о выборочной памяти на миф и архетип

- за полвека иные эпизоды никуда не делись из памяти и приятно узнавались, а иные испарились будто мать родная не родила и прочитывались как впервые, божэчки, неужели это было в той далёкой книжке, которую? (которую, кстати, раздавали в качестве господарка, государственного подарка, на
- из «Сына полка» я, как оказалось, почти фотографически (как говаривал сам Валентин Петрович, стереоскопически) помню: обретение Вани Солнцева разведчиками, помню, как он вкушал блаженный возврат к цивилизации в блиндаже разведчиков, помню его замечательный двухступенчатый побег от Биденко, помню встречу с юным кавалеристом, дикую зависть и железную решимость так же высоко вознестись на социальном лифте, помню встречу с капитаном Енакиевым, помню немецкий арест и освобождение, помню, ооо! стрижку, баньку и переоблачение. Это ж всё, всё до одного, - базовые паттерны, мифы и архетипы.
Слабее, местами до полного стирания, помнится то, что было потом – хотя, теоретически, почему бы? это ведь тоже архетип, миф и паттерн, это же так наз. роман воспитания, - но нет, я словно впервые прочла о том, как Енакиев обучал Ваню строевому уставу, а батарейцы основам артиллерийской науки. Я впервые прочла, вернее, впервые даже и поняла, что безбашенный торопыга капитан Ахунбаев погубил и своё подразделение, и подразделение своего друга Енакиева. Дальше опять ярко – смерть капитана Енакиева и его завещание воспитать повторного сироту Ваню в армии. На этом фоне совершенно забыла, что лучший наводчик фронта, легендарный гениальный Ковалёв, кумир и учитель Вани на новом месте службы, тоже был уж заодно походя убит. Почти не помню, что в Суворовский корпус Ваню отвозил именно ефрейтор Биденко (которого автору пришлось нарочно для этого ранить, ага), но помню перечень содержимого ваниного вещмешка, с нежностию завёрнутые в газетку капитанские погоны капитана Енакиева, отцовская реликвия, суррогат талисмана предков (впрочем, у талисманов не бывает суррогатов, объект, назначенный талисманом, есть талисман), - помню. Помню, как Ваня вышел прощаться, уже наполовину, уже более чем наполовину принадлежащий корпусу, и так и не обнял Биденко, а только руку пожал.
И совершенно, начисто не помню финального апофеоза, сонного видения в суворовском корпусном дортуаре:
«Внезапно какой-то далёкий звук раздался в тёмной глубине леса. Ваня сразу узнал его: это был резкий, требовательный голос трубы. Труба звала его. И тотчас всё волшебно изменилось. Ели по сторонам дороги превратились в седые плащи и косматые бурки генералов. Лес превратился в сияющий зал. А дорога превратилась в громадную мраморную лестницу, окружённую пушками, барабанами и трубами.
И Ваня бежал по этой лестнице.
Бежать ему было трудно. Но сверху ему протягивал руку старик в сером плаще, переброшенном через плечо, в высоких ботфортах со шпорами, с алмазной звездой на груди и с серым хохолком над прекрасным сухим лбом.
Он взял Ваню за руку и повёл его по ступенькам ещё выше, говоря:
– Иди, пастушок… Шагай смелее!»
- забыла, забыла в ноль.
А ведь, казалось бы, тоже паттерн-архетип-миф. Да ещё какой.
А вы - вы это помните?
(П.С. – спасибо Тырнетику, оказывается, архетип и миф были ещё глубже. В оригинале 1944 года сияющая лестница не заканчивалась встречей со Стариком-с-Хохолком и алмазной звездой на груди. Ешё выше, на вершине восхождения по апофеозной лестнице, Ваню встречал вообще Недосягаемый и Величайший Отец. С усами и суровой отцовской из-под оных усмешкой. С бриллиантовой маршальской звездой, сверкающей и переливающейся из отворотов его шинели. Которого после 1956 года подредактировали вон из текста
|
</> |