Обещанное про Девочку, Которая Сама Была Виновата

tchainka — 03.01.2017
Все это произошло в одна тысяча девятьсот девяносто седьмом году. Будь моя воля, я бы про 97-й вовсе ничего не помнила, кроме того, что он был. Очень уж много тогда случилось всякого такого, на чем не хотелось бы останавливаться – ни сейчас, ни вообще. И уж точно по своей воле я и не подумала бы в том году заканчивать NN-ский лингвистический университет. Закончила бы в девяносто восьмом, как и все нормальные люди, в компании которых я просиживала штаны на лекциях, семинарах и практических занятиях.

ШТИРЛИЦ, ЭТО ПРОВАЛ

Собственно, учиться там мне не полагалось. Счастливых обладателей высшего образования принимали только заочно и платно. Платить за этот аттракцион было нечем, а поступить очень хотелось: нельзя же было допустить, чтобы самостоятельно свежевыученный французский язык пропал втуне, а что с ним делать - потом разберемся, когда выучим получше. Из имевшихся у меня документов удалось сложить довольно удачный тетрис, в котором факт пятилетней успешной отсидки в МГУ никак не фигурировал. В обоснование тетриса я сочинила подходящую легенду, после первого же экзамена как медалистка была зачислена на заочное отделение, а через год перевелась на дневное.

Естественно, я всячески старалась не спалиться. Я тщательно фильтровала лексику, чтобы ненароком не ляпнуть какое-нибудь слово, далеко выходящее за пределы школьной программы. И, несмотря на все усилия, активно палилась на каждом шагу. Сделать с этим ничего было нельзя. Фундаментальное образование – оно такое. Фундаментальное. И главный его эффект – не объем и характер полученных знаний, а особенный формат мозгов, который неизбежно приобретается в процессе, будь вы хоть самый последний раздолбай. Вы можете (особенно если вы раздолбай) в наилучшем виде забыть все, чему вас учили, но формат останется. В инязе я с этим своим форматом торчала среди гуманитарных юных дев как, примерно, кактус на клумбе с незабудками. Последствия чертова формата волочились за мной словно парашют за анекдотическим Штирлицем, и вопрос "где вы учились раньше" возникал на первом же занятии по любому предмету, стоило мне только открыть рот. А не надо было открывать рот, скажете вы совершенно резонно. Сидела бы себе не высовываясь, валяла бы потихонечку дурака в режиме среднего студента, и все бы шло путем. Однако применить эту очевидную тактику мне мешала моя моральная организация – тонкая, блин, и вычурная, как вязаная салфеточка на бабушкином комоде. Я прекрасно понимала, что с точки зрения закона моя афера с поступлением уверенно квалифицировалась как мошенническая, а с точки зрения морали выглядела не лучше, чем кража конфет с лотка в супермаркете. Но, извините, натырить конфет, чтобы их съесть – это хоть и незаконно, но по-человечески понятно. А вот если бы я свои "конфеты", натырив, теми же руками и выкинула – это было бы уже настоящее преступление. Интеллектуальный вандализм в особо крупных размерах.

Поэтому я училась. Изо всех сил. УЧИЛАСЬ, блин, так, как никогда и нигде раньше, во весь рост, в полную силу. Мои отформатированные мехматом мозги перемалывали поступающий гранит науки с безразличной эффективностью хорошо отлаженной машины, бодро отщелкивая информацию туда-сюда по нужным ячейкам памяти. Лингвистика, по сути, точная наука, поверх математики ложится идеально. А что до всякой там истории, экономики и прочей педагогики – тут и вообще ничего не надо было делать, разве что не пропускать занятий, выполнять задания, выступать на семинарах и на экзамен явиться на пару минут, словить в зачетку очередной "автомат". Так оно и шло до середины четвертого курса: я получала свои пятерки, а преподаватели, даже если о чем-то таком догадывались, вслух никакими вопросами уже не задавались. А и зачем, спрашивается, ворошить всякое почем зря? Работает – не трогай.

А потом меня сдали.

ЧТО ВАМ СТОИТ?

Предвосхищая неизбежные вопросы: да, я абсолютно точно знаю, кто именно сдал. NN, в общем-то, не такой уж большой город. В узких кругах и тонких слоях все через одного знакомы, так что сдать меня при желании могло бы два десятка человек. Зла, за давностью лет, не держу и имен никаких называть не буду. Я просто все помню. Этого более чем достаточно.

– Таня, а зайдите ко мне. У меня есть предложение, от которого вы не сможете отказаться.

