«Нужны любые несовершеннолетние мальчики».

budimir — 24.01.2011 Обещанные записки о декабрьских событиях в Минске и моих собственных злоключениях. Адресуется российским, украинским и прочим друзьям, которые не могли прочесть их по-белорусски.


ПОЛЁТ НАД ГНЕЗДОМ КУКУШКИ ПО-БЕЛОРУССКИ

Нас, тех, кто отсидел свои «сутки» за «участие в несанкционированном мероприятии», по выходе назвали героями. Это, конечно, ласкает слух, но я вынужден взять самоотвод. Без ложной скромности. Просто звание героя мне точно не по чину. Сегодня я чувствую себя униженным и запуганным обывателем. Который не смог ничего сделать, когда один оборотень в погонах душил его жену, а другой угрожал ей лишением родительских прав. Когда его лучшего друга, инвалида I-й группы, у которого из-за трагического стечения обстоятельств из всех подаренных природой конечностей осталась в первозданном виде только одна нога, повалили на землю и волоком тащили в автобус. Когда его сыну разбили нос. Когда на его глазах нагло совершали беззаконие над десятками, сотнями ни в чём не повинных людей.

Обывателя, который без боя позволил схватить и насильно удерживать себя вместе со своими близкими на безмятежной улице людям в чёрной униформе без опознавательных знаков, в чёрных шлемах и чёрных масках под ними. После послушно подчинялся приказам липовых милицанеров, ни один из которых не представился и не имел положенного бейджика с фамилией. Позволил осудить себя липовому суду в лице некоего г-на Юферицына, для смеха одетого в судейскую мантию классического образца, без участия адвоката и свидетелей, без малейшей попытки выяснения обстоятельств рассматриваемого дела, с неприкрытой подтасовкой своих собственных показаний, с игнорированием «смягчающих обстоятельств» при вынесении приговора (отсутствие административных правонарушений за последний год и наличие двух несовершеннолетних детей). Наконец, позволил бросить себя за решётку, не выражая активного протеста против явной несправедливости.

Обывателя, который после всего, что произошло, переживает смешанные чувства, смесь страха и ненависти, в которой преобладает страх, а вовсе не желание вступить в перманентную беспощадную борьбу за восстановление справедливости в своей стране. Будимир во мне уступил место Дмитрию, физическому лицу, сотканному из человеческих слабостей, скованному человеческими привязанностями, далеко не совершенному и не бесстрашному. И этот Дмитрий теперь нервно вздрагивает при каждом неожиданном звонке в дверь, замирает при каждом телефонном звонке...



Точнее, эти две ипостаси сейчас борются внутри меня. Будимир смотрит на Дмитрия, как герой романа американского писателя Кена Кизи «Полёт над кукушкиным гнездом» индеец Бромден смотрел на бунтаря Макмэрфи, когда того привезли в палату в беспомощном, «овощным» состоянии после лоботомии. Макмэрфи подал было надежду искалеченным и порабощённым пациентам психушки на спасение, учил их на собственном примере быть свободными и смелыми, жертвуя своей безопасностью и здоровьем. Казалось, его ничего не может сломать, он вновь и вновь вступал в рискованные схватки с персоналом психушки, ложился под аппарат электрошоковой терапии с неизменными шутками и прибаутками. Но в конце концов был раздавлен и размазан репрессивной машиной. Путём грубого физического насилия преобразован в полуживую никчемность, обречённую вести жалкое существование, служа ужасным предупреждением остальным пациентам. Именно поэтому индеец Бромден принимает трудное решение убить Макмэрфи, так как на самом деле это не он, а фальшивка, «пустая штука», «дурацкая кукла с ярмарочного балагана». Изготовленная и выставленная на обозрение с целью деморализации и запугивания.

Сначала все пациенты дружно смеялись над этой «куклой» и глупостью её создателей, которые собирались провести их на мякине, но через какое-то время, присматриваясь к ней тайком, находили всё больше сходства с оригиналом ...

«Я наблюдал за ними и пытался сообразить, как поступил бы он на моём месте. Одно я знал твердо: он бы не допустил, чтобы такое вот, с пришпиленной фамилией, двадцать или тридцать лет сидело в дневной комнате и сестра показывала бы: так будет со всяким, кто пойдёт против системы. Это я знал твёрдо ...»

Бромден задушил Макмэрфи подушкой. Потом сделал то, чего не смог когда-то сделать его кумир и учитель - вырвал из пола двухсоткилограммовый распределительный пульт из цемента и стали, пробил им окно и вырвался на свободу. Что положило конец диктатуре страха в отдельно взятом психиатрическом отделении. Все пациенты, которые имели полное право покинуть больницу по собственному желанию, однако до сих пор не пользовались им, так как были убеждены заведующей отделения в собственной беспомощности, напуганы и порабощены ей, поочерёдно ушли в самостоятельную жизнь. Более опасную, чем в больнице под пристальным наблюдением персонала, и гораздо менее предсказуемую, но именно поэтому полноценную.

Главной новинкой этого политического сезона стало не рекордное число задержанных в день митинга протеста, в том числе рекордное число арестованных кандидатов, а эти самые «куклы ярмарочного балагана», в которых превратили некоторых вчерашних «нарушителей спокойствия». Хотя не самых пассионарных и бескомпромиссных, от этого не легче. Зрелище публичного самоунижения и трусливого предательства бывших вроде бы смельчаков, которые бросили вызов диктатуре, сделало своё дело - распространило в обществе флюиды страха со стойким привкусом нового тридцать седьмого года. Ту же задачу выполняли насильственные задержания случайных прохожих 19 декабря (по моим наблюдениям, среди задержанных случайные прохожие составляли не менее половины, если не большинство) - посеять в людях подзабытый иррациональный страх перед властью. Мне довелось видеть неприятные проявления этого липкого страха, который выкручивал людей, превращая их в дрожащие создания, в отделении милиции, в суде, в тюрьме. В конце концов, я и сам ему поддался ...

Тем не менее, Будимир, всё ещё живущий во мне, настойчиво повторяет, что альтернатива одна: или двигаться в сторону возрастания собственного страха, преодолевая его, или стать счастливым кретином с закрытыми глазами, ушами и ртом, рабом, который считает своё рабство достоинством.

И ещё. Мне точно известно, чего мне ужасно не хотелось бы - чтобы мои дети выросли в рабстве страха. Вряд ли можно этого достичь путём наименьшего сопротивления, просто уехав в страну с более благоприятными условиями (такие мысли, каюсь, меня уже посещали). Поэтому я остаюсь. Нещадно давя подушкой Дмитрия.

ПРОСПЕКТ-2010

Хотя беды ничто не предвещало и казалось, что «площади» угрожают разве что мороз и сытая апатия минчан, поскольку традиционные страшилки властей выглядели слишком формально и блекло по сравнению с 2006 годом, вполне в духе либеральных веяний последних месяцев, примерно за сутки до дня выборов меня охватила необъяснимая тревога. Я категорически отказал жене в её желании придти на площадь вместе с нашим восьмилетним сыном, который загорелся идеей участия в митинге против диктатуры и хотел прихватить с собой деревянный меч. Более того, стал упрашивать и её саму не приходить. Впервые за многие годы. Раньше такой мысли у меня не возникало, когда была возможность, мы выходили на митинги вместе. В свою очередь, жена, которой передалась мая тревога, стала отговаривать старшего сына - студента. Несмотря на свою убеждённость в том, что уж кто-кто, а студенты не имеют права быть социальным планктоном. Они по определению или бунтари, или не заслуживают звания студентов.

Короче, парадоксальным образом на душе у нас было очень неспокойно накануне 19 декабря. Парадоксальным, потому что в 2006-ом я шёл на площадь - за выход куда угрожали расстрельной статьей, и эта угроза выглядела достаточно правдоподобной, либерализацией-то даже и не пахло, а на всякие там европы с америками власть плевала с высокой колокольни - в приподнятом, почти праздничным настроении. Впрочем, в то время моя семья находилась в подмосковном дачном посёлке и за неё можно было не волноваться.

