О. Аболина, И. Маранин Подмастерье. Главы 11-14

Бромбензол — 13.08.2010

О. Аболина, И. Маранин Подмастерье. Главы 11-14

1-2 главы, 3-4 главы, 5-6 главы, 7-8 главы, 9-10 главы

От Звенигорода к ферме дороги не было. Никакой. Даже той, поросшей бурьяном, колдобистой тропы в ядовитом тумане, с которой Ерёмин и Соня день назад, обессилев, выбирались из овражины. Идти было нелегко, отчаянно болели ноги. Соня успокаивала Сергея и уверяла, что осталось совсем немного. И шла себе легонечко вперед. Ему казалось, что вчерашние передряги только придали ей сил. А Ерёмину с огромным трудом приходилось пробираться по бурелому, через чащобу поваленных деревьев, обходить глубокие овраги и поросшие густой колючей травой широкие ямы, наполненные неприятно пахнущей водой. Не сравнить с тем, что было позавчера, но он инстинктивно задерживал дыхание и замедлял шаг. А девчонка двигалась быстро и уверенно, только изредка останавливалась и словно прислушивалась к чему-то минуту-другую, а затем вновь неслась вперед быстрой, игривой походкой. Сергей еле поспевал за ней, то и дело спотыкался, падал – ходить своими ножками по чащобе – это не то же, что нестись на гравицикле в полуметре над землей. На гравицикле встретил препятствие – приподнимай руль, мчись поверху, только от твоих навыков и чутья машины зависит, насколько ровной, а значит, и быстрой будет езда. Ерёмин с неприязнью посмотрел на удаляющуюся спину девчонки, которой, казалось, всё нипочем. Не отстать бы. Если он потеряется, то едва ли найдёт дорогу обратно. Да и куда обратно? В ядовитую ложбину, в лапы к чечухам? Сергей прибавил шаг, но через минуту опять споткнулся и упал. Поднявшись, он посмотрел вперед – Сони не было видно, но между деревьев, метрах в трёх от земли, мелькнуло что-то белое. Слишком высоко для того, чтобы быть человеком.

– Эй, Подосинкина! – встревожено крикнул он. – Подожди меня. Я не знаю дороги! Догоню – уши надеру!

Соня не отвечала. Ерёмин побежал в сторону белого пятна, вновь появившегося между деревьями. Похоже, там находилось какое-то строение.

– Ну вот, знакомься, это Саввино-Сторожевский монастырь, – услышал он впереди Сонин голос.

Ещё несколько шагов, и деревья расступились. Подосинкина стояла перед высокой и длинной каменной белой стеной. Рядом с ней девчонка выглядела маленькой и очень хрупкой. Желание надрать ей уши тут же оставило Сергея, ему захотелось обнять ее плечи, погладить по голове.

– Нам сюда? – спросил он.

– Эгегей! Есть тут кто? – изо всех сил завопила Соня, обрывая силой своих лёгких вековечную тишину леса. Никто не ответил ей, только старые дубы, осуждающе качая кронами, тихо перешептывались между собой.

– Из Саввино-Сторожевского монастыря раздавалось глухое молчание, – насмешливо констатировала девчонка. – Нет там никого, уже сотню лет, Пафнутий иногда заходит проверить, всё ли в порядке. Монастырь для фермы слишком велик, – объяснила Соня. – Но теперь нам уже совсем чуть-чуть.

– Да ты сколько раз это говорила, – проворчал Сергей.

– Правда-правда, – убедительным тоном заверила его Соня. – Дойдем до конца стены, а затем минут пятнадцать. Днём здесь не страшно, – добавила она, но отрываться от Сергея не стала, пошла рядом.

– А ночью – что?

– А ночью дух преподобного Саввы обходит стены и пугает непрошенных гостей. Он весь такой белый, громадный, страшенный – попробуй не испугаться.

Ерёмин хмыкнул:

– Опять ты меня дуришь!

– Не веришь? А вот скажи – почему монастырь целый-невредимый? Только в стенах изредка провалы, так то от старости. Ты вот видел, во что Звенигород превратился – сколько раз на него нападали – и банды диких иззвенов, и чечухи. Разграбят, а что унести с собой не могут, обязательно сломают, сокрушат до основания. А монастырь – всё как новенький. И только потому, что преподобный Савва его сторожит. Монастырь потому так и называется – Саввино-Сторожевский. Никто чужой в него не пройдет. Вот спросишь Игорёшку, он на спор ходил – сам видел.

