о любви к культуре и о бессмысленности этой любви, если ты не любишь людей и
ukila_nepis — 11.12.2023любит тебя
Сызмальства мало был я склонен к общению с людьми. Книги же, напротив, я читал с жадностию. Но чтение требует, как известно, уединения...
Привычка к одиночеству и книгочейству привела к целому ряду отрицательных для меня последствий. Например, ударение в словах. Многие слова я выучился произносить неправильно. В книгах ведь ударение не проставлено! Как произносится: «сторицей»? А как — «мизерный»? Чаще всего ты узнаёшь правильное произношение того или иного слова (особенно же — имени собственного) из устной речи, общаясь со сведущими людьми. Но этого-то общения, в силу замкнутости своей натуры, я был лишён. Прочитавши ещё в детстве «Ревизора», я запомнил имена помещиков Добчинского и Бобчинского на польский манер, то есть с ударением на второй слог от конца. Каково же было моё удивление, когда учительница в восьмом классе поправила меня: «Бо́бчинский и До́бчинский! Укила, ну откуда у тебя такие изуверские идеи! Запомни: Бо́бчинский и До́бчинский!» — и весь класс смеялся, будто я был полным олухом, очевидных вещей не знал!
С другой стороны, я был, конечно, не в пример образованнее (именно в силу начитанности своей) многих сверстников. Так, однажды мы проходили «Отцов и детей». Читала вслух классная отличница, девочка-умница, любимица нашей классной наставницы. Дошла она до пассажа о Павле Петровиче Кирсанове, о его манере произносить имя великого немецкого поэта, гехаймрата и проч. с удвоенным «т»: Гетте. Вот умница-отличница и прочитала как было написано: «Гетте». Всё честь-честью, как гритца. На этот раз настала моя очередь всласть посмеяться. «Гетте!» — восклицал я да похохатывал. Учительница сделала мне замечание. Но пришлось ей отличницу-любимицу поправить. Отличница (холодная, безжизненная девица с дрожащими руками) покраснела от стыда. Остальной класс, как помнится, равнодушно промолчал. Школьники были заняты своими маленькими делами, считали ворон и молчали аки сонные мухи.
Люди вообще равнодушны к культуре, к прошлому человечества. Оно и понятно: нам интересно провождать свою жизнь среди себе подобных живых людей — родных, товарищей и возлюбленных, — а не среди неживых остатков прошлых чужих жизней. Третьего дни будучи в музее, я как раз задержался в зале с предметами культуры эпохи Негада. Это такая ранняя археологическая культура Египта, предшествовавшая эпохе фараонов и ознаменовавшая собою переход от доисторического времени к историческому.
Негада страшно меня волнует. Как заворожённый проторчал я в том зале с час-другой, тщательно рассматривая дощечки из граувакка для растирания румян, сработанные в виде пузатых рыб... (Прямой, кстати, приветик от наскального искусства палеолита — Ласко и Ко — когда художник использовал особенности рельефа стены, чтобы «вписать» в него своих бизонов. Так, заметив округлую горизонтально протянувшуюся cavité в скале, доисторический художник вписал в неё брюхо коровы.) Или вот дивные охряно-красные керамические сосуды с чёрным верхом. Должен сказать, что смотрятся они очень стильно в наши дни! Наверное, современные дизайнеры интерьеров лопнули бы от зависти, если бы их увидели (но не увидят, потому что ленивы и нелюбопытны).
Поразительно было для меня и разглядывать гладко выточенные и отполированные кряжистые сосуды из твёрдых каменных пород вроде базальта. Все они были приятно-округлы. Откуда вообще бралась энергия у доисторического человека на такую трудоёмкую работу? Загадка!
И конечно напрочь заворожённый стоял я сызнова перед кремниевым кинжалом с рукояткой, выточенный очень изящно из зуба гиппопотама, и на той рукояти рассматривал самую вечность — сцену войны: смертоубийство, пленники, корабли... а на другой стороне рукояти — дикие звери, лев когтит буйвола, а наверху странный персонаж месопотамского типа с бородой держит за лапы огромных грудастых львов…
И вот, пока я пребывал в колдовской власти всех этих дивных вещей, мимо тёк поток живой человеческий — и равнодушен был этот поток. А чуть позже показалось влюблённая парочка. И была та влюблённая парочка чрезвычайно модна: молодой человек был, надо думать, японец (раскосые глаза, плоское лицо, чёрные жёсткие волосы), а его подружка — европеянка нежная: худенькая сексапильная брюнетка, расфуфыренная вельми: кремового оттенка курточка на ней, узкое по фигуре чёрное платье до щиколоток но с глубоким разрезом вдоль лядвеи. Заприметив в зале скамеечку, влюблённые радостно устремились к ней, уселись и с минуту блаженствовали недвижно. Девушка заложила ногу на ногу, и я увидел, что разрез её юбки был оформлен в виде сеточки; эта чёрная сеточка на фоне мягкой светящиеся карнации её бедра, её коленной чашечки смотрелась очень убедительно, вернее очень соблазнительно — даже я оторвал взгляд от керамических сосудов эпохи Негада и всё поглядывал на неё, стараясь, впрочем, соблюдать сдержанность, не возбуждать японской ревности... Просидев недвижимо с минуту-другую, девушка потянулась губами к своему суженому и кротко поцеловала его. Чувствовалось, что им обоим очень хорошо друг с другом.
А на древнюю рухлядь вокруг было влюблённым наплевать.