Когда декан факультета, назовем ее в чисто утилитарных целях Терезой Сарумановной, приглашает вас к себе в кабинет в такой форме и с такой ласковой улыбкой, отказаться действительно невозможно.

– Танюша, – Тереза Сарумановна продолжала улыбаться со всей возможной лучезарностью. – Признайтесь, вам ведь тут с нами скучно?

Таааак.

– Ну… вам же наверняка надоел весь этот детский сад? Лекции, зачеты, контрольные… Сами понимаете – не ваш уровень.

Интересно, и какое же предложение может отсюда проистечь? Какие у нас вообще варианты? Взыскать с меня все награбленное? Ха. Отчислить в связи с открывшейся подтасовкой фактов? Скандал и всем втык. Завалить на сессии? Семестр едва начался, до ближайшего экзамена как до луны – четыре месяца. Не говоря уж о том, что применительно к круглой отличнице такой маневр будет выглядеть несколько неестественно. Попросить вежливо уйти по собственному желанию – а вдруг у меня такого желания не окажется? Оставить как есть в надежде, что само рассосется? Фигушки, раз уж информация начала просачиваться, этот процесс не остановишь. В общем, как ни прикинь, сплошная засада. И ведь она что-то такое придумала. И мне, пожалуй, даже интересно, что именно.

– …Я уверена, что, если вам разрешить, вы легко завершите весь оставшийся курс обучения еще до конца этого семестра. И получите диплом. Правда же? Это ведь вам ничего не стоит. Раз плюнуть.

Вот оно как, значит. Ну ладно, допустим, я это все сдам. Сколько там экзаменов вместе с зачетами? Штук тридцать – тридцать пять до конца июня, плюс дипломная работа, минус финальный этап на защиту и госы, минус месяц педпрактики… дааааа. По два-три дня на каждую отметку в зачетке. Вот это я знатно вляпалась. Блин, и ведь только сейчас думала, что четыре месяца – это как до луны! Уржаться. А Тереза-то какая молодец, а?! Как она это все разрулила! Или, значит, я успешно прохожу этот квест, и тогда всем хорошо. Или заваливаюсь на каком-то этапе, и тогда сама же виновата, потому что прямо сейчас, этими вот руками и без принуждения, пишу под диктовку заявление на экстернат в связи с особыми семейными обстоятельствами. И в обоих случаях благополучно самоустраняюсь с факультета как субъект правонарушения. Круто.

Я отдала Терезе Сарумановне заявление. Мысленно прочертила линию, соединяющую меня в данном моем безвыходном положении с целью, которой предстояло достичь. И пошла себе из деканского кабинета строго по прямой. К поставленной цели. А что еще оставалось делать.

ПОНЕСЛАААСЬ!!!

Чтобы задача перестала быть катастрофически неподъемной, за нее надо просто взяться. Все оказалось вполне осуществимо технически, хотя физически крайне утомительно и до невозможности нудно. Проснувшись (не обязательно утром), я перемещалась с дивана к столу, на котором поверх беспорядочной кучи книг, методичек, тетрадей, выписок и распечаток покоилась картонка с надписью "НИЧЕГО НЕ ТРОГАТЬ". Аккуратно, чтобы не обрушить конструкцию, я извлекала конспект или учебник, валилась обратно на диван и некоторое время читала – сначала с пониманием, потом на автопилоте, потом из последних сил. Когда заканчивались и последние силы тоже, я вновь сползала с дивана и шла в институт либо сдавать очередной экзамен, либо договариваться о сдаче, либо поменять одну книжку на другую. Возвратившись, некоторое время тюкала по клавишам, наполняя содержимым файл diplom.doc, а потом читала еще что-нибудь, пока не отключалась, и следующий день был в точности таким же. Учебник, конспект. Экзамен. Диплом. Учебник, конспект. Спать. Экзамен. Зачет. Диплом. Спать. Еще учебник. Я существовала в одном из двух состояний – "только что сдала" и "завтра сдавать", и настолько привыкла к этому, что экзамены как таковые не вызывали ни страха, ни даже волнения. Тем более что мало-помалу и пробелы в зачетке заполнялись, и диплом был в целом написан и благополучно обкатан на студенческой конференции. И физкультуру мне простили всю оптом за беспрецедентную статистику посещаемости. И даже персональная педпрактика, организованная для меня хитроумной Терезой Сарумановной в ее собственной образцовой группе, с обязательным беспощадным разбором полетов после каждого урока, была полностью пройдена и зачтена на "отлично". В общем, я достаточно далеко продвинулась по пути к цели, и тем заметнее, неодолимее и жутче выступала впереди главная и единственная настоящая ЗАСАДА, и имя ей было – Французская Литература.

В нормальных условиях к экзамену по французской литературе я готовилась бы долго и обстоятельно. Я бы получила на кафедре список для чтения (на восемь листов, как в песне Высоцкого), набрала бы в библиотеке два центнера книг и принялась бы методично все это осваивать. К моменту экзамена я осилила бы материал процентов на восемьдесят, а в момент расплаты, пережив положенную дозу панической неловкости, получила бы вполне заслуженный трояк или, при везении, почти заслуженную четверку. На лучший исход я ни при каком раскладе не рассчитывала, даже если бы прочитала все от корки до корки, чего, по слухам, ни с одним студентом еще ни разу не случалось.

И да, это не приступ ложной скромности, а банальная адекватная оценка собственных возможностей. У меня весьма конкретный и примитивный склад ума. Это не плохо и не хорошо, это просто факт, с которым приходится считаться. Я могу взять интеграл, решить дифференциальное уравнение или указать в старофранцузском тексте признаки развивающегося аналитизма. Я сумею все это доступно и понятно объяснить той аудитории, которая подвернется под руку. Я в состоянии написать диктант без единой ошибки, толком не зная правил, и в случае необходимости разберусь, какие правила тут подходят. Но я решительно не умею тонко улавливать настроения персонажей, разгадывать их тайные побуждения и выуживать из подтекста искусно скрытые намеки. В общем, когда доходит до серьезного литературного анализа, я чувствую себя как Скарлетт О’Хара, когда ей интеллигентный нытик Уилкс красиво вешает метафорическую лапшу про сумерки богов и гибель южной белой цивилизации, а она, кивая, соглашается, мол, Эшли, вы совершенно правы, мы все умрем, потому что жрать нечего и срочно нужно где-то взять триста долларов на налоги.

Бесчувственных чурбанов вроде меня Зинаида Исилдуровна, заведующая литературной кафедрой, дама грозная, непредсказуемая и неукротимая, за версту чует. И чуть только представляется случай – с наслаждением тычет носом в их ущербность. И эту ущербность она бы, может, мне простила, приди я смиренно вместе со всеми в полном осознании собственного ничтожества. Погнобила бы минут пятнадцать и отпустила, подумаешь, драма. Но я-то не собиралась приходить со всеми. Я была намерена явить ей свое невежество вопиюще, демонстративно, на год раньше срока – и этим нанести оскорбление как всей французской литературе, так и Зинаиде Исилдуровне лично. Поэтому перспектива общения с ней наполняла меня цепенящим тошнотворным ужасом. В воображении навязчиво вспыхивала эпическая сцена – как Зинаида Исилдуровна, с грохотом отшвырнув стул, шествует к кафедральной двери, по пути комкая в крупных ладонях экзаменационную ведомость, и швыряет смятый лист вдоль по институтскому коридору, сопровождая действо зычным воплем во всю профессорскую глотку – Воооон! Вон отсюда! Погасить картинку получалось только одним способом – чтением этой самой литературы взахлеб, судорожно, через не могу, не на жизнь, а на смерть.

С чем бы это сравнить? Представьте, что вы сидите за роскошным, изысканно накрытым банкетным столом на двадцать персон. В принципе вы ничего не имеете против закусок, горячего и пирожных, также вы всячески приветствуете сыр, фрукты и выпивку – в тех количествах, в каких вашему организму это доставляет удовольствие. Но в данный момент ваша задача – не удовольствие получить, а тупо сожрать как можно больше. Вы принимаетесь за дело с некоторым даже аппетитом, пользуясь ножом и вилкой, и в таком режиме благовоспитанно опустошаете пару тарелок. Затем, сопоставив затраченное время с оставшимся фронтом работ, начинаете торопиться. Вы зачерпываете содержимое салатников столовыми ложками. Вы давитесь нарезками и не жуя заглатываете тарталетки. Наконец, вы хватаете с разных блюд то одно, то другое прямо руками, панически смотрите на часы, пытаетесь еще ускориться, но увы – в вас уже не лезет ни кусочка, более того – все съеденное вот-вот попросится обратно, у вас вызывает омерзение сама мысль о еде, и вы клянетесь себе, что отныне в жизни не прикоснетесь ни к паштетам, ни к пирогам, ни к сырам с плесенью, ни тем более к фаршированной утке.