Ерёмин недоверчиво покачал головой, но ничего не сказал. Несколько минут он и Соня шли молча, а потом лес неожиданно окончился, и на холме впереди показалась стена. Не такая высокая и не такая длинная, как у монастыря, но выглядела она внушительно. По углам стены красовались невысокие стройные башенки с оконцами, и пока путники шли к тяжёлым деревянным запертым воротам посредине, Ерёмин невольно залюбовался этой маленькой «крепостью».

– Ну, вот и причапали, – удовлетворенно заявила Соня. – Я же говорила, осталось совсем чуть-чуть. А где все? – она отчаянно завертела головой, щурась, пыталась узрить кого-нибудь на башенках. – Дрыхнут, небось, лодыри, а скотина не кормлена. Вот только оставь их на пару дней, сразу же распускаются, – пожаловалась она Ерёмину.

С ворот свисал такой же шнур, как у двери квартиры Мастера, только толще и гораздо длиннее.

– Это мы маленький колокол вместо звонка приделали, – дёргая за шнур, произнесла Соня. – Раньше тут колотушка висела, её плохо слышно.

Про колокол нельзя было сказать, что его слышно плохо. Ерёмину показалось, что лес вокруг раздвинулся, и небо поднялось ввысь от мощного, напоминающего гром, звука, вырвавшегося из ворот.

– Стой! Кто идет? Стрелять буду! – раздался тонкий мальчишеский голосок и в одном из оконцев ближайшей башенки Ерёмин увидел заспанную лохматую голову пацана лет тринадцати.

– Чечухи! – взвизгнула Соня. – Чечухи прут, а часовой спит! Отпирай давай, свои.

Мальчишка спустился вниз и открыл ворота.

– Мы тебя ещё позавчера ждали, – оправдываясь, произнес он. – Я двое суток дежурил и сегодня ночь. Думал первым тебя встретить и заснул. А это кто? – он бесцеремонно уткнулся в Ерёмина взглядом. – Седьмевик? Чего ему тут надо?

– Это новый ученик, – сказала Соня. – Его зовут Сергей Ерёмин. И он меня вчера спас, – похвасталась она.

– А сам-то ты кто? – не дождавшись, когда ему представят пацана, спросил Сергей.

– Игрь, – недовольно буркнул мальчишка. Он выглядел совсем юно, загорелый, вихрастый, босой, с закатанными по колено штанами и засученными рукавами. На голову он успел водрузить широкополую соломенную шляпу с задиристо торчащим из неё острым белым пером, похожая висела в прихожей у Мастера, но эта была сделана гораздо грубее.

– Не Игрь, а Игорь Маралин, – назидательным тоном поправила парнишку Соня.

– Я не думал, что иззвены такие маленькие бывают, – удивился Ерёмин.

– Сам ты маленький, – обиженно произнёс мальчишка. – Мне, между прочим, через сорок два дня исполнится тринадцать.

– Игорёшка убежал из воспитательного дома, – объяснила Ерёмину Соня. – Таких, как он, много. Обычно они попадают в лапы к диким и сами становятся бандитами. А ему вот повезло, что Джон Матвеевич его подобрал.

– Я сам нашел Мастера! – запальчиво возразил Игорь. – Никто меня не подбирал! И я всё на ферме умею делать. И стихи сочиняю. Небось, твой Ерёмин даже не знает, что такое стихи!

– Почему не знаю? – пожал плечами Ерёмин. – Это рифмы. Для рекламы, например. Или правительственные слоганы. Такому малень… неопытному, – поправился он, – никто не поручит столь ответственное дело.

– Ну конечно, рифмы для рекламы, – скривился мальчишка. – А сам-то ты что умеешь?

– Я могу заниматься классификацией предметов первого потребления, – сказал Сергей. – А раньше был оператором на ферме синтетического мяса.

– Кнопочку раз в час нажимал? – ехидно осведомился паренёк.

– Гравикл могу сделать, – вспомнил Сергей. – Игрушечный. Только нужны металл и пластик. Видел скульптуру «Мальчик с гравициклом»? Это я. Я ещё пацаном их делал.

– Маралин, ты чего на человека обрушился? – встряла в разговор Соня. – Сам-то что умел, когда здесь очутился? И Серёжа научится. Джон Матвеевич не взял бы его, будь он совсем бестолковым. А где Ксюха и Ваня?

– Ваня на Сторожевке рыбу удит, а Ксюха… – Игорь замялся. – Ксюха тоже к речке пошла.

– О, гром и молния на мою седую голову! – патетично вскричала Соня. – Вот стоит на пару дней отлучиться, и хозяйством никто уже не занимается. Пропади она пропадом, эта ферма! Все только и делают, что ищут момент, когда бы пойти поразвлечься. А работать никто, ну никто не хочет! И что мы будем делать зимой? Голодать?

– Да ладно тебе, – миролюбиво сказал Игорь. – Мы, пока тебя не было, почистили птичник, поменяли подстилку гусям, залатали крышу в хлеву, компост перекинули, в сарае дверь поправили. А ты говоришь, работать никто не хочет.

– А грядки? Грядки вы вскопали?! – сердито, но, уже остывая, спросила Соня. – Дверь и компост могут подождать.

– Ну, мы же знали, что ты вернёшься и всё равно заставишь их копать. Вот теперь пусть он мучается, раз ничего другого не умеет, – Игорь злорадно ткнул пальцем в Ерёмина.

– Сначала надо, чтобы Пафнутий добро дал, – строго сказала Соня. – Я проведаю скотину да пойду обед готовить. А ты отведи-ка покамест Сергея к Пафнутию, – велела она. – А потом бегом за Ваней, пусть он тебя сменит на посту, нельзя же трое суток не спать.

Всё то время, что длился этот разговор, они шли по скиту. Внутри он оказался больше, чем представлялся Сергею снаружи. За стеной с башенками располагались кирпичные одноэтажные строения, широкий двор отделял от них странное, устремлённое ввысь здание, с вытянутой к небу крышей, увенчанной крестом на каплевидной шишке. Впрочем, нижняя часть здания, в противовес верхней, была похожа на остальные строения и словно прижата к земле. А между ними находился арчатый проём, в котором Ерёмин увидел такой же колокол, как у ворот, только гораздо крупнее.

– Это церковь, – перед тем, как исчезнуть в одном из домиков, успела сообщить Ерёмину Соня. – Пафнутий там каждый день служит, и по ночам тоже частенько, но сейчас он должен быть у себя.

Игорь повёл Сергея мимо церкви и вдруг оказалось, что скит здесь не заканчивается, тянется дальше – позади церкви есть ещё один двор, который она собой прикрывает, а задний двор даже просторнее переднего, и строений тут больше, хотя и попроще они, да и без окон почти что, строения дружно прижимались к стенам, а посредине двора находилось свободное пространство, разделённое на ровные прямоугольники. Часть прямоугольников выглядела свежевскопанной, на некоторых уже вовсю зеленели неизвестные Ерёмину травы, но большая часть этого пространства выглядела серо и уныло. «Это грядки, что мне предстоит вскопать», – сообразил Сергей и прикинул, что дело не столь уж и сложное, за день управится. С севера и запада грядки прикрывали невысокие подстриженные деревья, они весело зеленели, к некоторым из них, на высоте метров трёх, были приделаны крохотные домики. Ерёмин присмотрелся внимательнее к деревьям, надеясь увидеть среди них яичное, даже замедлил шаг, но тут Игорь стал торопить его – похоже, пареньку не нравилось данное Соней поручение, и он старался поскорее отделаться от Сергея.

В самом дальнем углу скита стоял маленький приземистый, но аккуратный домик. Туда они и направились.

– Нам и так народу на ферме хватает, зачем нам ещё? Будь я Мастером, я бы такого старого в ученики ни за что не взял, – ворчал себе под нос Игорь. – Только хлеб будет даром есть. Жаль, Пафнутий добрый. Наверняка разрешит остаться. Для него и чечух – человек. И даже седьмевик, – мальчишка презрительно глянул на Ерёмина, но тот и ухом не повёл, делая вид, что ничего не слышит. – Пришли! – Игорь стукнул негромко в дверь, приоткрыл её и в образовавшуюся створку сунул голову. – Отец Пафнутий, к тебе тут типа одного прислали.

– Входите, милые люди, – послышался из домика голос, показавшийся Ерёмину поразительно знакомым. Просто удивительно, ведь он был уверен, что никогда прежде не слышал этот голос, уж он бы его точно ни с каким другим не спутал, было в нём что-то такое, чего Сергей никогда не знал, но узнав, почувствовал задушевную близость. Каждый в городе разговаривал с другим отстранённо, словно ставя стенку между собой и собеседником. Не то, чтобы совсем чужие, как Попов или Коновалов, но даже в паре люди никогда не открывались друг другу. Уж казалось бы, Женька Синицына – друг, и не такая, как все, а вот, поди ж ты, сегодня она такая, завтра другая – изменчивая, словно вода в реке, и никогда Ерёмин не понимает, что у неё на уме. Даже не знает, точно ли нравится он ей. А Мастер? У него голос добрый, но чужой. Есть Сергей, нет Сергея – ему безразлично, он сам по себе, на то он и Мастер. Подосинкина? Колючий, взъерошенный подросток, оттаивающий на несколько минут, но внутрь себя никого не пускающий. А голос Пафнутия был такой мягкий, такой ласковый, что Ерёмин вдруг почувствовал себя, словно был он всегда один-одинёшенек на всём белом свете, а теперь у него есть близкий, удивительно родной человек. Перед ним мелькнуло детство в воспитательном доме, тогда он тоже частенько ощущал себя неуютно в этом мире, будто он всем чужой. Однажды к ним прислали воспитательницу, уже не очень молодую и строгую, но Сергею до боли под ложечкой хотелось всегда быть рядом с ней, сидеть у нее в ногах и чувствовать себя в безопасности и любви. Ему казалось, что воспитательница всё понимает, оттого и смотрит на него внимательнее, чем на остальных детей, но ничем другим она его не выделяла. Через несколько месяцев её заменили, так было принято – чтобы дети выросли сильными личностями, они не должны ни к кому привязываться, это ослабляет их социальный иммунитет. И Сергей подавил появившуюся в нем горечь утраты, научился справляться со своими жизненными невзгодами самостоятельно – так, как и было утверждено в программе воспитания.

– Входите, милые люди, – позвал Пафнутий, и вслед за Игорем Ерёмин вошёл в маленькую, почти пустую комнатку. Обстановка её была столь аскетична, что казалась полной противоположностью жилищу Мастера. К стене у окна была пристроена лежанка, почти такая же узкая, как в квартире Сергея. Рядом с лежанкой стоял деревянный стол, у стола – табурет. В углу непонятного предназначения кирпичная укладка до самого потолка с двумя дверцами. Перед тем, как зайти в домик, Сергей заметил на его крыше трубу и понял, что кирпичная укладка связана с этой трубой. «Может быть, это приспособление для сбора воды во время дождя?» – подумал Сергей, но спрашивать не стал – успеется ещё. Помимо этого, в комнате было только странное изображение, висящее на стене – худой, почти обнаженный человек, прибитый к кресту. Перед изображением находилась подвешенная на цепочке прозрачная чашечка, в центре которой теплился живой огонёк.

Сергею почему-то казалось, что Пафнутий, о котором все, даже Мастер, отзывались с большим уважением, должен быть старым человеком, но он не был стар, хотя и молодым его вряд ли бы кто назвал. Длинная борода с пробивавшейся редкой проседью делала его возраст трудно различимым. Как и странное чёрное одеяние, опускавшееся с плеч до пят. Лицо Пафнутия было худым, даже острым, но глаза в обрамлении лукавых морщинок сияли добротой.
– Вот, прислали нам городского зачем-то, – пожаловался Пафнутию Игорь. – Ничего не умеет, даже не знает, что такое стихи. Зачем нам такая обуза, верно? Может, не стоит его брать? – вид у паренька был сконфуженный, и Сергей понял, что тот чувствует не только неприязнь к нему, к Ерёмину, но и вину за то, что так открыто выражает своё недовольство.

– Ты, поди, ещё одну ночь не спал, пока ждал Соню? – участливо спросил Пафнутий и, когда Маралин подтвердил, что жутко не выспался, выпроводил его «быстренько на боковую», пока с недосыпу на людей, как спиногрыз, кидаться не стал.

Когда Игорь ушёл, Пафнутий усадил Ерёмина на табурет и попросил рассказать, что привело его на ферму. Сергей замешкался, не зная, с чего начать, но Пафнутий не торопил и терпеливо ждал.

– Всё началось, когда я выиграл миллион в лотерею, – произнёс Ерёмин, но тут же сообразил, что это ничего не разъяснит Пафнутию. – Нет, всё началось раньше, в детстве…

И он рассказал про то, как ребенком в воспитательном доме полюбил работу руками, как он делал из подручных материалов необычные игрушки, среди которых одна стала известной всей Москве – крохотный гравицикл. Он зачем-то упомянул строгую воспитательницу и объяснил, какое неясное, но глубокое чувство испытывал к ней, а потом, потеряв ее, научился обходиться без любви и привязанностей. Он хотел поведать Пафнутию о своей работе, о соревнованиях на гравицикле, о меняющихся каждый год парах, ни одна из которых не вызвала желания остаться с ней надолго. Но вдруг вся его жизнь показалась ему мелкой и ничтожной, неинтересной самому себе. Зачем же говорить об этом Пафнутию? Он вспомнил Женьку Синицыну, но и тут он понял, что его отношения с ней строились неправильно. Всё, что было прежде, до встречи с Мастером – было искусственное, фальшивое, жизнь началась только два дня назад, когда он впервые подошел к городскому куполу в сопровождении девчонки-иззвенки Сони.

– Я плохо жил, – сказал Ерёмин. – И жизнь моя была…не знаю… никчемной, что ли. А теперь она заполняется, как пустой сосуд водой.

– Да, это так, – кивнул Пафнутий. – Бог выправил твой путь.

– Я не знаю Бога, никогда с ним не встречался и даже не слышал о нём, – возразил Ерёмин. – Я сам всё решил, и немного мне помогла Женька Синицына.

Пафнутий горько вздохнул.

– В начале сотворил Бог небо и землю, – начал рассказывать он. – Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою.

Ерёмин забыл счёт времени, пока длился рассказ Пафнутия. Тот говорил о том, как Бог сотворил первых людей, и как они ослушались Его, и какое их ждало наказание – не только их самих, но и детей их, и внуков. До Божественного проклятия они не размножались страшным способом – в животе женщины, но как это происходило в те времена – осталось загадкой, слишком много утекло с той поры воды. Ерёмин узнал о двух братьях, один из которых убил другого, ведь он был обижен на Бога, что тот равнодушен к его жертвам. И о других братьях поведал Пафнутий, они тоже хотели убить своего брата, но продали его в рабство, а он прославился на чужой земле и спас потом их жизни. И о Великом Потопе узнал Сергей, когда вся земля наполнилась водою, а Бог велел праведному Ною построить Ковчег и собрать в него всех зверей, каждой твари по паре. Но больше всего его потряс рассказ об Иисусе Христе, Сыне Божием, спустившемся на землю, чтобы искупить человеческие грехи, а люди, вместо того, чтобы последовать за Ним, распяли Его на кресте.

– Не знаю, поверишь ли ты когда в Бога, – сказал Пафнутий, – но в скиту оставайся, сколько тебе угодно. Бог направил твой путь, и значит, место твоё здесь.

Сергей смотрел прямо в лицо Старцу, и даже долгий и задумчивый взгляд Пафнутия, не заставил Ерёмина отвести глаза. Так прошла целая минута, а, может быть, и две, а потом Пафнутий поднялся и, сказал, что пора идти в трапезную. Оказывается, этим старинным словом он назвал столовую, где уже собрались все фермерские: Соня, Игорь и ещё двое ребят – постарше задиристого и хмурого Маралина, но младше любящей командовать Подосинкиной. Ваня и Ксюха – никто, похоже, не собирался представлять им новичка, и Ерёмин сам вспомнил их имена. Ваня был тощим, сутулым подростком, с ломающимся и немного заикающимся голосом, которого он, очевидно, стеснялся и оттого был немногословен. Ксюха выглядела медлительной и ленивой тетерей, лохматой и чумазой, она положила голову на длинный деревянный, уже накрытый, стол, закрыла глаза и так и разговаривала с остальными, словно сквозь сон. Ерёмин с внутренней радостью заметил, что Подосинкина – самая красивая и расторопная из присутствующих. Фермеры, все, кроме шурующей у плиты Сони, сидели на лавке по краям стола, но не ели, а, ждали Пафнутия. При их появлении они сразу же вскочили, умолкли, переглянулись, Ксюха что-то шепнула Ване, показав глазами на Ерёмина, и тут же отвела их в сторону. Пафнутий без лишних слов подошел к торцу стола и, не обращая внимания на вызванный его появлением переполох, прочитал короткую молитву, а затем сообщил, что на время обеда пойдёт подежурит на башне.

– А почему Пафнутий с нами не обедает? – спросил Ерёмин, когда тот вышел.

– А он мяса не ест. И постится часто. Щиплет, как гуси, травку, – хихикнула Ксюха и снова положила голову на стол, между тарелок.

– И при этом дежурит вместо некоторых лодырей, – сурово произнесла Подосинкина, водружая в центр стола котёл с дымящимся супом и держа в руках половник, но не торопясь раздавать еду. – Итак, отвечайте, почему стоило мне на несколько дней отлучиться, как график дежурства нарушился?

Сначала никто ничего не отвечал, но когда Соня налила суп одному лишь Ерёмину и, скомандовав: «Ешь давай!» – застыла в ожидании с поднятым половником в руке, явно не намереваясь кормить остальных домочадцев, тогда фермеры поняли, что лучше с ней не спорить, а делать, что говорит – всё равно своего добьётся.

– Игорё-рё-рёшка хотел тебя встретить, – сбивчиво начал Ваня. – Мы ему-му-му уступили дежурство.

– Я случайно заснул! – запальчиво выкрикнул Игорь. – Я вовсе не хотел спать, просто придумывал рифму, задумался и не заметил... Да кто весной к нам полезет, вот в сентябре, когда урожай, а сейчас-то…

– Сейчас? – зловещим голосом прошипела Подосинкина. – Ты хочешь знать, что может случиться сейчас? Никто не желает прогуляться в Звенигород? Никто не желает полюбоваться на сгоревшие дома и свежие могилы?

Фермеры виновато молчали. Ерёмин сидел с ложкой в руках перед наполненной тарелкой, чувствуя себя дурак дураком. Он не хотел начинать есть без остальных, но он уже слишком хорошо знал, как вкусно умеет готовить Соня. После тридцати лет соевых брикетов, синтетического мяса и витаминного коктейля он только-только начал входить во всё многообразие вкуса живых продуктов. Сергей один раз окунул ложку в суп и не заметил, как тарелка опустела.

– Это рассольник, – не забыла обратить на него внимание Подосинкина, а затем вновь переключилась на остальных. – Никто ничего сказать не собирается?

– Да вечно ты сгущаешь краски, – лениво протянула Ксюха и поковыряла в носу. – Ну не будем больше, прости…

– А с тобой особый разговор! – яростно обрушилась на неё Соня. – Сколько раз говорить, что придёшь за стол чумазая, останешься без обеда? Кыш из-за стола!

– Ну что с тобой сегодня? – Ксюха явно не собиралась никуда уходить.

– Чьё сейчас дежурство?

– Ну моё-ё-моё, моё.

– Вот и ступай! И не вздумай спать на посту!

Ерёмин никогда ещё не видел Соню такой сердитой, даже гневной. Ему вдруг стало жалко её – маленькая, всего-то пятнадцать годков, а уже ведёт самостоятельно большое хозяйство, да и мальцов, не доучившихся в гипношколе, воспитывает.

Пока Ксюха, ворча, неуклюже вылезала из-за стола, Соня раскладывала перед обедающими уже знакомые Ерёмину овальные белые предметы.

– Кстати, я не нашёл яичное дерево, – заметил он, надеясь как-то отвлечь Подосинкину. Игорь и Ваня ошеломлённо посмотрели друг на друга, а затем уткнулись носами в свои тарелки так низко, что Сергей не мог разглядеть их лиц. Плечи обоих мелко тряслись.

– За яйцами надо идти поутру, – объяснила Подосинкина. – Вот те, что к завтрашнему дню созреют, можешь на рассвете собрать с яичных деревьев. Я покажу где. Только надо рано встать. Вовремя не снимешь – они лопаются.

После обеда Игорь отправился дальше спать. Сергей заметил, что свои яйца Ваня не съел, а положил за пазуху. «Для Ксюхи», – подумал он. Подосинкина сделала вид, что не заметила этого и снарядила Ваню за водой к колодцу – пора наполнить бочку, а Сергею она вручила лопату – деревянную палку с плоским острым металлическим наконечником. Ему предстояло вскопать огород.

Дело оказалось не таким лёгким, как представлялось вначале. Через два часа Ерёмин весь взмок от пота. Теперь у него болели не только ноги, но и руки, спину ломило так, что было не разогнуться. А вскопано было – всего ничего. В пять раз меньше, чем он рассчитывал. Мысль о том, что он хотел всё сделать за сегодняшний день, казалась теперь смешной. «Если так будет всё лето, я не выдержу, – подумал он. – Как эти дети со всем справляются? И чем занимается Пафнутий?»

К нему подошёл Ваня с ведром воды.

– Охо-хо-холонись, – сказал он.

Пока Ерёмин жадными глотками пил освежающую холодную воду, она показалась ему вкуснее любого витаминного коктейля. Коктейль всегда сладковат и немного приторен, а язык неизменно ощущает примесь химии. А в этой воде он чувствовал одну лишь чистоту и приятную прохладу.

– Вкусно, д-д-да? – спросил Ваня. – Это всегда так. Когда хорошо поработаешь, лучше воды ничего нет.

Ерёмин умыл лицо и руки и почувствовал новый прилив сил. Но прежде, чем вновь вернуться к работе, он постарался немного разговорить Ваню. Тот рассказал Сергею, что любит рыбачить и охотиться, и он бы даже ушёл жить в леса, да зимой одному трудно, и Ксюха – такая неумёха, не оставишь её, за Игорем нужен глаз да глаз, а Подосинкина – она одна со всем не справится. И когда нападают чечухи или дикие, пара лишних мужских рук вовсе не помешают. Тем более, что Пафнутий никогда не возьмёт в руки оружие.

– Почему? – спросил Сергей.

– Го-го-говорит, что молитва – лучшая защита. Он почти всегда в храме. И сейчас вот то-то-тоже.

– Но это неправильно! – возмутился Ерёмин.

– Не-не-не знаю. Может, он и прав, – задумчиво произнёс Ваня.

Ваня жил здесь два года, и пока им и вправду везло. Большие набеги на окрестные фермы случались, но на скит и чечухи, и дикие нападали редко, и никогда толпой. Всегда удавалось отбиться своими силами. Пару раз к ним приходили с соседних ферм – просили помочь защитить хозяйство, и они не отказывали, но самим прибегать к помощи соседей не приходилось.

Ваня пошёл дальше носить воду, а Сергей продолжил копать огород. Несколько раз он замечал маячащую на башне зевающую Ксюху. «Ненадёжная защита», – в который раз отметил он про себя.

К ночи Ерёмин не сделал и четверти того, что задумывал, но устал, как никогда в жизни. Однако Подосинкина была довольна. Завтра уже можно будет посадить семена из шкатулки Вовки, и много других овощей. Она отвела Ерёмина в его комнату – маленькую келью в строении переднего двора. Комнаты остальных фермеров находились рядом. «В случае опасности всех можно будет легко собрать», – удовлетворенно подумал Сергей.
Он рухнул, не раздеваясь, на свою лежанку. Стянул ногой о ногу обувь и постарался заснуть. Но тут оказалось, что организм, который зверски требовал отдыха, спать вовсе не хочет. Ерёмин выглянул в окошко и увидел звёздное небо. Звёзды были гораздо ярче, чем в городе, и казалось, что находятся они намного ближе.

– Вон Марс, – заметил Ерёмин среди множества голубых искорок кровавую точку. – Наверное, и Синицына сейчас на него смотрит. Вспоминает ли она обо мне?

Ему казалось, что он не видел Женьку целую вечность. И была она от него так далеко. Ему представилось, что он не в сотне километров от неё, а где-то там, в забытой марсианской колонии, или даже на другой звезде. Синицына осталась в прошлом, во вчерашнем дне. Может быть, он никогда её больше не встретит. И странно, Сергей не чувствовал ни тоски, ни даже грусти. Всё было так, как должно было быть. Женьке не было места в его новой жизни, но он знал, что в глубине его сердца такое место есть. И никто его никогда не займет… Единственное, чего ему было жаль, так это того, что когда он вернётся, из памяти сотрётся вся свежесть восприятия этих дней. И как рассказать Женьке обо всём, что он пережил – так, чтобы она почувствовала это, словно находилась с ним рядом?

продолжение следует

© Copyright: Маранин Аболина, 2010
Свидетельство о публикации №21008081100