"Ну, мертвая! - крикнул малюточка басом" (с)

inesacipa — 18.06.2013
В прошлом подходе к этой книге (требующей, как физическая нагрузка, подходов на пределе сил) описывалось, сколь нудно, нудно главгероиня и главгерой подползают к осознанию того факта, что им надо трахнуться. Шесть глав они тянут и тянут резинку, но что поделать - она девственница, он Доминант, "я американец, ты привидение, между нами не может быть ничего общего" (с). Я уж было решила: хватит с меня глав имени растянутой резинки, больше никогда.

Но вот закончен первый том моей нетленки, а мозг не хочет расслабляться, спать, отдыхать. Он жрать хочет, он горит в огне, мой неугомонный, неугасимый, креативный - и приходится применять огнетушитель. Огнетушителей лучше, чем скучная книженция, для мозга еще не придумано. Так что открываем фундаментальный труд Э.Л.Джеймс и вглядываемся в "Пятьдесят оттенков серого". Через две главы, повествующих о сексуальных фантазиях героини, я уже сплю. Да так крепко, как будто в буквы мне подмешали снотворного. Ибо две главы страхов мисс Анестезии Стил (даже имя у главгероини анестезирующее) перед аналом и связыванием способны усыпить кого угодно.

Признаю: подобное бубубу звучит в голове любой юной девы, обнаружившей, что ее новообретенному парню, чтобы возбудиться, похоже, требуется нечто большее, нежели вид голых сисек. Такие открытия всегда расстраивают. Мы, женщины, настолько верим своим сиськам, как будто у нас на теле сидит в засаде пара Бэтменов, готовых выручить нас из любой западни.

Да, наша, как ее именует автор, внутренняя богиня ГОДАМИ может на два голоса ругаться сама с собой на тему "Твои сиськи недостаточно возбуждающие - нет, это все мужики козлы и извращенцы". Да, порядочной девушке надо пострадать не только после того, как ее связали и отшлепали, но и до. Да, люди с трудом принимают всё, что выходит за рамки хорошего девочкового поведения. Но позвольте, на черта весь этот поток психоаналитического материала в книге-то вываливать? Книга должна суммировать и резюмировать, а не зудеть.

Но Э.Л.Джеймс именно зудит. Ее героиня вызывает желание выпороть ее и засунуть ей в рот кляп без всякого пикантного подтекста. Есть такие противные девицы, с которыми хватает и пятнадцати минут разговора, чтобы стать маньяком. Но не сексуальным. У кого бы, прости господи, устояло бы под такой монолог:

Я содрогаюсь от мысли, что меня будут сечь розгами или плетью. Шлепать еще куда ни шло, хотя, наверное, это унизительно. А как насчет связывания? Ну, он связывал мне руки. И это было… очень возбуждающе, да. В общем, связывание, похоже, не так уж и плохо. Он не будет одалживать меня другому Доминанту… само собой, не будет! Совершенно неприемлемо.
Мне нельзя смотреть ему в глаза. Что за странное требование? Как же я узнаю, о чем он думает? Впрочем, кого я обманываю, Кристиана не поймешь, но мне нравится смотреть ему в глаза. У него очень красивые глаза – чарующие, умные, глубокие и темные, темные от секретов доминанта и господина. Я вспоминаю обжигающий, затуманенный взгляд и смущенно ерзаю, стиснув бедра.

Это при том, что доминант и господин Кристиан ведет себя как придурок, нудный, закомплексованный задрот, боящийся отказа и не знающий, чем бы еще купить и удержать даже такую амебу, как мисс Анестезия. Книга содержит килобайты электронной переписки, пустой и глупой, как любая реальная переписка влюбленных - чириканье и заигрывание. Для книги реальность в снятом виде не годится, ты, фикерша! - хочется сказать автору. Для книги требуется преображенная реальность, а ты гонишь объем, перечисляя все действия героев. И даже не описывая, а попросту составляя список заполошного кудахтанья мисс Анестезии и унылых попыток мистера Грея возбудиться.

Ну, будем считать, что я пристрастна. Однако на ум так и приходит фраза из фильма "Женитьба Бальзаминова", сказанная Людмилой Гурченко в роли Устиньки: "Капочка просила, чтоб вы с ней были посмелее!"

Я ищу в «Википедии» слово «сабмиссив».
Через полчаса меня слегка подташнивает, и, честно говоря, я потрясена до глубины души. Неужели я действительно хочу забивать голову этим? Господи, значит, вот чем он занимается в своей Красной комнате боли? Пялюсь в экран, и часть меня, значительная и очень влажная – та, о существовании которой я узнала только недавно, – сильно возбуждается.

Набрела на описание принудительного оргазма, не иначе. Ничего возбуждающего в описании, скажем, золотого дождя, алголагнии или вакуумной кровати невинная (а тем более отнюдь не невинная) дева, думаю, не вычитает. Однако что там, в двух абзацах, полчаса читать? Главгероиня и читает так же тяжко, как извилинами ворочает? Вот почему описания мелких шалостей партнера в ее мозгу неизменно разрастаются в нечто эпическое, садомазохическое, долженствующее внушать почтение и возбуждение...

Кристиан достает из кармана брюк серебристо-серый шелковый галстук… тот самый галстук, который оставил следы на моей коже. Движения Кристиана быстры, когда он садится на меня верхом, связывает мои запястья вместе и закрепляет другой конец галстука на перекладине белой железной кровати. Я никуда не сбегу. Я в буквальном смысле привязана к постели и возбуждена до предела.
Кристиан соскальзывает с меня, встает рядом с кроватью и смотрит потемневшими от желания глазами. В торжествующем взгляде сквозит облегчение.
– Вот так-то лучше, – бормочет он, и на его губах играет порочная улыбка.

И понеслась, думаете? Как же. Все бы вам жеребчиками скакать, когда вас привяжут. В буквальном смысле. Они, возбужденные до предела, еще побеседуют часок-другой. Выпьют по-дружески, поедят, телик посмотрят... Иначе как им прочувствовать эффект от возбуждения? Оба молодые, здоровые, сексапильные - непременно надо привязать партнершу, мееееееееееедленноооооооооооооо раздеееееееееееееееееетьсяааааааааааааааааа и выыыыыыыыыыыыыыыыыыпииииииииииииииииииииииииить...

– Ну-ну, – произносит Кристиан, медленно облизывая нижнюю губу. – Анастейша, ты опять кусаешь губу. А ты знаешь, как это на меня действует.
Он предостерегающе прикладывает к моему рту свой указательный палец.
О боже! Я лежу, беспомощная, и едва сдерживаюсь, глядя, как грациозно он ходит по комнате. Меня это жутко заводит. Медленно, почти лениво, он снимает туфли и носки, расстегивает брюки и стягивает через голову рубашку.

Половину его хождений по комнате со стояком наперевес я, каюсь, пропустила. А потому что накануне отлично выспалась и совершенно не собирась засыпать снова или впадать в летаргию. В кому! С таким партнером можно не просыпаться вообще - все равно ничего интересного не предвидится.

– Хм, – выдыхает он оценивающе. – Все лучше и лучше. Пойду принесу что-нибудь выпить.
Кристиан наклоняется, целует меня, нежно прижавшись своими губами к моим, и встает с кровати. Доносится тихий скрип двери. Пошел за выпивкой. «Куда? Куда-нибудь неподалеку? В Портленд? В Сиэтл?» Напрягаю слух, улавливаю негромкую речь и понимаю, что Кристиан разговаривает с Кейт. О нет… он же почти раздетый! Что он ей скажет? Слышу негромкий хлопок. А это еще что? Снова скрипит дверь – Кристиан возвращается, слышны его шаги и позвякивание льда в бокале. Какой там напиток? Кристиан закрывает дверь и, судя по шороху, снимает брюки.

Брюки, напиток, соседи, под дверью подслушивающие - мысли обо всем этом, конечно, способствуют взлету возбуждения. Нет, я не спорю, женщинам нравится долгая прелюдия, но прелюдия подразумевает нечто иное, нежели привязать бабу к койке и уйти гулять с собакой или работать барменом в пабе на окраине.

Неспешность описаний Э.Л.Джеймс соперничает в неспешности с действиями ее героев. После похода за вином они приступают... не так быстро, друзья мои! Они приступают к маринованию мисс Анестезии в вине. Что они делали до этого? Тоже мариновали. Но по-другому. А сейчас - в вине.

– Приятно?
Я напрягаюсь, а он снова берет стакан, целует меня и проталкивает вместе с вином в мой рот кусочек льда. Потом медленно и лениво оставляет на моем теле дорожку прохладных поцелуев: вниз по горлу, между грудей и дальше, к животу. Льет холодное вино в мой пупок и роняет туда льдинку. Я чувствую, как она прожигает меня почти насквозь. Ох.

Сейчас он еще посолит, поперчит и поставит твой аквариум на огонь.

Поскуливаю от изнеможения, пытаюсь высвободить руки. Я совершенно беспомощна, потерялась в эротической пытке.
– Пожалуйста, – умоляю я, и Кристиан решает наконец сжалиться надо мной.
– Как тебя трахнуть, Анастейша?
О… меня бросает в дрожь. Он вновь останавливается.
– Прошу тебя!
– Чего ты хочешь, Анастейша?
– Тебя… сейчас! – Я уже плачу.
– Как тебя трахнуть – так, или вот так, или, может, вот так? Выбор бесконечен.

Вы поняли, детки, как обращаться с тетками? Выбирай, но бесконечно, бесконечно, но выбирай.

Кристиан смотрит на меня оценивающим взглядом, а потом внезапно хватает и переворачивает на живот. Из-за связанных рук я вынуждена опереться на локти. Кристиан толкает мои колени вперед, я невольно поднимаю зад и получаю увесистый шлепок. В то же мгновение Кристиан стремительно проникает в меня. Я вскрикиваю от боли и неожиданности и кончаю снова и снова, словно распадаясь под ним на мелкие кусочки, пока он продолжает двигаться. Восхитительно. Он не останавливается. У меня уже нет сил, больше не выдержу…

Объясните, бога ради, как она вообще хранила возбуждение все эти бесконечные часы усыпляющей возни с ее телом? Сколько ни рассказывай сказок о возбудимости девственниц, это всего лишь сказки. Привязать мало что понимающую в сексе девчонку к быльцу кровати и плясать вокруг с бубном, вином, брюками-галстуками вовсе не значит ее возбудить. Скорее вызвать у нее лавину сомнений в нормальности и потенции партнера. А уж чтобы дама получила оргазм, причем множественный, сразу после пенетрации - тут либо нимфомания, либо долгая предварительная стимуляция (и отнюдь не в виде поливания вином и оценивающих взглядов).

И так - каждый раз: нудно-трудно в начале и быстро-смазанно в конце. Взято всё худшее от подросткового секса и старческого. Подростковый секс, по-крайней мере, эмоционально богат, чего о книге Джеймс не скажешь. Здесь приходится благодарить и за малые милости. Например, за описание не-совсем-но-почти-секса, уложившегося в полстраницы.

Я не могу двигаться. Я лежу, обнаженная, распростертая на большой кровати, руки и ноги крепко привязаны к столбикам. Кристиан наклоняется и медленно проводит наконечником стека по моему лбу, носу – пахнет дорогой, хорошо выделанной кожей – и по приоткрытым губам, из которых вырывается тяжелое дыхание. Он сует хлыст мне в рот, и я чувствую его вкус.
– Соси! – приказывает он тихим голосом.
Я смыкаю губы вокруг наконечника и повинуюсь.
– Хватит!
Я тяжело дышу, когда Кристиан вытаскивает стек из моего рта и ведет им по подбородку и шее к впадине между ключицами. Медленно обводит ее и тащит наконечник стека по моему телу, между грудей и дальше вниз, к пупку. Хватаю ртом воздух, извиваюсь, натягивая веревки, которые впиваются в запястья и щиколотки. Кожаный наконечник рисует круг вокруг моего пупка, спускается ниже и через волосы на лобке пробирается к клитору. Кристиан взмахивает стеком, резкий удар обжигает мое сладостное местечко, и я, с криком облегчения, бурно кончаю.
Внезапно я просыпаюсь, мне не хватает воздуха, влажное от пота тело содрогается в отголосках оргазма.

Упс. Это был сон, но даже во сне маленькая ханжа Анестезия называет свои гениталии идиотскими эвфемизмами. У нее даже подсознание ханжит.

О черт, лучше бы писательница не пыталась сделать своих главгероев ЕЩЕ прекрасней. Анестезия Неподвижная Стил до того невинна, что ее и развращать не хочется - пусть полежит за шкафом нетронутая. Кристиан ейный вообще ангел белокрылый, ни акта в простоте. И когда нам вдобавок подсовывают оправдания мистера Грея, как он дошел до сложности такой, его хочется уже не выпороть, как Ану Стил, а убить, чтоб не мучился.

– Почему ты не любишь, когда тебя трогают? – шепчу я, глядя в серые глаза.
– Потому, что испытал пятьдесят оттенков зла, Анастейша.
Ох… его честность обезоруживает. Я моргаю.

В чем честность? В красивой фразе? Я не против красивых фраз, я их даже, можно сказать, люблю, но они не имеют ничего общего с честностью.

Кристиан когда-то голодал. Ох, ни фига себе! Что ж, это многое объясняет. Я вспоминаю интервью – он на самом деле хочет накормить весь мир. Я судорожно вспоминаю статью Кейт. Его усыновили в четыре года. Не могу представить, что Грейс морила его голодом, наверное, это случилось еще до усыновления, когда Кристиан был совсем маленьким. Я сглатываю, сердце сжимается от мысли о голодном сероглазом малыше. О, нет. Какую жизнь он вел, пока семейство Грей не нашло его и не усыновило? Меня охватывает чувство возмущения. Бедный, униженный, извращенный филантроп Кристиан...

Впрочем, все попытки найти хоть след извращенности филантропа проваливаются. Или это я такая извращенная, что голодавшие до четырех лет филантропы мне в подметки не годятся? Но мне не кажется извращенным половой акт сидя.

– Например, так, – выдыхает он, обхватывает рукой мои бедра, приподнимает, одним движением оказывается внизу и очень медленно опускает меня на себя.
Не могу сдержать стон, когда он проникает внутрь, растягивает меня, наполняет изнутри. Какое удивительное, сладостное, восхитительное ощущение полноты! О-о-о… пожалуйста!
...
Я трахаю его. Я командую им. Он принадлежит мне, а я – ему. Эта мысль подталкивает меня, мое тело тяжелеет, я больше не могу сдерживаться и сжимаюсь вокруг него в сладкой судороге, выкрикивая что-то несвязное. Он хватает мои бедра, закрывает глаза, откидывает голову, сжав челюсти, и тоже кончает. Я падаю ему на грудь, обессиленная, и оказываюсь между фантазией и реальностью, там, где нет ни запретов, ни пределов допустимого.

Вы меня, конечно, извините, но пока никаких запретов не нарушено и пределов не преступлено. Вы дееспособные, половозрелые люди, не связанные брачными обязательствами. Будете вы делать что-то не столь унылое или нет, я вас спрашиваю? Ославаяйцам! Он решился ее отшлепать! Йесс! Я знала, мужик, что ты мужик. Только заканчивай уже трепаться. Все заканчивайте трепаться!

– Я всегда держу слово. Сейчас я тебя отшлепаю, а потом оттрахаю быстро и жестко. Похоже, презерватив нам все-таки пригодится.
Он говорит тихо и угрожающе, и это чертовски сексуально. Мои внутренности сжимаются от горячего, жадного, растекающегося по всему телу желания. Кристиан смотрит на меня горящими глазами, ждет. Я неохотно выпрямляю ноги. Может, убежать? Вот оно, наши отношения висят на волоске, здесь и сейчас. Согласиться или отказаться? Но если я откажусь, то все будет кончено. Я точно знаю. «Согласись!» – умоляет внутренняя богиня, а подсознание почти парализовано.

И внутренняя богиня пусть тоже замолчит. Пусть она замолчит - или сделайте ей клизму с галоперидолом, этой психической богине.

Он очень медленно приспускает мои штаны. Это унизительно, страшно и очень возбуждает. Кристиан устраивает целый спектакль и откровенно наслаждается. У меня вот-вот выскочит сердце, я едва дышу. Черт, наверное, будет больно?
Кристиан кладет руку на мой обнаженный зад, ласкает, нежно гладит ладонью. А потом убирает руку… и сильно шлепает меня по ягодице. Ой! От боли у меня глаза лезут на лоб, я пытаюсь встать, но Кристиан не дает – его рука лежит между моих лопаток. Он ласкает меня там, где только что ударил, его дыхание становится громким и хриплым. Он шлепает меня еще раз, потом еще. Как же больно! Я молчу, только морщусь от боли.

Надо понимать, таково состояние сабспейса, которого как бы достигла наша как бы развращаемая как бы саба.

И вот он уже внутри, быстро наполняет меня, и я не могу сдержать громкий стон. Кристиан входит резкими, сильными толчками, его тело задевает мой отшлепанный зад, который нестерпимо болит. Невыносимо острое ощущение – жгучее, стыдное и очень возбуждающее. Другие чувства приглушены или исчезли, я сосредоточена только на том, что делает со мной Кристиан, на знакомом, стремительно нарастающем напряжении в глубине живота. НЕТ… мое тело предает меня и взрывается сокрушительным оргазмом.

Ох уж эти речевые обороты, вываливаемые не то автором, не то переводчиком (не знаю, кто именно из них виновен, но переводчик, мне кажется, выжимает из текста все, что в силах - не может же он переписать эту муть?) без всякого понимания момента... Ну к чему здесь пресловутое "мое тело предает меня и взрывается оргазмом"? Пардон, а чего ты хотела в койке? Взорваться не оргазмом, а метеоризмом? Да, это была бы жесть как она есть! Кристиан бы понял, что его сексуальные проблемы - говно вопрос, коли сравнивать с метеооргазмом некоторых девственниц.

Да, кстати, как же отвратительные описания, обещанные нам критикой? Я понимаю, Генри Миллера пятидесятилетняя малоталантливая домохозяйка, воображающая себя двадцатилетней девственницей, не обскачет, но, может, к концу первого тома эта мастерица художественного слова найдет оттенки в своей серости? А то пока и текст, и герои, и их чувства одного оттенка - серомышиного. Серая мышка Ана даже анал с шариками ухитряется описывать так, что ассоциации возникают исключительно медицинские.

Кристиан вводит в меня палец и восхитительно медленно вращает им внутри. До чего же приятно! Я не могу сдержать стон.
Кристиан прерывисто дышит, еще раз шевелит пальцем и сдавленно стонет. Он убирает руку и восхитительно медленно вводит в меня шарики, сначала один, потом другой. О-о-о… Они теплые на ощупь, согретые нашими ртами. Странное ощущение. Когда шарики проникают внутрь, я их не чувствую, но знаю – они там.

Он стонет, она стонет, он восхитительно медленно вращает, восхитительно медленно вводит, она восхитительно медленно соображает... Кабы не описания того, где, что и как герои едят (им писательница посвящает не меньше внимания, чем переписке, бессмысленной и беспощадной ненужной и утомительной), я бы решила, что они пьют тормозную жидкость. Но питаются они нормально, спасибо Кристиану, который явно заедает какие-то свои проблемы и не дает партнерше сорваться в анорексию. Так, очевидно, нам дают понять, что он по натуре бунтарь, а она - хорошая девочка. Какой тонкий ход!

– Как бы мне ни хотелось взять тебя здесь и сейчас, ты должна поесть, и я тоже. Не хочу, чтобы позже ты отключилась прямо на мне, – негромко говорит он в мои губы.
– Значит, тебе нужно только мое тело? – шепчу я.
– Конечно, и еще твой дерзкий рот, – выдыхает Кристиан.
Он еще раз страстно меня целует, затем резко выпускает из объятий, берет за руку и ведет на кухню.

Постепенно великий гуманист-кормилец Грей доводит Ану до эротических снов с участием витамина С.

Кристиан в облегающих рваных джинсах стоит в железной клетке и смотрит на меня. Он бос и обнажен до пояса. На прекрасном лице дразнящая усмешка, серые глаза сияют. В руках у него миска с клубникой. С грацией атлета Кристиан подходит к решетке и протягивает сквозь прутья спелую сочную ягоду.
– Тебе, – говорит Кристиан, его язык ласкает небо на первом звуке.

Но наяву хорошая девочка Анестезия упорно балансирует на грани нервного истощения.

Нет, слишком рано для меня. Я просто не смогу ничего в себя впихнуть.
– Я выпью чаю, а круассан съем потом, ладно?
Кристиан смотрит на меня с недоверием, и я расплываюсь в улыбке.
– Не порти мне праздник, Анастейша, – мягко предупреждает он.
– Я поем позже, когда проснется мой желудок. В половине восьмого, идет?

И тогда он начинает мучить ее жратвой, пытать и изводить, как оно никогда не удавалось с помощью анальных шариков. То он делает заказ в кафе с таким видом, будто в качестве специального предложения собирается устроить тройничок с официанткой...

– Нет, мы знаем, чего хотим. – Губы Кристиана складываются в чувственную улыбку. – Две порции оладий с кленовым сиропом и беконом, два апельсиновых сока, черный кофе с молоком и английский чай, если есть, – говорит он, не спуская с меня глаз.

То страстно призывает пожрать уже, наконец.

– Завтрак, – шепчет он страстно.
В его устах яичница с беконом покажутся запретным плодом. Как ему это удается?

В его устах яичница с беконом? Значит ли это, что он жевал с открытым ртом и кормил свою девочку, как пингвин птенцов - из клювика? Все, кажется, мы дождались отвратительных описаний. Но отнюдь не там, где ожидали.

Ибо финальная порка под музон (урааааа! мы дождались настоящего спанкинга! ну почти настоящего) знаменует собой... знаменует лишь новый виток занудства.

Еще удар. На этот раз поперек груди. Я снова кричу. Кричу от наслаждения, боль терпима, даже приятна, нет-нет, довольно! Кожа поет в унисон с музыкой, я с каждым ударом все глубже погружаюсь в тайники души, где дремлют самые отчаянные фантазии. И мне это нравится.
Удары вдоль бедер, короткие хлесткие удары по лобку, по ногам, и снова по туловищу, снова вдоль бедер. Удары не прекращаются, пока музыка не достигает кульминации. Неожиданно она обрывается. Замирает и плетка. Музыка вступает снова… и на меня обрушивается град ударов, заставляя стонать и корчиться от сладкой муки. И снова тишина… лишь мое прерывистое дыхание и неутоленная страсть. Что со мной? Что он со мной делает? Я не могу совладать с возбуждением. Я там, где правят порок и похоть.
Кровать прогибается под весом его тела, и музыка вступает вновь. Вероятно, он поставил запись на повтор.
...
– Что это была за музыка? – бессвязно бормочу я.
– Spem in alium, мотет для сорока голосов Томаса Таллиса.
– Грандиозно…
– Я всегда хотел трахаться под эту музыку.

Ибо после пары связываний и пары десятков шлепков дева Ана вообразила себя полной извращенкой богиней и настояла на жесткой порке. Умница Грей не придумал ничего лучше, чем взять ремень, отвести самонадеянную особу в игровую комнату и там отходить, как на конюшне. После чего, разумеется, она покинула его, обозвав всякими словами - притом, что ничего, помимо оговоренного, с нею не сотворили. Но кабы не эта обидка, Э.Л.Джеймс пришлось бы завершить сагу на первой книге - принятием слабостей и тараканов главного героя героиней. А так мы имеем кучу рефлексий, озеро соплей и неизбежный всплеск инфантилизма.

Подсознание печально качает головой, внутренней богини не видать. Мне хочется к маме. Я вспоминаю ее прощальные слова в аэропорту: «Прислушивайся к зову сердца, дорогая, и прекрати копаться в себе. Расслабься и получай удовольствие. Ты так молода, солнышко. Тебе столько еще предстоит узнать! Чему быть, того не миновать. Ты заслуживаешь самого лучшего».
Я прислушалась к зову сердца – и что получила? Горящую от боли задницу и сломленный дух. Я должна уйти, оставить его. Он не подходит мне, а я – ему. У нас ничего не выйдет. От мысли, что я больше никогда не увижу Кристиана, я задыхаюсь… о, мои Пятьдесят оттенков.

О ваши Пятьдесят оттенков. Уж так унылы, так нарративны, так пусты и так усыпительны, что я не знаю, кто и зачем пойдет читать вторую книгу. Меня застрели, я к ней шестом не притронусь. Лучше пойду и напишу обзор садомазофанфиков. Там все грязнее, горячей - и честнее. Там реальный недотрах, реальные фантазии, реальная наивность. И если девственность - то тоже реальная, а не старческие сопли, размазанные по тексту не умеющей писать домохозяйкой, забывшей, как член-то выглядит, а не то что генитальный бондаж.

Но пиарщикам - респект. Не от имени читателя, разумеется, но от имени наблюдателя за их ужимками и прыжками. Как говорила Ханума: "А ты попробуй, как я - немолодую, некрасивую и не очень богатую сосватать!" Воистину, пиар-манагеры превзошли себя, вбросив на рынок - такое УГ.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив