когда вода замерзала, средство для катания с горки было готово. Ребята затаскивали труп на горку, становились на то место, где был живот и держась за ноги со смехом скатывались вниз.

...А к нам на плацдарм прибывало пополнение. С наступлением темноты прибыла колонна солдат в гражданской одежде и с мешочками разных цветов за плечами. Вооружение – винтовка на троих. Это были мобилизованные на только что освобожденной территории Черниговской области. На оккупированной территории Украины и, в частности, в Черниговской области, где в 1941 году замкнулось кольцо окружения Юго-западного фронта, осталось много окруженцев. После освобождения области все они сразу же были мобилизованы, но, как выяснилось, не для пополнения рот и батарей действующей армии, где каждый солдат был на вес золота и комплект рот часто составлял не более 10%, а, вероятно, для наказания. Страшное поражение нашей армии в 1941 году ставилось в вину не главному командованию, а простым солдатам и офицерам. В нашей среде кем-то распускались слухи, что это все предатели Родины. Что в то время, пока мы воевали, они отсиживались в немецком тылу, пили водку, ели сало и спали в теплых постелях с бабами. Они бросили оружие, пусть теперь добудут его в бою. На рассвете, как всегда, началась атака, без артподготовки. Почти безоружных людей подняли в атаку на хорошо укрепленный рубеж обороны противника. Немцы, находившиеся в окопах и блиндажах, безнаказанно убивали ни в чем не повинных людей. Огонь был настолько плотным, что за несколько минут была убита основная масса атакующих. Остальных прикончила артиллерия и минометы. Живым с поля боя не вышел никто. Того, кто отдал этот нечеловеческий приказ, думаю, это устраивало. Некому будет рассказать о диких (так и хочется написать звериных) нравах тех, кому полагалось быть заботливыми отцами вверенных им людей. И расчет был сделан, видимо, правильно. Прошло столько времени, и никто из историков и мемуаристов об этих зверствах так и не написал. Или может быть, я ошибаюсь и мне в руки не попал такой материал?

...В послевоенные годы хирурги говорили, что оттирание отмороженных частей тела – это варварство, что я должен был обратиться к врачу. На что у меня всегда один ответ: Пока бы меня везли в неизвестно где развернутый медсанбат, ноги бы замерзли до колен и их бы запросто ампутировали. А затем СМЕРШ выдал бы заключение, что отморожение получено в результате членовредительства. А далее был бы приговор. Только один. Каждый, кто прошел войну, знает много таких примеров. У нас, еще в окружении, в Брянских лесах, расстреляли сержанта, только за то, что у него сонного у костра сгорел задник сапога и обгорела пятка.

...Теперь, когда празднуют Победу в Великой Отечественной войне, мне становится не по себе. Я думаю, что отмечать праздник Победы, кричать о Великой Победе могут только отъявленные эгоисты или даже ненормальные люди. Разве можно праздновать Победу, когда наши потери были в несколько раз больше потерь противника. Это только потери убитыми, а сколько искалеченных! Сколько горя и страданий перенесли оставшиеся живыми мужчины женщины и дети. На фронте и в тылу. Сколько материальных ценностей, созданных поколениями, мы потеряли. Все это даже близко нельзя сопоставить с потерями и страданиями народа Германии. Я говорю это со знанием предмета. Я дважды прошел по своей территории – с запада на восток и с востока на запад, а потом и по территории Германии до самой Эльбы. Я все это видел своими глазами.

...Особо отличился наводчик ефрейтор Гуров, который, оставшись один из расчета, продолжал ввести огонь. За этот бой ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Это была первая Золотая Звезда в нашем полку, хотя только за форсирование Днепра в дивизии Героя получили 57 человек, правда, все 57 – в стрелковых полках и штабах.

...Стояли сильные морозы. Температура опускалась до минус 45. Можно себе представить положение солдат, одетых в летнее обмундирование. Наша пропаганда в ту зиму очень много места на страницах газет и в листовках уделяла положению дел с зимней одеждой в немецкой армии. Да, это была правда. Мы видели убитых немецких солдат в соломенных ботах, одетых на кожаные сапоги или ботинки, с укутанными в бабьи платки головами или одетыми под мундиры шерстяными кофтами, отнятыми где-то у населения. Все это так. Но мне кажется, что недостойно осмеивать немецкую армию, когда своя находилась в еще более худшем положении. Немецкие солдаты были одеты в такие же, как и у нас шинели, но в шерстяные мундиры и шерстяное нательное белье, а на ногах у них были сапоги и шерстяные носки. Мы же в то время были одеты в хлопчатобумажные гимнастерка и брюки и в белье из простынной ткани. На ногах – сапоги или ботинки с обмотками и тонкие хлопчатобумажные портянки. Преимущество у нас было в головных уборах. Шапки-ушанки нам начали выдавать раньше, чем немцам. Надо заметить, что с шапками у них, видно, и в последующие годы дело было поставлено плохо. Я знаю случай, когда зимой 1942–43 года немец выменял у нашего солдата шапку на автомат «Шмайсер».

...Немцы не выдерживают атак наших истребителей, и строй бомбардировщиков стал распадаться. В панике сбрасывая бомбы, куда попало, самолеты поворачивали назад и покидали поле боя. Наши преследовали их. Только несколько бомб упало в реку рядом с мостом, не причинив ему серьезных повреждений. Один немецкий самолет ушел со шлейфом дыма. Сколько радости испытали мы в тот час, что некоторые, наиболее эмоциональные ребята даже в пляс пустились. Летом первого года войны, увидев в воздухе наши самолеты, мы уже знали, чем кончится бой, даже дрожь пробегала по телу. Мы не понимали, кто и по какому праву посылал наших летчиков на верную смерть. Потом первые два года войны наших самолетов почти не было. Только редкие случаи полета наших «Петляковых» – бомбардировщиков дальнего действия через линию фронта в тылы противника. В основном это было ночью. По звукам двигателя мы безошибочно определяли – не только «наши» это или «не наши» самолеты, но и их наименование. Так что для нас это событие было не из рядовых. Наконец-то на третьем году войны у нас появилось прикрытие с воздуха. Кончилось безнаказанное издевательство немецких летчиков над нами.

...Осторожно идем вдоль стены влево. Перед нами кирпичные одноэтажные пристройки к крепостной стене. Начинаем проверку помещений. Два первых оказались пустыми, как нам показалось, заброшенными сараями. В третьем, как только включили фонарик, подняли страшный крик куры и особенно громко петух. Это не входило в наши планы, так как мы не знали обстановку в крепости. Поэтому, чтобы быстро прекратить шум, я мгновенно ударил петуха попавшей под руку палкой, да так, что отрубил ему голову. Фонарик выключили и куры утихли.

...Через два дня на вторую батарею привели сержанта Олю. Лет восемнадцати, невысокого роста, курносая, веснушчатая девушка. Только маленький рост выдавал ее принадлежность к женскому полу. Оля с первого дня нашла свое место среди солдат и офицеров батареи. На язык она не уступала батарейным краснобаям, а охотникам до женского пола быстро дала по рукам. Одним словом, поставила себя наравне со всеми солдатами и за это очень быстро было признана за свою. Оля отличалась и завидным хладнокровием, если не сказать храбростью. Под артиллерийско-минометным огнем перевязывала и отправляла в медсанбат раненых. Ходила на наблюдательный пункт и постоянно настаивала, чтобы ее брали в группы разведчиков. Спала она вместе с солдатами, как и мы все, вповалку, но вольностей никаких не допускала. Она так быстро сжилась коллективом, что всегда и во всем не отличалась от других солдат. Помню, летом 1944 г. на реке Стырь под Пинском мы организовали купание. Пришла и Оля. Солдаты, кто уже был раздет, бросились в воду, а кто до ее прихода раздеться не успел, стали купаться в кальсонах (трусов и плавок в то время в армии не было). Оля же спокойно сняла с себя все, в том числе и кальсоны. Больше того, организовала ныряние с моста, первой, на глазах у онемевших солдат, прыгнув с парапета в воду. Под Пинском Оля была легко ранена осколком бомбы. После выздоровления вернулась в батарею и прошла по дорогам войны до города Альт-Руппин, это северо-западнее Берлина, где и погибла – была убита осколком в голову.

...Вдруг ударили орудия. Заработали пулеметы. Воздух наполнился громом выстрелов и разрывов. Над головой, с прижимающим к земле визгом, проносились снаряды. Разрывы поднимали смерчи песка. Наша батарея тоже открыла беглый огонь. Показалась, бегущая в паническом беспорядке, пехота. Пехоту преследовало стадо коров и танки. Офицеры бросились останавливать бегущих. Стреляли над головами обезумевших в панике солдат. Одни падали, а другие, прыгая через их трупы, пытались достичь воды, не понимая, что переплыть реку не удалось бы даже самому лучшему пловцу. На следующий день мы узнали, что немцы бросили в бой два батальона пехоты, 30 танков и самоходных орудий. А впереди, чтобы прикрыть свою пехоту, гнали стадо коров, около 300 голов. Кроме того, на таком узком участке и такой массой обезумевшего скота вполне можно было раздавить наших солдат в обороне.

...Без организованного питания долго не навоюешь. Хоть один, даже совершенно не поддающийся зубам сухарь, из непропеченного, без дрожжей ржаного хлеба, но солдату дать надо. Потому-то старшина всегда, и в мирное время, а тем более на войне, в Красной армии был главной фигурой, как у солдат, так и у офицеров. У немецкого солдата, думаю, потребности в старшине (или как там у них он назывался) было поменьше. В ранцах убитых мы всегда находили и хлебцы в заводской упаковке (говорили, что он может храниться чуть ли не годами), и шпроты, и масло, и колбасу или мясные консервы и чай или кофе. И маленькая спиртовка с сухим спиртом была. Наши солдаты этот спирт размачивали в тряпке, выжимали и выпивали. А чтобы добыть все это богатство, часто, рискуя жизнью, выползали на нейтральную полосу, чтобы снять с убитого немца рюкзак.

...Все три батареи поставлены на открытые позиции. Приказ – батареи должны двигаться в непосредственной близости от наступающей пехоты. Не подавив огонь фортов, в город не ворваться. Но огонь обороняющихся не ослабевает. В воздухе все время рвутся бризантные снаряды. В городе у немцев стоят батареи наших пушек, которые вслепую, вправо и влево по сектору обстрела, ведут огонь нашими же бризантными снарядами, оставленными на складах в 1941 году, как это выяснилось после взятия города. Пехота не выдерживает огня фортов и отползает назад. Спасаясь от огня, солдаты лезут под пушки наших батарей, в то время, когда пушки ведут огонь. У спрятавшихся под пушкой лопаются барабанные перепонки. Обезумевшие, с кровью из ушей, солдаты, выскакивают из-под пушек и бросаются прятаться в кое-где еще стоящую рожь.

...А почему бы не научить наших солдат или офицеров использовать немецкое вооружение? Стрелковое оружие наша армия использовала. Особенно ценились у нас немецкие автоматы. Винтовками пользовались реже. Кроме того, что их оружие обладало техническими достоинствами, его использование полностью решало проблему боеприпасов. Не в пример нам немцы боеприпасами были обеспечены. Об этом можно судить хотя бы по тому, что они круглосуточно не по целям, а чтобы поднять боевой дух себе или нагнать страх на наших солдат, вели огонь из пулеметов и автоматов. И, по тому, сколько патронов и снарядов оставалось после них при отступлении в окопах, землянках и на огневых позициях батарей. А насколько бы увеличилась огневая мощь наших войск, если бы нас научили пользоваться немецкой техникой и вооружением. Сколько было брошено немецких танков, бронетранспортеров, пушек, минометов. И все это в лучшем случае пошло на металлолом. В худшем – осталось разбросанным и соржавело на полях, в лесах и болотах нашей необъятной Родины.

...В 1941 году Петр Филиппович Шило окончил Ленинградское училище связи и получил направление в одну из воинских частей, развернутых на западной границе, в городе Шепетовке. Поезд, в котором он ехал, оказался в тылу противника. С группой офицеров он удачно вырвался из окружения и... попал в руки НКВД. Тюрьма, куда их поместили, была заполнена офицерами - окруженцами, сумевшими прорваться через линию фронта. День в тюрьме начинался с того, что офицеров выстраивали на тюремном дворе. Выводили из строя и тут же перед строем расстреливали двух старших по званию офицеров. Оставшихся в живых, снова разводили по камерам. И так каждый день. До Шило очередь не дошла, он был самым младшим и по званию и по возрасту.

...На один из дивизионов нашего полка из окружения вышел лейтенант. Он готов был петь и плясать от счастья. Но в соответствии с приказом из дивизиона лейтенанта направили в штаб полка. А там, старший лейтенант – помощник начальника штаба, спросил у него: «Где твои солдаты?», потом вывел во двор и застрелил.

...Одновременно с Люхтером в дивизион прислали телефонистку Клаву, женщину лет 35-ти. Вот на нее капитан и тратил все свободное время. А его было много. Больше-то заняться было нечем. Он с нее глаз не спускал. Возможно, он был в нее влюблен, а скорее, считал своей собственностью. Но не зря говорят, что Бог создал три зла – черта, бабу и козла. Клава всегда говорила – «солдаты тоже люди, они тоже хотят» и никому не отказывала. Дело дошло до того, что Клава занялась благотворительной деятельностью и в других частях нашей армии. Как-то недалеко от управления дивизиона заняла огневую позицию батарея РГК. И, как только батарейцы построили блиндажи, Клава ушла к «чужим». Капитан забегал по лесу, но безрезультатно. Стал спрашивать у солдат, и кто-то подсказал, где ее можно найти. Нашел он ее в самом неприглядном виде с целым орудийным расчетом. Да еще на его « Ты что же делаешь, блядь такая», Клава заявила – «А ты, что, один хочешь?».

...Кроме склада продовольствия, недалеко от него кто-то нашел склад вин. Мы видели потом, как туда без гимнастерок и сапог бежали солдаты и возвращались с охапками бутылок. Мы тоже было собрались туда сходить, но принесший нам несколько бутылок вина, с этикетки которой улыбался широкобородый дед, рассказал, что командир дивизии, узнав об устроенном на складе погроме, выслал туда офицерский наряд. Офицеры, видя, что просто так обезумевших солдат не остановить, стали стрелять над головами бегущих. А когда и это не оказало действия, стали стрелять уже в упор. Но и это не остановило любителей выпить. Лезли в склад через двери и окна и через тела убитых люди. Разбивали бутылки, и десяти- и двадцатилитровые, чтобы найти вино покрепче. Рассказывают, что вина было налито чуть ли не по щиколотку. Тут же валялось и стекло от разбитых бутылок. Но люди не обращали на это внимания и лезли туда даже босыми.

...Уже успевший напиться, начальник связи и исполняющий обязанности начальника штаба дивизиона младший лейтенант Ильин, как всегда, вызвал помощника командира взвода связи старшего сержанта Заборского и приказал лично проложить телефонную линию на 2-ю батарею, занявшую огневую позицию метрах в восьмистах от штаба. Время исполнения 10 мин. Заборский заявил, что за 10 минут протянуть телефонный кабель по снежной целине нельзя. Ильин повторил свой приказ и добавил: «Через десять минут доложить о выполнении приказа, а в случае невыполнения приказа в срок, ты будешь расстрелян». Заборский проложил линию, установил связь с батареей и доложил о выполнении приказа. Ильин посмотрев на часы сказал, что Заборский не уложился в срок, это равносильно невыполнению приказа, за что последний будет немедленно расстрелян. Ильин оделся, наставил в грудь Заборского пистолет, скомандовал «Кругом! Шагом марш!» и повел в овраг за деревню.

...В начале июля на нашем участке фронта появились ночные бомбардировщики По-2. С наступление ночи с востока приближалось характерное стрекотание. Пройдя над нами, самолеты сбрасывали мелкие бомбы на траншеи немецкой обороны и улетали назад. За ночь делали 2–3 вылета. А в одну из ночей, как только самолеты пролетели над нами, заговорила катюша. Немецкая оборона осветилась разрывами термитных снарядов. И тут же самолеты сбросили бомбы на освещенную территорию. Как-то раз девушка, (на По-2 летали девушки) не дотянув до противника, сбросила бомбы на наш наблюдательный пункт. Одна бомба упала на бровку хода сообщения. Землей засыпало часового, стоявшего у входа на НП. К счастью, солдат Стрельников отделался легким испугом.

...В дивизион прошло пополнение из призыва 1943 года – молодых 17-летних ребят, маленьких, тщедушных, в обмундировании не по росту. Первое время никто их всерьез за солдат не принимал. Им было очень тяжело. Тяжело постоянно находиться в нечеловеческих условиях, когда еще не забыт домашний уют. Тяжело было беспрекословно выполнять приказы командиров иногда с прямым риском для жизни и грубые шутки товарищей. Часто можно было видеть, как мальчишки – солдаты тайком глотали слезы, а то и в открытую плакали.

...Стоя на посту у штаба дивизии, один из таких солдат – связной, пытался из запала ручной гранаты сделать мундштук для курения. Запал взорвался, солдат лишился пальцев и получил ранение лица. Как с ним поступили дальше – нам не сообщили. Могли признать и умышленное членовредительство и расстрелять. Человек в то время ничего не стоил.

...Дивизия наступала на Сигулду, город в 40 километрах северо-восточнее Риги. Батареи дивизиона занимают огневые позиции. Мы, разведчики и топоразведчики идем на наблюдательный пункт. На пути фольварк. Дом и надворные постройки от боев не пострадали. Решили зайти в дом, время у нас было. Большая комната с богатой отделкой. Паркет. Полированная мебель. Рояль. В центре комнаты большой круглый стол. Диваны и кресла с резными спинками и ножками. На полу лежат картины, целые и порванные, в рамах и без них. Обивка диванов и кресел красной кожей сорвана или порезана на мелкие ленты. На столе стоит огромных размеров фарфоровое блюдо накрытое картиной. Поднимаю картину. На блюде человеческие испражнения. Кто-то поднял крышку рояля и выругался. В рояль тоже было насрано. Шел четвертый год войны. До этого мы шли по своей территории. Война проходила по деревням. Основная масса солдат, да и офицеров, тоже была из деревень и подобной роскоши они никогда не видели. Для них было обыденным, когда во всей деревне не было ни одной уборной или бани. Когда вся семья ютилась в одной крохотной хате с земляным полом и одними нарами без постельных принадлежностей на всю семью. Это было в порядке вещей. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь кого-нибудь осуждал за скотскую жизнь нашего населения. Но вот, люди увидели другую жизнь. И так ее приняли наши солдаты.

...На маршруте нашего движения по латвийской земле меня поражало, как отличалась жизнь латвийских крестьян от наших. Что мы видели в наших деревнях, думаю, каждому известно. То же, что есть и теперь, только помноженное на военную разруху. У латышей, которые за короткое время вхождения в страну Советов, еще не вкусили всех прелестей колхозной жизни, все было по-другому. Ухоженные пашни, сенокосы и пастбища, часто окаймленные живой изгородью из подстриженного кустарника. В хлевах по пять-семь коров. Солдаты рассказывали, как сказку, что когда хозяйку дома попросили их покормить, она сказала, что сама бедная, у нее только пять коров. Солдаты не могли понять, почему у нас, всех, имеющих двух коров и больше, раскулачили и сослали в Сибирь или на Север, а у латвийских бедняков по пять коров и больше. И еще меня поразили их собаки-пастухи. В то время как у нас в качестве пастухов используют детей, у них пасут собаки. Шотландская овчарка гонит скот на пастбище, весь день пасет, не выпуская за границы выгона, а вечером пригоняет домой.

...Первыми пошли помыться офицеры, начальник связи капитан Шило, ст. лейтенант медслужбы Гусев, ст. лейтенант ветслужбы Батреддинов и лейтенант Ковалев. Ничто не предвещало грозы. Артиллерия, как наша, так и противника молчала. Наши посчитали, что кустарник надежно скрывает место помывки от противника, но, видимо, немецкие наблюдатели засекли дым от котла и в то самое время, когда офицеры разделись, на поле, вокруг бани, стали рваться мины. Одеваться было некогда, попрятались в ровиках, чуть ли не доверху наполненных водой. Когда налет кончился, быстро помылись и стали одеваться. И только теперь обнаружили, что нет лейтенанта Ковалева. Решили, что Виталька – так его звали старшие по возрасту офицеры, попал под мину. Бросились искать и в одном из ровиков – только голова была над водой, обнаружили посиневшего и дрожавшего то ли от холода, то ли от страха Ковалева, привели в палатку и отогрели горячей водой. Ковалев к нам прибыл из резерва, где он находился после госпиталя по случаю контузии. Был он самый молодой, ростом низкий, щуплого телосложения и больше, чем на 17 лет не тянул. Пребывание на фронте для него было великой мукой. Он очень боялся, и не скрывал этого, а когда его спрашивали «Виталий, это у тебя после контузии?», он, не задумываясь, отвечал – «Нет, это у меня с рождения».

...Противник ведет артиллерийский и минометный огонь по атакующей пехоте. Шальные пули пролетают, кажется, у самого уха, но мы уже давно знаем, что уклоняться от «пиф», создаваемых пулей не надо. Звук пули мы слышим, когда она уже пролетела.

...Пока меня готовили к операции, изучал операционную. Вдоль стен установлено по пять операционных столов – всего десять. Работает конвейер. Два санитара приносят раненых и, сняв с носилок, укладывают на столы. Девушки-медсестры раздевают. Не полностью, а только, чтобы открыть место ранения. С меня сняли только брюки и кальсоны. Третья бригада снимает повязки. Четвертая делает обезболивающие уколы. В пятой работает хирург, молодая девушка лет 20-ти. Шестая бригада накладывает повязки и шины. Седьмая укладывает на носилки и выносит из палаты. Конвейер работает четко.

...Мой сосед по койке, казах по национальности, перевязки переносил спокойно. Он даже превращал это действие в шутку. Запомнилась одна из его шуток. Ранение у него было тоже в бедро, только так высоко, что перебинтовывать мешали половые органы, и при каждом витке бинта сестре приходилось их отворачивать. И вот, однажды, а нас всегда носили на перевязку в одно время, сестра попросила – «Садыров, придержи-ка его, он мне мешает». И тут же ответ Садырова – «Доктор, да отрежьте вы его! Он мне уже шесть лет мешает». И все сестры залились смехом.

...Быстро сгущаются сумерки. Поезд стоит в поле. Никаких строений нет. Только километрах в полутора видна деревня или хутор. Предлагаю своему попутчику попытаться отогреться в хате. Отошли метров на сто, обернулись. Младший лейтенант у вагона отплясывает чечетку. Жалко, замерзнет мужик, не доживет до утра в сапогах и шинели. Предлагаю пригласить и его. Николай не возражает. Зовем. Не раздумывает, и бежит по нашему следу. У вагона остается одна девушка. Жалко, замерзнет, бедная. Приглашаем и ее. Тропы нет, идем по целине, хорошо, что снег не глубокий. Впереди промелькнул и погас огонек. Значит, жилье обитаемо. Долго стучим в дверь и в окна, наконец, кто-то подошел к окну. Уголок занавески приоткрылся, а затем мужской голос спросил: «Кто?». Объяснили. Нас впустили в хату. Тепло. Хозяин готовит для нас постель. Принес охапку соломы и расстилает ее на полу. Ко мне подсела девушка и шепнула, что она будет спать со мной. Ответил согласием. Накормили нас разогретой кашей. Не помню, какой, но на голодный желудок было вкусно. Сняв сапоги, я завалился на солому первым. Ко мне легла Эльза, к ней подвалился младший лейтенант. Николай лег рядом со мной. Как только погасили лампу, я почувствовал, что Эльзу что-то беспокоит. Она все плотнее прижимается ко мне. Я положил на нее руку и почувствовал, что лейтенант пустил в ход руки. А когда в его руку попала моя, он долго ее жал. Я руку не убрал, пусть думает, что он жмет руку Эльзы. Ужин и тепло быстро усыпили.

...Нашли пустой дом с сараями и обнесенным забором двором. Пока хозяйственники распрягали лошадей и занимались другими хозяйственными делами, мы с Сергеем вошли в дом. Внезапно, рывком открывается входная дверь из тамбура со стороны улицы и два солдата вталкивают в комнату девушку, с закутанной в большой шерстяной шарф головой. Увидев нас, солдаты шарахнулись назад, захлопнув за собой дверь. Я поднялся и подошел к пленнице. Она вся дрожала. Слезы лились ручьями. Под глазами большие синяки. Я подумал, бедная женщина. На вид она выглядела лет на 40. С великим трудом успокоили ее, усадили на диван. На своем языке и на пальцах она нам рассказала, что ей 18 лет. Что ее отняли у мамы. Что русские солдаты всех насилуют и убивают.
Ночью вести ее домой было опасно. Можно попасть в руки таким же бандитам, как и те, у кого в руках он побывала. А она нам сказала, что ее за день изнасиловали десять человек. Грозила и другая опасность – можно было попасть на офицера, который не будет разбираться, куда и для чего водят по деревне немку. Решили оставить ее здесь до утра. Я уже вошел к ней в доверие (разговаривал с ней я), слезы высохли, и она успокоилась. Но тут открывается дверь со двора, и с двумя лампами в комнату вваливается команда старшины. В том числе и сам старшина Защепин, уроженец Казахстана, ничуть не похожий на русского, и с ним два казаха, причем, один почти двухметрового роста. Немка сразу съежилась и бросилась в дверь. Поймал я ее в тамбуре. Она опять разрыдалась и дрожала всем телом. На мой вопрос «Warum?», она ответила, что все эти солдаты будут ее «fick-fick». Чуть успокоилась и вернулась в комнату только после того, как я дал слово, что ее никто не тронет.
Спать устроились на кровати и на полу, подстелив содержимое шкафов. Немку положили спать на диван. Сам, чтобы охранять ее от набегов, стал укладываться рядом на кровати. Слышу, зовет «Пэтр, Пэтр». Подхожу. Говорит и показывает, чтобы ложился на диване. Поколебался мгновение и согласился, а позже убедился, насколько она было дальновиднее меня. Ночью меня два раза будил казах - ездовой, бывший инструктор. Он дергал меня за ногу и, когда я просыпался, ворчал, что надо бы и другим дать немку. Получив в ответ «ласковое слово», он еще некоторое время стоял и ворчал, обвиняя русского человека, которому немецкой п… жалко.

...Большой двухэтажный дом, у нас бы сказали – помещичья усадьба, только очень простой архитектуры и с очень большим примыкающим к дому скотным двором. Обойдя комнаты первого этажа, преодолевая завалы разгромленной мебели и груды лежащей одежды, поднимаемся на второй этаж. Порог гостиной я переступил в тот момент, когда низкорослый небритый лейтенант, выругавшись трехэтажным матом, занес ногу, покушаясь разбить трехметровой высоты трюмо в резной раме красного дерева. Находясь под впечатлением от увиденного на первом этаже разгрома и не думая о последствиях, я ударил лейтенанта в висок. Да так удачно, что тот сделал пол-оборота и, только коснувшись руками пола, выпрямился. Не вступая в драку, лейтенант поспешно удалился, теперь уже сопровождаемый нашими матами. Разгром на втором этаже во много раз превосходил разгром первого. На полу лежали разбитые хрустальные люстры и бра, порванные, писанные маслом картины с поломанными резными рамами. И еще многое, а, вернее, все, что было в гостиной, было разгромлено. Разве что, кроме спасенного нами, и думаю, что ненадолго, трюмо. Смотреть на это варварство было тяжело, но что больше всего меня поразило – это человеческие испражнения на картинах и других, бывших когда-то ценными, вещах. В другие комнаты мы не пошли.

...Наши войска на территории Германии проявили невиданное зверство по отношению к мирному населению, в большинстве своем, сначала оставшемуся в своих городах и деревнях. Слухи о происходящем быстро распространялись. Тогда все население, поголовно, бросилось бежать на запад. Этому я сам был свидетелем, в занимаемых нами населенных пунктах люди стали оставаться только в местностях западнее Берлина. Немецкая армия вынуждена была сопротивляться и задерживать наше продвижение, чтобы дать мирному населению уйти.

...И вот, пример. Город Шнайдемюль был окружен нашими соседями справа, но из-за упорного сопротивления не только армии, но и мирного населения, несколько недель не мог быть взят. Рассказывали, что в городе вооружились и шли на защиту города даже женщины и дети, а когда наши солдаты врывались в город, то, даже девушки, идя на верную смерть, бросались на них с ножами. Говорили, что события в Шнайдемюле вынудили Верховного подписать приказ о мародерстве.

...Уже после взятия Альтдама (ныне Dąbie), огневики нашей второй батареи, стоявшей в 50 метрах слева от дороги Штаргард–Штеттин, рассказали такой случай. Генерал, зам. командующего 9-м гвардейским корпусом, проезжая в направлении Альтдама, остановил машину у стоявшего на дороге танка с неисправным мотором и потребовал, чтобы танк немедленно шел в бой. Переговоры кончились тем, что генерал вытащил из кобуры пистолет и стал стрелять то ли по танку, то ли по танкистам. Экипаж танка не пострадал, а раненый в руку солдат, направлявшийся в медсанбат и присевший у танка отдохнуть, получил от своего генерала второе ранение. Отстрелявшись, генерал сел в машину и продолжил путь.

...Я дважды наблюдал этого генерала за подобным занятием, похожим скорее на бред. Первый раз – в районе Штаргарда, он с палкой в руке ходил по полю между наступающей пехотой и огневыми позициями батарей и всех, попадавших ему под руку, бил палкой и кричал «Вперед!», не разбирая, солдат это или офицер, и какую задачу он выполняет. И второй раз – это было севернее Берлина. На мост через канал выстроилась длинная колонна машин, повозок, орудий и др. Солнце уже высоко. Жарко. Наш дивизион остановился в стороне, под деревьями. Генерал в седле мечется у переправы. Наводит порядок. Увязая по щиколотку в песке, к переправе подходит батальон пехоты. В шинелях. С пулеметами, винтовками и вещевыми мешками. Усталые и потные. Увидев подходящую пехоту, генерал бросается навстречу с криком «Кто командир?» Из хвоста колонны выбегает офицер с погонами капитана. Такой же, как и солдаты – в шинели с полами под ремень и потный. На ходу пытается отрапортовать, но генерал его не слушает. Кричит «Бегом, бегом!» и бьет капитана палкой между лопаток. Капитан тоже командует солдатам «Бегом!» и пытается бежать, но, ни у него, ни у солдат бега не получается, ноги тонут в песке.

...Был приказ - в контакт с союзниками не входить. Впереди, навстречу нам, движется большая колонна «Студебеккеров». На передней американский флаг. Как только поравнялись головные машины встречных колонн, американцы остановились. Наша же прибавила скорость. Американские солдаты и офицеры машут руками, кричат приветствия, некоторые бегут рядом с машинами, а мы торопимся быстрее уйти. Как будто нас преследуют. И все-таки некоторые из наших, на ходу, успели получить подарки от американцев – это были часы. Правда, говорили, что это были не подарки, а обмен часами на память. Когда между замыкающими машинами колонн было уже метров триста, наша колонна тоже остановилась. Увидев это, американцы бросились бежать к нам, но наше командование было начеку и колонна рванула вперед. Так и оставили американцев в недоумении – чего боятся русские?

...Начало войны. 1941 год. Подставлены под обух все войска Западного и Киевского военных округов. Только в плен сдано 3.5–4 млн. человек. В том числе – 24 генерала. А сколько погибло –никто никогда не узнает. Вяземский котел. Окружено четыре армии. Сколько погибло и пленено – нигде до сих пор не сообщается. Харьковская операция – окружение трех армий. Окружение и уничтожение Юго-западного фронта вместе с командующим фронтом генералом армии Кирпоносом. Разгром трех армий в районе Керчи в Крыму. Уничтожение 2-й ударной армии на Волховском фронте. Сдача Таллиннской группировки наших войск. Уничтожение флота при отходе из Таллинна. Уничтожение кораблей Черноморского флота при попытке Ворошилова взять Крым флотом... Это только часть крупных войсковых операций, проведенных нашими командующими, уровень военных знаний которых не выше чем у ефрейтора. А сколько было таких, как взятие Зайцевой горы, где за одну отметку 43.7 м положили 48 тысяч человек. Или деревня Попково под Сухиничами, где от огня противника и на 35-градусном морозе погибли три полка нашей дивизии. Или бессмысленная гибель полностью укомплектованной переброшенной с Дальнего Востока дивизии на подступах к двум деревням по 25 домов в каждой, в районе тех же Сухинич. Сколько таких, как принято их называть, неудавшихся а, точнее, просто глупо, без расчета, разведки и знания дела проведенных? И кто командовал нами? Сталин – недоучка-семинарист, Ворошилов – слесарь, Жуков – старшина (вахмистр) - кавалерист, Буденный – вахмистр-кавалерист. Мехлис – секретарь Сталина. Это вершина. А что было в полках, дивизиях и армиях, можно судить по тому, что наш полк начал войну, имея в своем составе только одного офицера с высшим образованием.

Оставить комментарий

Архив записей в блогах:
У российской пропаганды теперь проблема: как говорить о том, что "ополченцы" сбежали из ?#?Славянск? 'а и не забрали с собой всё мирное население, чтобы тех не растерзали "каратели". Российские журналюшки всюду акцентировали же, что именно для защиты мирного населения от "киевских кар ...
Президент Дмитрий Медведев из четырех кандидатов в мэры Москвы выбрал вице-премьера Сергея Собянина. Об этом, как передает ИТАР-ТАСС, Медведев сообщил самому Собянину. "Я хочу сообщить Вам о том, что я принял решение о том, чтобы внести ...
Васька полетел на параплане с инструктором. А я фотографировала его полёт над Коктебелем. Который в советское время назывался Планерское, потому что в 30-е годы здесь организовали школу планеризма. Над Коктебелем мощное движение воздушных ...
Также господин Немцов призвал всех присутствующих наклеивать на машины наклейки с лозунгом акции. «Эффект потрясающий, я будто с мигалкой еду»,— поделился он. "Будто с мигалкой", это когда половина трассы на тебя свистит, складывает пальцы ...
В марафоне для блогеров ЖЖ сегодня участники дают задания друг другу. Я выполняю задание Оскара sacai : «Если вам не нужна новая ель, скорее всего, у вас уже есть своя, с историей. Расскажите эту историю». Вы тоже можете присоединиться к марафону ЖЖ , чтобы сделать свой блог ...