Обломки Холокоста

Мы провели каникулы в Галиции - в горах и потом во Львове. Выбирая, куда бы поехать, искали самое несоветское место из тех, куда можно доехать без загранпаспорта: у одного из нас были проблемы с военкоматом.

Таки нашли: западная Украина – удивительная. Они не орут на своих детей, никогда не умели говорить по-русски и всегда ненавидели советскую власть. Живописные горы и долины, купание в водопаде; дранник, фаршированный белыми грибами, занимающий целую тарелку – и прочие там галушки. Дешево, чисто, уединенно.


Львов: дворики, ресторанчики, сплошное барокко, и опять же, дешево. И интересно конечно: искали 4 дня следы еврейской жизни. Поначалу нашли только дюжину шрамов на косяках от вырванных мезуз; а ведь тут жили сотни тысяч человек. Наняли еврейского экскурсовода, и она нам всё разъяснила и показала: ее начальнику 84 года, он из выживших, так что у нее все знание - из первых рук. Нас поразило, что всё это ее устное знание о евреях Львова передается жестами в воздухе - почти ничего не осталось, и почти нет мемориалов.

Город и правда был еврейским. 73% всего бизнеса, 90% всей сдаваемой жилплощади; огромный Еврейский госпиталь, два кладбища, бессчетные синагоги. Хасиды, ортодоксы, реформисты. Заметная часть профессуры местного университета.

Всех уничтожили. Это мы себе и так представляли; но вот что в голове не укладывается: уморили так, что не осталось следа.

Ведь львовское гетто – третье по величине в Европе. В процессе уничтожения гетто было поднято восстание, и гетто спалили. В оставшихся домах живут обычные люди – и ни тебе таблички на доме, ничего.

Рядом с гетто был трудовой концлагерь; на его территории сейчас действующая тюрьма – и никакого мемориала; только свежее граффити, свастика на заборе, скорее всего по незнанию. За лагерем – место расстрела 200 000 человек; потом там было тренировочное поле для милицейских собак. Собак выгнали, и стоит просто пустырь.

Рядом железнодорожная станция; на платформе шли знаменитые «селекции» - кого в лагерь работать, а кого в Польшу, в лагерь смерти. Через станцию прошло полмиллиона галицийских евреев. На этой платформе висит маленькая такая гранитная табличка, а мимо едут точно такие же теплушки.

Эти гранитные таблички, или, реже, мемориальные камни встречаешь здесь и там; их устанавливает община, часто самовольно, без разрешения - на месте разрушенных синагог или домов. Но надо знать, где они: без экскурсовода не найдешь ни за что, конечно. Многие таблички – свежеповандаленные. Городу, по словам экскурсовода, не нужен никакой холокост, никакие монументы, никакой памяти.



Тут я хочу сказать: у меня лично нет претензий к нынешним западенцам в связи с этим беспамятством. Я знаю, что среди их предков были пособники преступлений, были и праведники. Сегодняшние - пускай сами разбираются со своей памятью, своими привидениями. Я им благодарен, по крайней мере, за прочные антисоветские традиции, актуальные, кстати, и сегодня.

Ну то есть, свинство это конечно жуткое с их стороны, что я говорю. Но на месте ты ясно чувствуешь: еврейской памяти в городе нет не из-за злоумышлений власти, а потому, что евреев почти нет. Поняв это, я впервые в жизни ощутил настолько непосредственный контакт с Холокостом. Холокост – это не только прошлое, не только страшные мемуары и татуировка на коже моей троюродной тетки в Пенсильвании. Холокост, оказывается, прямо сегодня - это вот такая пустота, как во Львове.

В Москве не было холокоста, и еврейское присутствие не прерывалось. А во Львове – как уничтожили, так с тех пор и нет.

Нет еврейского музея; в музеях истории – ни слова о Холокосте. Нет ни одного еврейского ресторана (не считая одного, некошерного и лубочного, издевка какая-то – рядом с пустырем на месте синагоги Золотая Роза).

Стоит, например одна из двух уцелевших синагог. Ее отдали общине в 1989 году (была кафедра физкультуры, спортзал с козлами); с тех пор так и стоит, с окнами покрытыми краской – нет, видимо ни сил, ни мотива что-то сделать с ней. В городе – 4 тыс евреев, в основном старики – которые приехали после войны, в качестве молодых специалистов. Им выше крыши хватает одной, действующей.

И наверное самое выразительное. Зашли во двор Еврейского госпиталя, а там на газоне – вот такая россыпь камней:



История такая. В этом году один человек купил грузовик камней для дачи. «И стали происходить у него в семье несчастья», ясное дело. Это были обломки еврейских надгробий со средневекового кладбища; кладбище немцы уничтожили, сейчас на нем рынок и торгуют свининой – а камни вероятно кто-то припрятал, чтобы не пропадал стройматериал.

Обломки отдали общине, и камни вывалили во двор больницы, на траву; это их final destination. Больше с ними никто не может ничего сделать, так и будут лежать на траве, думаю. Такая окончательная победа энтропии. Вот, смотрите:





Хочу спросить – вдруг кому-то станет не все равно: а внешними силами что-то можно сделать с этими обломками? И что надо было бы сделать, по-хорошему?