Мой пиршественный стол представлял собою стопку книг примерно метровой высоты, и это была только первая перемена блюд. За месяц исступленной литературной булимии я осилила хорошо если сорок сантиметров, но в меня уже не лезло. Лица и характеры персонажей, сюжеты, события, взаимоотношения, аллюзии, реминисценции и лирические отступления слиплись в моей голове в тяжелый, плотный жирный ком, который, казалось, еще чуть-чуть, и разорвет мне голову изнутри. Мои замечательные, прекрасно натренированные мозги, которым нипочем был гранит науки – нормальной логичной науки! – любой степени твердости, в этом материале просто завязли. Вовсю шел апрель, я дописывала диплом, сдавала какие-то зачеты уже за пятый курс, но думать могла только о французской литературе, которая вот-вот должна была накрыть меня величайшим позором в моей жизни.

ПРОЧЬ С ГЛАЗ МОИХ

Он перехватил меня в коридоре третьего этажа, когда я сомнамбулически тащилась в деканат с очередной ведомостью.

– Если не ошибаюсь, ты должна Зинаиде нашей Исилдуровне что-то такое сдать. М-да. Так вот, именно сейчас она уехала на конференцию. Если соберешься сдавать на этой неделе – принимать экзамен буду я. Если не соберешься... сразу предупреждаю – это будет крайне неприятно. Крайне. Тебе точно не понравится. А я все-таки не она. Что скажешь?

А что я, в самом деле, скажу? Он вел у нас занятия, и принимал зачеты с экзаменами, и однажды заметил, возвращая мне тетрадь с проверенным диктантом: "Я не знаю, кто вас учил так писать, и прошу оценить, что я вас об этом не спрашиваю!" Теперь-то, понятно, знал. Тем хуже. Я вдруг очень четко представила, как прихожу сдавать ему эту, будь она неладна, литературу. Как он несколькими холодными, бесцеремонными и точными, словно пальцы хирурга, вопросами выщупывает обширные границы моей дремучести. Как, после этого, брезгливо дергает тонкими губами, резко двигает к себе ведомость, небрежно черкает "удовл." и, глядя поверх меня, произносит пустым пресным голосом: "Прочь с глаз моих". Представила – и стало мне так погано, словно я хватанула невзначай на пустой желудок пустую голову полста страниц какого-нибудь Анри Барбюса. Зинаида Исилдуровна, конечно, страшная женщина, но как личность она меня нисколько не волновала. А вот им я восхищалась. Не только потому, что был он прекрасный преподаватель, тонкий знаток литературы и вообще интересный человек. А просто бывают в природе такие мужики, что вот посмотришь – и все, что есть внутри рационального, полностью вырубается. Секунд на двадцать. Потом-то, понятно, включаются защитные механизмы (Та-ня, говорят они, ну ты чего, это же не по-настоящему, это только посмотреть. Как вечернее платье в шикарном магазине – само по себе прекрасно, но куда бы ты в нем пошла?). И вот у меня выбор – или с треском провалиться у жуткой Зинаиды Исилдуровны, или у него – У НЕГО!!! – получить трояк из жалости.

– …например, послезавтра в одиннадцать. Нормально?

Какое, однако, прелестное интеллигентское чистоплюйство, ехидно сказала мне внутренняя моя Скарлетт О’Хара. Тебе, вообще, шашечки или ехать? Ради чего ты уже угробила хренову уйму сил – чтобы сейчас все проебать? По сути, вариантов два. Или ты вся в дерьме и с дипломом, или ты в белом фраке, поверх которого опять же вся в дерьме, и без диплома. Хватит размазывать белую кашу по чистому столу. Вперед.

– Нормально, – ответила я. – Послезавтра. В одиннадцать.

Оставшиеся двое суток я продолжала истерически напихиваться Виктором Гюго, Эмилем Золя, Роже Мартен дю Гаром, Роменом Ролланом, Марселем Прустом и всем остальным – так, словно от этого еще что-то зависело.

В назначенное время я стояла в условленном месте факультетского коридора и с ужасом чувствовала, как переполнявшая меня липкая тошная тяжесть литературной субстанции улетучивается из моей головы тонкими сухими хлопьями. Ничего не помню. Провалю. Опозорюсь, как пить дать. А что делать? Разве я виновата, что у меня было так мало времени?! Ха. Вот эту тему ты бы лучше не трогала. Кто тебе виноват? Кто всю эту историю затеял? Ладно, будь что будет. В любом случае – еще час, ну полтора, страница будет перевернута, я пойду дальше, мы все пойдем дальше, и хрен меня кто заставит еще хоть когда-нибудь, хоть раз в жизни открыть хотя бы одну книжку. Э… ну насчет всей жизни я, наверное, погорячилась. Хорошо. Лет десять – точно. Дайте только выбраться из этой задницы.

Он подошел, уставился этими своими глазами коньячного цвета и коньячного же действия, и земля привычно чуть-чуть повернулась у меня под ногами. Надо было что-то сказать – например, предложить поискать свободный кабинет или хотя бы просто поздороваться. Но я не успела.

– Ведомость у тебя где? – деловито спросил он. – Давай сюда.

Я молча протянула ему бланк направления. А он примостился тут же на подоконнике. Достал ручку. Снял колпачок. И я долго, долго – наверное, целых две секунды – наблюдала, как он аккуратно выводит "отлично" в соответствующей строке. После чего, наконец, смогла произнести:

– Я… я ведь не все прочитала.
– Ерунда, – отмахнулся он. – Я же тебя знаю. Ты читала все, что тебе по-настоящему нужно.
– А если нет? – мне почему-то вдруг стало немножко обидно, что, оказывается, все главное в моей жизни мною уже прочитано.
– Тогда вернешься и добьешь. А теперь марш домой спать, и чтобы я тебя здесь сегодня больше не видел. Это же смотреть страшно, до чего человека можно довести экзаменами. Вон, синяя вся.

Улыбнулся и завершил:

– Прочь с глаз моих.

ЭПИЛОГ

Я скинула босоножки, зашвырнула в угол сумку, босиком прошлепала на кухню. Было жарко. Я только что пережила последний госэкзамен. Вот теперь весь этот ужас кончился по-настоящему. Я бросила в стакан несколько кубиков льда, долила апельсиновым соком, отхлебнула, сползла на прохладный паркет и закрыла глаза. Я была, наконец, свободна, старательно пыталась этому радоваться и не могла. Радости не было. Было ощущение огромного пустого пространства вокруг и внутри. А чего я, интересно, ожидала? Разве испытывает радость стрела, поразившая цель? Тут уж, скорее, радоваться должен тот, кто ее направил. Ну ничего, зато теперь можно десять лет не читать ничего, как я и собиралась. Начиная вот с этого момента. Блин, да что ж там телефон-то как разрывается… Сейчас, только на звонок отвечу – и сразу же начну ничего не читать.

– Таня, – строго сказала трубка голосом Шефа. – Вы помните, я говорил, что не собираюсь брать аспирантов?
– Помню, – я кивнула, хотя Шеф не мог меня видеть. Он это действительно говорил осенью, когда еще все нормально было. А я по этому поводу тогда грустила, потому что в аспирантуру мне очень хотелось. Теперь-то пофиг. Главное – что все кончилось, и можно теперь никогда ничего не…
– Я передумал. Готовьте документы. И возьмите в отделе аспирантуры список материалов для экзаменов…

И вот тут тоже надо было что-то сказать. Типа, спасибо, дорогой уважаемый товарищ Шеф, за оказанное доверие. Постараюсь не подкачать, не подвести и не уронить. Ура, вперед и даешь. Обещаю и клянусь. А я стояла, сжав в одной руке телефонную трубку, в другой – запотевший стакан сока, и только думала:

Ну мать же ж вашу так… ОПЯТЬ ЭКЗАМЕНЫ!!!

И кстати. Это все случилось двадцать лет назад. А мне только сейчас пришло в голову – ведь я же ничего не теряла. Ни статуса – у меня уже было высшее образование. Ни образовательных ресурсов – моего знания языка на тот момент уже хватало для того, чтобы заниматься моим сегодняшним делом. Ну вот почему, почему у меня тогда ни разу даже мысли не возникло добровольно бросить эту затею и остаться пусть без диплома, но в белом фраке?! Да только что теперь гадать. Если у кого задний ход конструкцией не предусмотрен – ничего не поделаешь. Это не плохо и не хорошо, это просто факт, с которым приходится считаться.

Мораль (выбирайте любую, можно две):

1. Хорошо учиться – с точки зрения энергозатрат – гораздо проще, нежели учиться плохо.
2. Спиздить и проебать гораздо хуже, нежели просто спиздить.
3. Всякая вещь стоит столько, сколько ты готов за нее заплатить.
4. Когда Ученик готов, приходит Учитель. Чтобы вытащить Ученика из той жопы, в которую он забрался.
5. Ничего никогда не кончается, особенно экзамены.
6. Хочешь насмешить Господа, расскажи ему о своих планах.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив