Однажды в лифте с психопатом...


Одними из самых опасных мест моего детства были подъезды. Темные, неосвещенные, с распахнутыми настежь дверями. Унылыми осенними сумерками входить в подъезд в одиночку двенадцатилетней девочке было не просто страшно, но и опасно...
Во-первых, там запросто мог валяться какой-нибудь пьяный мужик, которых в славном городе моего детства водилось в изобилии. Во-вторых, там, прячась от холода, могла сидеть на батареях компания местной дворовой шпаны. В-третьих, пока ты ждешь лифт, ползающий где-то на верхних этажах, вслед за тобой в подъезд может войти незнакомый гражданин с неизвестными намерениями. Поэтому возвращаясь в сумерках поздно из школы – после дополнительных занятий или факультативов – стоя в ожидании лифта, я всегда с замиранием сердца слушала приближающиеся к подъезду шаги...
Но однажды, стоя в подъезде, мне довелось услышать не шаги, а нечто другое.
Лифт, погромыхивая, спускался с верхних этажей, все было тихо-спокойно. И вдруг из лифтовой шахты раздался душераздирающий крик. Кричал мужчина. И даже криком это трудно было назвать – это был длинный жуткий вопль, словно кому-то выворачивали внутренности. И этот вопль приближался ко мне вместе с лифтом. Стоит ли говорить, что меня сдунуло из подъезда в мгновение ока. Я вылетела на улицу и отбежала от подъезда на приличное расстояние и стала ждать, кто же выйдет. Но никто не выходил. Я с полчаса протомилась на холоде в ожидании и зашла в подъезд только с соседкой. В подъезде все было тихо и спокойно. Словно никто и не орал там, как дикий зверь.
Но, как оказалось, мне вовсе не померещилось - моя подружка тоже однажды слышала этот вопль в лифте и тоже была переугана насмерть его звериностью. Но обнаружить того, кто кричал ни у нее ни у меня не получилось.
И вот однажды мы возвращались откуда-то вместе с моей бабушкой. Стоим, ждем лифт. Следом за нами входит наш сосед с пятого этажа, художник – щупленький невзрачный мужичок желчного вида, вечно ходящий в землистого цвета плаще и такой же шляпе. Никто не знал, что именно он рисует и в каком стиле, но стены его балкона были расписаны сценами ада, где грешников лизали языки пламени, а красные черти живьем жарили людей на сковородах и варили в котлах. Мы с упорством детективов все это однажды разглядели с улицы в биноколь.
И вот, приходит лифт. Мы с моей бабушкой пропускаем художника вперед, поскольку ему ехать выше, бабушка встает лицом к дверям лифта, а я боком. Двери закрылись и мы поехали. И тут краем глаза я заметила какое-то движение соседа и бросила в его сторону детский любопытный взгляд.
Я не могу передать, что с ним творилось. Я увидела истово зажмуренные глаза, прикушенные изнутри зубами губы, судорогой сведенные и закушенные впалые щеки. Его корчило и ломало, сгибало в три погибели, будто он из последних сил терпел какую-то жуткую адскую муку.
Бабушка моя даже не подозревала, что творится за ее спиной, а там творился настоящий ад. И те полторы минуты, что ехал лифт, растянулись для меня в целую вечность. Наконец, лифт остановился, двери открылись, первой вышла бабушка, а за ней я. Двери сомкнулись, закрывая от нас соседа-художника. И как только кабина тронулась вверх мы услышали из лифтовой шахты душераздирающий нечеловеческий вопль!... Тот самый!
Он орал так, словно черти калеными щипцами тянули у него кишки из распоротого живота. Орал так, словно в него всаживали тысячи раскаленных игл. Я видела своими глазами искаженное судорогой лицо – лицо человека, который из последних сил сдерживает, зажимает рвущийся на волю вопль. И вот, когда, больше не стало свидетелей и препятствий, этот звериный рев со всей дури разорвал его глотку.
Я не помню, как мы открыли дверь и очутились в квартире, но зато, что до сих пор, спустя десятилетия, я помню и то лицо и то вопль. Хотя и не понимаю, что это могло быть и чем вызвано.
Может быть, кто-то знает. Что это за страсти такие? Что за болезнь?