О датах, круглых цифрах и восприятии времени

Вот и ещё даты подоспели: как водится, рядом д.р. и Ленина, и Ефремова.
Причем официальной датой рождения последнего при жизни считалось 22 апреля 1907 г. (на самом деле 1908) — год он себе где-то когда-то приписал, что тогда было обычной практикой — молодые люди, что поступить на учёбу или работу часто приписывали себе возраст.
Почему сам день сполз — то достоверное мне неведомо, конечно, можно думать, что ради того чтобы праздновать в один день с первым юбиляром, но скорее всего это просто последствия реформы календаря, перехода от дореволюционного юлианского к общепринятому григорианскому. Для разных эпох разница между ними составляет разную величину, к 1917 году расхождение составляло 13 суток, но для более ранних дат она была 12 суток. Формально, по таблицам, разницу в 12 дней нужно считать для дат между 1 марта 1800 — 29 февраля 1900 (по юлианскому календарю), но весьма вероятно, что такие тонкости на обывательском и низовом чиновничьем уровне были толком неизвестны и писали приблизительно, как поняли. Возможно даже просто арифметическая ошибка.
Надо сказать, что паспортисты особой грамотностью, внимательностью и совестливостью часто не обладали даже в более поздние времена. Скажем, моей бабушке после войны вписали не её отчество в документы — кто-то не тем местом услышал, написал что-то созвучное, а возиться с исправлением не захотели — «иди, девочка, не морочь голову». Так на всю жизнь и осталось. Можно представить, что творилось в начале 20-х.
Само собой вчера и сегодня в лентах некоторое количество ритуальных славословий, но я не хочу сегодня пережёвывать эту жвачку по очередному кругу - кто там из юбиляров как был велик. Лучше я скажу о другом, чему эти даты служат поводом — о восприятии времени.
Как-то так сложилось, что мы благоговеем перед круглыми и кратными датами, кто застал — может вспомнить все эти ахи, охи и пляски с бубном перед миллениумом, который, как водится, по безграмотности отмечали на год раньше (да, новый век и новое тысячелетие наступает на в нулевом, а в первом году столетия/тысячелетия, то есть 2000 год — это последний год 20 века). Про особое отношение к круглым и «полукруглым» (которые на 5 заканчиваются) датам я как-то упоминал. Скажу только, что очевидно это связано с повсеместностью десятичной системы счисления, и если бы была актуальна какая-то другая — точно так же было с какими-нибудь дюжинами или ещё чем. Интересны здесь не числа, а само вот такое восприятие как практически зримого порога, в то время как на самом деле годом больше, годом меньше — практически без разницы, мы живём непрерывностью и никаких квантов времени реально не замечаем. Но символически в голове держим чёрти что.
Но среди этих особо круглых циифр есть капитальный водораздел в сознании — это век, столетие. Для человеческой жизни и сорок, и пятьдесят, и семьдесят лет — это много, особенно в наши скоротечные и непомянящие родства времена, когда и то что позавчера было — затхлая плесень. Но всё-таки, то что от нас отделяет менее пресловутого века — с какой-то приблизительностью можно ещё считать если не современностью, то относящимся к нашей эпохе. Это верно даже биологически: при существующей продолжительности жизни это примерно тот промежуток времени, в котором ещё как-то, со скрипом, могут лично встретится младшие и старшие современники, бывшие хотя бы в сопливом детстве очевидцами чего-то там и тем образуется какая-то прямая преемственность и взаимосвязь. У них могут ещё быть общие предметы быта и темы, в которые лично вовлечены. Дальше уже наступает неизбежная отстранённость. Пресловутые сто лет — это барьер в голове, который окончательно превращает современность в Историю с большой буквы. Это уже окончательно и бесповоротно ушедшая натура.
Нужно отметить, что для восприятия времени 20 век был особенным — он стал водоразделом не формально по календарю, но и по всем стереотипам быта. Я как-то писал, что зачастую, скажем, читая книгу, написанную в 20 веке про современность, не всегда можно сразу сказать к какому времени она относится, потому что многие детали быта стали общими для нескольких поколений. Двадцатый век — это автомобили, электричество, телефоны, самолёты, радио, и если вы слышите или читаете фразу вроде «она включила свет и в это время зазвонил телефон» — это может одинаково быть и про двадцатые и девяностые годы. И это радикально отличает от эпохи лошадиной тяги. Как я так же упоминал, у жителя даже ещё 19 века было больше общего с какой-нибудь античностью, чем с тем, что наступило всего-то через несколько десятилетий, потому что пресловутая лампа Алладина была примерно такой же и за тысячу лет до рождения пророка Мухаммеда, и через тысячу после. А вот рокот автомобильного мотора как обыденную деталь быта, одинаково известную и понятную и дедушкам, и внукам и правнукам могут оценить только рождённые уже во времена повсеместного распространения этих шайтан-повозок.
И вот как раз период исторических событий начала 20 века в этом отношении очень так интересны. С одной стороны по понятным причинам события революции и гражданской войны были на слуху у жителей Союза, хотя и в значительно отстранённой, ритуальной форме. Но всё-таки, для многих какой-нибудь 1913 год как дата рождения бабушки были не только исторической деталью, но и тем, что было написано в совершенно одинаковых с внуками документах, расчерченных на одинаковые графы и постоянно фигурировало хотя бы в качестве анкетных данных. Потом это вроде бы ушло, но водоворот, в том числе политической жизни внезапно сделал события вековой давности вроде бы снова актуальными: мы постоянно упоминаем те или иные документы, происшествия, имена так, словно они были почти что вчера, спорим до хрипоты какое то или иное имело значение.
Я вот как-то писал про мотоцикл Ефремова, упомянутый им в книге воспоминаний «Мои женщины», который он купил в конце 20-х годов, даже раскопал какую-то документацию и нашёл фотки ещё живых аналогичных экземпляров — и это действительно сложно было воспринимать как давно прошедшее, вкупе с живым слогом Ивана Антоновича это давало ощущение необычайной близости, можно сказать — современности.
Но вот цифры на календаре щёлкают дальше — и вот уже даже столетие мыслителя стало давно прошедшим временем, жизнь перешагнула и за этот порог, и многие прочие даты начала 20 века стали не просто чем-то из такого-то года, а вот той самой Историей. Перешагнуло и стало щёлкать дальше — уже и после годовщины революции прошло само по себе немало времени, и уже цифра «сто» становится всё более приблизительной. А воз и ныне там. И испытываешь двойственные чувства. Вот смотришь на тот мотицикл и понимаешь, что ему-то уже почти та самая сотня. И вроде бы оно ещё наше, а уже чужое.
Кстати, между прочим, с машинами вообще страшненькая вещь: какой-нибудь античный кубок пережил две с лишним тысячи лет и просуществует ещё столько же, если не разобьют, а от того же мотоцикла даже при самой тщательной реставрации и хранении скорее всего останется только ржавчина или в лучшем случае остов, залитый многими слоями консервантов, более похожий по составу и состоянию на то, во что превращаются кости динозавров: собственно костной ткани там нет ни следа, по сути это просто слепки, формы, заполненные сторонними материалами. Порог в пару тысяч может перешагнёт, а вот в десяток уже вряд ли, главное — он утратит всякий смысл как живая вещь. Хорошо сохранившийся меч тысячелетней давности — редкость, коррозия делает своё дело. Но даже если от неё более-менее уберегли, пользоваться им вряд ли можно: все прочностные характеристики давно нарушены. Что уж говорить про механизмы. А ещё спустя время диффузия доделает своё дело: всё что не сгниёт и не заржавеет — просто расплывётся. Я себе представляю головную боль будущих археологов или даже каких-нибудь современных: если где-то ещё есть разумная жизнь, да достигнувшая звёзд, то поле деятельности для космических археологов не только безгранично, но и чревато бесконечной болью — время убивает всё.
Но космос с ними, с мотоциклами. А вот с людьми и событиями… Всё-таки, наверное, уходя — уходи. Хотим мы или нет, но все эти бурные дебаты, радостные ковыряния в полуистлевших бумагах оказались пшиком — они не ведут ни к чему, актуальные политические вопросы напрямую уже никак не связаны и не проистекают из тех, что были сто лет назад, и пресловутое время берёт своё. Прошлое становится прошлым. И всё острее ощущение, что никакие попытки реанимации невозможны, а косплей бессмысленен.
Вот Ефремова пытались во время оно упрекать, что де в «Туманности Андромеды» товарищ Ленин не помянут и наша великая коммунистическая партия как-то вот не попала, от слова совсем. Есть упоминания со словами уважения предкам-предшественникам, а памятников светочу Ильича чё-то не помянуто ни одного. Толкователи с другого конца уже в наше время пытались усмотреть в этом даже какую-то фигу в кармане. Но всё проще: психологически Ефремов абсолютно достоверен, через пару тысяч лет в повседневности забудется любой какой угодно великий деятель прошлого, и любое собитие будет восприниматься весьма абстрактно и отстранённо, кроме может быть немногих увлечённых историков. Да и действительно, поставить себя на место героев романа: при том масштабе существования описанного общества, которое уже напрямую, непосредственно приступило к постижению самых глубинных тайн Вселенной, которое вступило к контакт с другими такими же обществами, перед которыми стоят задачи и проекты буквально космических масштабов — что им в бесконечно-ритуальном поминании былого? Что было — это зафиксирует коллективная память человечества, будет внесено в анналы, описано в учебниках, сохранившееся помещено в музеи, но глупо требовать от людей такой же вовлечённости, как в моменты событий прошлого тогда, когда у них есть живое и наполненное событиями и свершениями настоящее. Сопричастным можно быть тому что действительно происходит. А то что произошло — оно произошло. Прошло.
Реальную связь времён дают не памятники, не ритуалы почитания предков и не пересказы эпосов о былых подвигах, а участие в одном деле, пресловутом общем деле, когда вы продолжаете начатое. Чем буквальнее — тем лучше. Про деда, высаживашего лес, лучше всего поймёт тот внук, который сам будет этот лес знать и продолжать сажать. Лучше всего что-то про Гагарина может понять только сам летавший в кабине космолёта, видевший черноту космоса и колупавший потом ногтём обгоревшую обшивку корабля.
Чего не понимают и не хотят понимать нынешние косплееры — то что будущее не получается само по себе. Его нужно создавать. Тоже весьма буквально: чтобы кататься на мотоциклах и их обсуждать через сто лет, кто-то должен был сто лет назад построить завод и сделать те мотоциклы.
Пока же… Невидимая черта всё больше разделяет нас и былое. И страшно обидно, что многих тех, кого имеешь несчастье видеть — так лучше бы не видел, а тех, с кем хотел бы быть вместе — давно нет и даже не было уже до моего рождения.
Теперь не позвонить, теперь не достучаться
И не сказать тебе хотя бы пару слов.
И с этой неотвратимостью ничего не сделать. Что с одной стороны страшно, а с другой стороны довольно ясно даёт цель и смысл существованию разума: сделать так, чтобы неотвратимость перестала быть неотвратимой. Невозможно повернуть время вспять, но наверное можно сделать так, чтобы оно перестало иметь значение, чтобы невозможно было опоздать. Взять Вселенную в свои руки и не плыть течением законов природы, а самим задавать его. Сейчас это самая глобальная и самая дальняя обозримая цель и любое движение текущего момента должно рассматриваться в контексте его соответствия этой предельной цели.
|
</> |