Когда в сети появилось сообщение, что Владимир Некляев избит и находится в реанимации, я произнёс вслух: «У меня было предчувствие, что-то такое обязательно случится ...»


((Иллюстрация заимствована у genosse_u)

Тем не менее, преодолевая всё большую тревогу, на площадь я пошел. Власть не оставила мне другого выбора. В социально-политической системе по-белорусски невозможно проявиться иначе, нежели чем выйдя на улицу. Тот, кто хранит свой протест внутри, в домашних условиях, остаётся невидимым для властей и не принимается в расчет. Поэтому, если ты хочешь существовать как социально-политическая единица - выходи из глухого чулана на свет. Иначе для власти ты останешься пустым местом, которое можно и дальше игнорировать.

Предварительно я сходил проголосовать за Николая Статкевича. Кандидата, единственным пунктом программы которого было «вернуть народу право управлять своей судьбой». Не имевшего «президентских амбиций» и с самого начала называвшего белорусские выборы «балаганчиком». За такого кандидата не грех проголосовать, даже будучи анархистом.

На моём участке для голосования коллектив школьников под присмотром взрослых пел патриотическую песню для избирателей, пропитанную телячьи оптимизмом, о том, как нам всем повезло жить в такой прекрасной во всех отношениях стране. Я не выдержал и начал бузить. Ещё больше нам всем повезёт, кричу, обращаясь ко всем, кто находился в фойе, когда мы избавимся наконец от застарелого президентита.

После моего выкрика в помещении воцарились не идеологически-правильная агрессия в отношении вражеского «нарушителя спокойствия», не иронический смех над припыленным чудаком, а угнетённое молчание и растерянность ... То же самое повторилось на втором этаже, где проходило голосование, когда я затеял бучу по поводу качества бюллетеней, «сделанных из туалетной бумаги как будто специально для упрощения фальсификации». Члены комиссии, которые должны были быть готовыми давать отпор вздорным скандалистам вроде меня, краснели и сдавленно бормотали что-то вроде: «Ну почему ... нормальные у нас бюллетени, почему вы так говорите, они же вроде нормальные, ничего такого».

Этот частный случай следует записать в симптоматические приметы времени: те, кто по долгу службы должен поддерживать главнокомандующего, потеряли твёрдую почву под ногами. Позже мой вывод найдёт подтверждение и в разговорах с милицанерами.

Но пока что, проголосовав за возвращение народу права на управление своей судьбой, я отправился на вокзал, где мы договорились встретиться с другими блогерами и с матерью-пенсионеркой, которая ехала в Минск полтора часа электричкой, несмотря на температуру, чтобы заявить власти о своём существовании.


(Иллюстрация заимствована у genosse_u)

Как и всё «несанкционированное мероприятие» в целом, шествие нашей отдельной колонны от ж/д вокзала было не просто мирным, а маниакально мирным, просто издевательски мирным. Даже тогда, когда стало известно об избиении Владимира Некляева, колонна по-прежнему продолжала останавливаться на красный свет и переходить улицу строго в отведённых местах. Хотя, на мой взгляд, имела с того момента полное моральное право на любое неповиновение и противодействие властям.

Собственно, даже если бы те несчастные стёкла в Доме правительства били не провокаторы, это было бы непропорциональным ответом на совершённое властями насилие. Непропорционально мягкотелым и беззубым. Посмотрите на европейские столицы, которые поочерёдно вспыхивают и взрываются по незначительным (по белорусским меркам) поводам. Сравните характер и масштаб разрушений, например, в Париже, Риме, Афинах, Лондоне с тремя разбитыми стёклами в Доме правительства. Вам будет неудобно и смешно называть то, что произошло в Минске 19 декабря, «массовыми беспорядками».

За час до окончания голосования «получил в морду», по терминологии главнокомандующего, не только один из кандидатов на президентский пост, даже не только те, кто отдал за него свои голоса. Получили в морду и те, кто надеялся, что им наконец разрешено действительно сделать свободный альтернативный выбор на участках для голосования, и те, кто проголосовал за безальтернативную власть, выбирая гарантированную стабильность. Первым главнокомандующий наглядно продемонстрировал, где их место - мордой в снегу. А других нагло обманул: 19 декабря закончились не «войны», как он теперь уверяет, закончился мир в Беларуси. Закончился окончательно и бесповоротно. Он не сможет долго удерживаться исключительно на омоновских дубинках, на бездарной попсе, которой пытались заглушить голоса недовольных на Октябрьской площади и несбыточных обещаниях, что мы уже совсем скоро будем жить как в Швейцарии, следует лишь соблюдать тишину и порядок, чтобы капитал чувствовал себя в Беларуси безбоязненно (почти прямая цитата). Понимаете, не народ, а капитал должен чувствовать себя безбоязненно.

«Если правительство нарушает права народа, восстание для народа и для каждой его части есть его святым правом и неотложным долгом». (Французская Декларация прав образца 1793 года.)

Белорусы этим правом пока что не воспользовались, видимо, в расчёте на то, что ещё не исчерпаны все мирные возможности изменения политической ситуации. Вынужден с огорчением констатировать: они исчерпаны. Белорусская власть 19 декабря и в последующие недели зачерпнула слишком глубоко, до донышка.

На Октябрьской площади сквозь оглушительную попсу из динамиков не было слышно, что говорится со ступеней Дворца профсоюзов, где находились «лидеры». Но незадолго перед тем, как толпа начала выходить на проспект, мне удалось подобраться максимально близко к импровизированной трибуне. Слышно всё равно было плохо, но не настолько плохо, чтобы не слышать призывов идти к площади Независимости. Так вот, я этих призывов не слышал. Позже читал, что какие-то призывы с трибуны куда двигаться и чего-то требовать всё же были. Ну, не знаю. Что я слышал, так это разговоры «рядовых» собравшихся на площади о том, что надо уже куда-то двигаться, потому что стоять и слушать эту попсу дальше просто невозможно. Похоже, стартовым сигналом стало такси, которое внезапно встало посреди проспекта, частично остановив движение. Оно как магнитом привлекло людей к себе, и они стихийно начали выходить на проезжую часть. Позже я пытался разглядеть «лидеров» во главе колонны. Их там не было. Колонна никем не возглавлялось, в строгом смысле слова.



Поэтому я бы назвал события 19 декабря не «площадью», а «проспектом». Именно здесь произошло совершенно свободное волеизъявление свободных граждан. Площади, как Октябрьская, так и Независимости, оказались ловушками. Когда свободные граждане перешли с одной площади на другую, они вдруг снова заскучали по «лидерам», сразу начали выискивать их, чтобы ими кто-то управлял. Ей-богу, лучше бы они там не останавливались, а пошли дальше и дальше - через всю Беларусь...

Но произошло то, что произошло. Ничего, однажды белорусы наконец научатся самостоятельности. Время пришло.

«ХАПУН»: БЕССМЫСЛЕННЫЙ И БЕСПОЩАДНЫЙ

Несмотря на мои просьбы, на площадь жена все-таки пришла. Попытка мирного договора с родителями - вы не голосуете за Лукашенко, я остаюсь дома - провалилась. Не согласились. Тогда она съездила на старую квартиру, собрала две сумки детских вещей, новогодних игрушек и, не завозя их домой, присоединилась по дороге к нашей колонне. Оставить сумки у знакомого, который живёт в центре Минска, отказалась. Наверное, рассчитывая, что они будут гарантией её самых миролюбивых намерений. Поскольку она пришла нести не меч, но мир. И вместе с тем предостеречь своих мужчин от необдуманных, рискованных поступков. Кто же знал, что рискованным будет само нахождение в центре города вечером 19-го, независимо от намерений. Что касается женщин, то г-жа Ермошина, глава белорусского ЦИК, отвела им единственное возможное место в белорусской социальной модели: сидеть дома и варить борщ. Если ты не варишь дома борщ, а «шастаешь по площадям», ты уже как будто и не женщина.



В этом утверждении есть толика правды: да, действительно, не женщина в патриархальным смысле слова, существо пассивное и зависимое, а полноправный гражданин.

Поступок моей жены был совершенно самостоятельным, гражданским, но когда на площади запахло жареным, я решил её эвакуировать в срочном порядке вместе с её нелепыми сумками. Потому как картинка, которую я себе рисовал в голове, была невыносима: разбросанные по снегу в разные стороны новогодние игрушки и детские вещи среди луж крови...


((Иллюстрация заимствована у navicki)

Из-за этого вынужденного отступления я лишился возможности совершить какой-нибудь эффектный героический поступок, но одновременно и угрозы получить в итоге куда более серьёзный срок заключения, чем я получил. Всё равно сопротивление превосходящим силам противника (иначе и не назовёшь сейчас представителей силовых структур) было обречено на поражение.

Такие же или подобные оправдания нашлись у сотен, тысяч участников акции протеста на площади Независимости. Надо сказать, что я, завсегдатай уличных акций с 1991 года, никогда не видел столь массового и поспешного бегства от омоновцев. Что лишний раз доказывает: на площадь в тот вечер вышли отнюдь не уличные хулиганы и не прожжённые активисты оппозиционных партий с целью устроить вооружённый мятеж. Люди как люди. Морально не готовые к силовому противостоянию. (То, что происходило у входа в Дом правительства, поодаль от основного митинга - отдельная история, окутанная загадками и непонятками.)

В следующий раз те, кто потрусливее, не выйдут совсем, а те, кто выйдет, выйдут совсем с другим настроем. Как выходили в 99-ом, например, году.



Своевременный уход с площади не спас нас от задержания.

С полчаса мы стояли невдалеке от места драматических событий, переводя дыхание и с грустью наблюдая за бесконечным толпой, отступавшей по улочкам в политическое небытие. От этого зрелища разгромленного народа слёзы наворачивались на глаза...

Наши друзья, Костя Чернец с женой тем временем выехали в город подышать наэлектризованным воздухом и пробирались к нам партизанскими тропами, минуя милицейские кордоны. Встретившись, мы отправились мирно гулять, печалуясь о несостоявшемся бунте и радуясь, что белорусы-то, оказывается, не впали в летаргический сон все как один. Вон сколько их выплеснулось на улицы.

К моменту нашего задержания неизвестными в чёрном на тихой освещённой улице мы уже отошли на несколько километров от роковой площади. Нас было шестеро. Если не считать меня, кого во время игры в «мафию» в камере Жодинской тюрьмы всегда подозревали в нехорошем за внешний вид, компания ничем не напоминала злостных участников «массовых беспорядков». С большей вероятностью мы могли возвращаться с какого-нибудь, скажем, театрального представления. Среди нас был инвалид первой группы - Костя Чернец, который в последний год был весьма далёк от «пены дней», занимаясь фундаментальным исследованием образа смерти в искусстве и литературе в социальном преломлении. Благодаря чему приобрёл вид философа-отшельника. Позже, в Ленинском РОВД, один уголовник, который попал в политический замес, полушутя сравнил Чернеца с Христом, идущим на Голгофу. И хотя Костю «великодушно» отпустили через сутки (приговорив к штрафу в 300 долларов, продержав всё это время без воды и пищи, погоняв по милицейскимзастенках вниз и вверх, туда и сюда, всёна одной ноге, отсутствующие руки за спину, просветлённым лицом к стене, повозив в переполненных автозаках), что не тянет на Голгофу, в моих глазах он стал символической фигурой - самым наглядным свидетельством того варварства и мракобесия, которые состоялись 19 декабря.

Костя и Фании участия в митинге не принимали. А это было совсем необязательно, чтобы пострадать от действий милицанеров в тот вечер. Незадолго до нас были задержаны пятеро нарядных молодых людей на крыльце пиццерии, которые пришли туда отпраздновать день рождения своего друга. В автобусе, куда нас грубо затолкнули, уже находилась супружеская пара учёных-биологов, которые ехали встречать свою 13-летнюю дочь, но были схвачены в полночь на остановке теми самыми неизвестными в чёрном.

Заметьте, в полночь. Нас же задержали ещё позже. При этом в протоколах задержания было указано время 22:30 (место тоже было совершенно другим). Самое интересное, что согласно официальной информации ГУВД Мингорисполкома, сотрудники органов внутренних дел «приступили к задержанию активных участников несанкционированных массовых мероприятий» в 22:56. Что автоматически лишает сотни написанных под копирку протоколов в Ленинском РОВД доказательной силы.

В связи с чем я обратился к пресс-секретарю ГУВД Мингорисполкома Александру Ластовскому, выразив надежду (только не смейтесь) на его офицерскую честь, с просьбой выступить в суде в нашу защиту для восстановления справедливости. Вот что мне ответил г-н Ластовский: «По роду службы мои свидетельства не могут чем-нибудь помочь вам». Тот самый род службы, что не позволяет Александру Ластовскому чем-нибудь помочь сотням осуждённых по поддельным протоколам, не помешал другим «правоохранителям» подписывать эти протоколы, не соответствующие даже собственно милицейской версии событий.

Мой комментарий в блоге Ластовского оказался единственным, связанным с событиями 19 декабря, на который он дал ответ. Остальные комментарии пресс-секретарь ГУВД Мингорисполкома, вопреки своему обыкновению и поставленной перед ним задачи - достучаться до сердец и умов интернет-аудитории, проигнорировал. И это радует - значит, им попросту нечего сказать.

А интересно было бы узнать, для чего понадобилось устраивать «хапун» в радиусе нескольких километров (позже я встречался с людьми, задержанными возле ночных магазинов вообще где-то на окраинах), загребая столько совершенно случайных прохожих? Что помешало милицанерам - хотя у меня нет уверенности, что это были сотрудники милиции, так как они отказались назвать не только собственные имена, но и свою принадлежность к какому-нибудь милицейскому подразделению - отпустить инвалида первой группы, чьё задержание явно не лезло ни в какие ворота? Они уже в первые минуты видели, кого задержали. Один из неизвестных в чёрном спросил Костю: «А ты зачем камни в нас бросал?». В ответ на что Костя продемонстрировал ему свои отсутствующие руки. Кажется, менту даже немного стыдно стало в тот момент. Но стыда хватило только на то, чтобы дать Косте сесть.

Говорят, за каждого задержанного ментам платили премию в размере 200 тысяч белорусских рублей (~65 долларов). То есть, они вели себя не как цепные псы режима, а как обыкновенные «охотники за скальпами». Которым было совершенно всё равно кого хватать.

Даже не знаю, что страшнее.

«НУЖНЫ ЛЮБЫЕ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИЕ МАЛЬЧИКИ»

Во время нашего задержания в ночь с 19 на 20 декабря неизвестные в чёром провели какую-то хитроумные рокировку, смысл которой остаётся для меня загадкой: сначала бросили нас в один автобус, оттуда же, не дав опомниться, молниеносно перебросили в другой. В результате чего мне трудно сказать, везли нас в белом или бордовым автобусе, одна и та же бригада нас задерживала и сопровождала в отделение милиции, или разные. Неужели всё для того, чтобы замести следы и спрятать концы в воду? Хорошо, если так: значит, чего-то они всё же боялись, чувствуя неправомерность своих действий.

Хотя в шлемах да ещё и масках под ними, наверное, было не очень комфортно, не побоялся показать лицо по моей просьбе только один из шлемоголовых, присутствующих в автобусе. Правда, не назвал ни своего имени, ни подразделения, к которому относится. Не говоря о том, что и не подумал выпустить Костю Чернеца. Поэтому своего респекта я высказывать ему не стану. На вопросы об основаниях, на которых мы были задержаны, отвечал: «С чего ты взял, что я вас задерживал?». Действительно, где же ты отличишь этих клонов в чёрном, может, и не он. А кто тогда? «Не знаю». Избивали зачем? Разве мы представляли для кого-то опасность, или сопротивлялись... Тут шлемоголовый с человеческим лицом дал волю эмоциям, не сдержался: «Что-о-о?! Это мы ещё не начинали вас бить!».

Ответить, с какого момента применение насилия можно считать избиением, на первый взгляд, так же трудно, как и на известный с античности вопрос: с какой песчинки начинается куча? По этой причине некоторые из задержанных впоследствии осторожничали, рассказывая об обстоятельствах своего задержания: «Нет, меня не били, разве что несколько раз дубинкой ударили ...». Нездоровая осторожность, на мой взгляд. Чем больше насилия позволять и прощать по отношению к себе, тем больше оно будет применяться. Я исхожу из того, что человеческое тело неприкосновенно. Поэтому любые немотивированные силовые воздействия против вас надо рассматривать именно как избиение. Можно было бы добавить - «и реагировать соответственно», ведь каждый человек имеет право на самооборону, но это работает только в тех местах, где существует один для всех закон. Не наш случай. Здесь хотя бы твёрдо усвоить, что это недопустимо и оценивать соответствующим образом.

Если забыть про избиение и абсолютно незаконное задержание, эту поездку в автобусе можно назвать комфортной (по сравнению с более поздними перемещения в автозаках) и даже в определённой степени интересной, благодаря возможности на равных пообщаться с представителями силовых структур. Ну, почти на равных. Если забыть, что мы были у них в плену, а не в гостях. В задней части салона, говорят, заставляли сидеть, не поднимая головы, и молчать, тогда как у нас впереди образовалось что-то вроде дискуссионного клуба. Возможно, следовало бойкотировать тех шлемоголовых, но мы поддались соблазну провести агитацию. О вреде слишком долгого нахождения у власти одного человека и завязывания на него всех приводных ремней, необходимости отсутствующего у нас народного контроля за властью, пользе забастовок, других форм протеста и т.д., и т.п.

Несмотря на наличие у наших собеседников таких весомых аргументов, как дубинки и другие спецсредства, в дискуссии вели мы. «Вы умные, а мы ... стараемся быть умными» - из уст человека, от которого можно было бы ожидать, что он исходит из принципа «кто сильнее, тот и умнее», это просто жертвенное самоуничижение.

Шлемоголовый с открытым забралом постоянно поддакивал и кивал головой в знак согласия. Шёпотом, на ухо сообщил, что не голосовал за Лукашенко, что без власти ему капец, поэтому он так за неё держится и, уже вслух, сокрушённо произнес, что лучше бы «мы» были с калашниковыми.

Для них, шлемоголовых и неотличимых, все задержанные были на одно лицо - профессиональные революционеры, которые сами выбрали себе работу: бунтовать и страдать. Такая психологическая уловка, чтобы избежать душевного дискомфорта от того, что воюешь против обычных сограждан. Чьё «преступление» состоит самое большее в законном желании засвидетельствовать собственное несогласие с политическим курсом властей, а в некоторых случаях - просто в присутствии «не в том месте, не в то время». Именно такую формулу вины предложил представитель правоохранительных органов одному из осуждённых, который направлялся куда-то по своим частным делам и попал под горячую руку. Отсюда, скорее всего, и разговоры о калашниковых. Скорее всего, эти парни пошли на службу не только за длинным рублём, где-то в глубине души они мечтали о подвигах. О борьбе с бандитами, вооружёнными мятежниками. А тут вместо калашникова в руках «мятежников» детские вещи и новогодние игрушки, или вообще рук нет... Эту ахиллесову пяту я методически, по-садистски расковыривал: ой-ёй-ёй, говорю, как не стыдно, столько труда вложено в строительство этих тел, столько денег ушло на снаряжение, а всё ради чего? Послать этакого робокопа, чтобы он женщин и инвалидов на улицах хватал - это ещё хуже, чем микроскопом гвозди забивать.

Стеснялись, обижались. Когда я уже десятый, наверное, раз повторил про «женщин и инвалидов», не выдержали, попросили не травить больше душу. Хорошо, что она у них всё же есть, душа. Некоторые говорят, что у солдата её не должно быть. В смысле, не надо, чтобы она проявляла своё существование в виде сомнений, колебаний и угрызений совести, а так, ну, пусть лежит себе под спудом, остаётся для домашнего использования. Ложный тезис, на мой взгляд. Солдат без совести и чести, который сражается со своими невооружёнными согражданами за премии, превращается в опричника. О которых из истории известно, что они разбежались кто куда в ходе настоящей опасности. И эти тоже разбегутся, в случае чего. Ведь солдату вредит не совесть и честь, его развращает и деморализует их отсутствие. У тех, кто нас задержал, совесть и честь отсутствовали.

Когда-то в таких же автобусах меня возили настоящие «цепные псы режима», идейно убеждённые, преданные своему делу. На этот раз я увидел обычных наёмников. Опора для власти очень ненадёжная. В случае серьёзной угрозы на них нечего надеяться - предадут, как пить дать.

В подвале Ленинского РУВД, куда нас наконец сгрузили из автобуса после неудачной попытки сбыть с рук в других местах, где всё уже было занято, я гостил 23 марта 2003 года, попав туда после разгона одного потешного микроскопического митинга. За это время зелёные, обшарпанные стены подкрасили и обили панельками, появился жидко-кристаллический телевизор, исчезли учебные плакаты с автоматами Калашникова и мишени в виде человека (вместо них теперь висит одинокий плакат с пакетом сока «Садочок» и схемой самодельной бомбы). И, что самое главное, куда-то делись милицанеры, готовые наставить заблудших на правильный путь, научить, как надо родину любить, доходчиво разъяснить политику партии.

Товарищ главнокомандующий разгоном площади-2010, разрешите доложить: идеологическая работа с теми, кто решился высунуть нос на улицу вечером 19 декабря и был за то справедливо наказан, полностью провалена!

Спустя семь лет они уже не находят что сказать. И не слишком скрывают, что являются марионеточными исполнителями в постановочным фарсе. Так, в присутствии более сотни свидетелей, заместитель начальника Ленинского РОВД, с неприятным удивлением обнаружив отсутствие несовершеннолетних среди задержанных, позвонил своим подчинённым, которые всё ещё усердствовали на улицах города:

«Мне нужны мальчики. Привезите мне любых несовершеннолетних мальчиков, слышите?»

По аудитории пробежал легкий смешок, кто-то пошутил про педофилов в погонах. Смех смехом, но эта фраза полностью раскрывает суть декабрьского хапуна: принимали на вес, брали количеством. (Наверное, план по инвалидах, женщинах, журналистах, иностранных гражданах и т.д. они уже выполнили.) Что лишний раз доказывает их наёмническую природу. О какой «идеологической работе» может быть речь, когда им было до фонаря, кого хватать. Выполнили количественные показатели, и буде. За чтение нотаций, видимо, не доплачивают. Так зачем заморачиваться?

Достаточно того, что приходится в сотнях протоколов «фабулу» старательно выводить. Этим словом у них называется описание состава преступления и обстоятельств задержания. Тоже символично, так как первоначальное значение слова «фабула» - басня, сказка. Ту «фабулу» напряжённо, нервно ожидали, её должны были откуда-то прислать и всё никак не присылали.

Хотя чего было ждать и нервничать, когда она ничем не отличалась от «фабулы» семилетней давности? «Фабула» остаётся той же, как показатель стабильности белорусскоё жизни. Однако «фабульщики» изменились - они уже не верят в свои байки, машина работает только за счёт инерции.

Продолжение следует

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив