Несколько слов вчерашним комментаторам

avmalgin — 29.03.2010 Вчера у меня в ЖЖ в подборке фотографий советских воинов, сделанных в занятом в 1945 году Берлине, патриотическая общественность выхватила одну - где солдат пытается отнять велосипед у какой-то немки. Патриотическая общественность устроила строгий допрос: кто фотограф, при каких обстоятельствах сделано фото, откуда известно, что это грабеж, а не дружеская беседа с местным населением и т.д.

Реакция для меня совершенно непонятная. Ну, солдат. Ну, велосипед. Ну, вцепилась в него немка, отдавать не хочет. А вы бы отдали свой велосипед мародеру?

Не хотел я поднимать эту тему, но раз уж зашла речь, предлагаю для обсуждения другие материалы. Совсем не о велосипеде.

Лев Копелев, фронтовик-доброволец. Будучи филологом-германистом по образованию, служил переводчиком, прошел всю войну - с 1941 до 1945 года. Вот что он пишет в книге "Хранить вечно":

«К вечеру въехали в Найденбург. В городе было светло от пожаров: горели целые кварталы. И здесь поджигали наши. Городок небольшой. Тротуары обсажены ветвистыми деревьями. На одной из боковых улиц, под узорной оградой палисадника лежал труп старой женщины: разорванное платье, между тощими ногами – обыкновенный городской телефон. Трубку пытались воткнуть в промежность.

Солдаты кучками и поодиночке не спеша ходили из дома в дом, некоторые тащили узлы или чемоданы. Один словоохотливо объяснил, что эта немка – шпионка, ее застукали у телефона, ну и не стали долго чикаться».

«…У пассажирского вагона труп маленькой женщины. Лицо укрыто завернувшимся пальто, ноги, круто согнутые в коленях, распахнуты. Тонкий слой снега и какая-то тряпка едва укрывали застывшее испоганенное тело. Видимо, насиловали скопом и тут же убили, или сама умерла и застыла в последней судороге. Еще несколько трупов – женских и мужских в штатском – у вагонов, на платформах.

Ряд открытых платформ, уставленных большими ящиками. Беляев, шофер, сержант и его спутники раздобыли топоры и ломы. Мы взламываем ящики, а в них главным образом домашний скарб – перины, тюфяки, подушки, одеяла, пальто.

С соседней платформы тихий старушечий голос:

– Зольдат, зольдат!

Между ящиками разной величины гнездо из тюфяков, одеял. В нем старушка, закутанная шарфами, платками, в большом темном капоре, припорошенном снегом. Треугольник бледного сморщенного лица. Большие светлые глаза. Смотрят очень спокойно, разумно и едва ли не приветливо.

– Как вы сюда попали, бабушка? Даже не удивилась немецкой речи.

– Солдат, пожалуйста застрели меня. Пожалуйста, будь так добр.

– Что вы, бабушка! Не бойтесь. С вами ничего дурного не будет.

В который раз повторяю эту стандартную брехню. Ничего хорошего с ней не будет.

– Куда вы ехали? У вас здесь родственники?

– Никого у меня нет. Дочь и внуков вчера убили ваши солдаты. Сына убили на войне раньше. И зятя, наверно, убили. Все убиты. Я не должна жить, я не могу жить…»

«На всех путях по вагонам рыщут в одиночку и группами такие же, как мы, охотники за трофеями. У кучи приемников сияют красные лампасы – генерал, а с ним офицер-адъютант и двое солдат, волокущих чемоданы и тюки. Генерал распоряжается, тычет в воздух палочкой с серебряным набалдашником».

«Посреди мостовой идут двое: женщина с узелком и сумкой и девочка, вцепившаяся ей в руку. У женщины голова поперек лба перевязана, как бинтом, окровавленным платком. Волосы растрепаны. Девочка лет 13-14, белобрысые косички, заплаканная. Короткое пальтишко; длинные, как у стригунка, ноги, на светлых чулках – кровь. С тротуара их весело окликают солдаты, хохочут. Они обе идут быстро, но то и дело оглядываются, останавливаются. Женщина пытается вернуться, девочка цепляется за нее, тянет в другую сторону.
Подхожу, спрашиваю. Женщина бросается ко мне с плачем.

– О, господин офицер, господин комиссар! Пожалуйста, ради Бога… Мой мальчик остался дома, он совсем маленький, ему только одиннадцать лет. А солдаты прогнали нас, не пускают, били, изнасиловали… И дочку, ей только 13. Ее – двое, такое несчастье. А меня очень много. Такое несчастье. Нас били, и мальчика били, ради Бога, помогите… Нас прогнали, он там лежит, в доме, он еще живой… Вот она боится… Нас прогнали. Хотели стрелять. Она не хочет идти за братом…

Девочка, всхлипывая:

– Мама, он все равно уже мертвый…».

А вот из дневника фронтовика Леонида Рабичева, во время войны старшего лейтенанта - связиста):

«Да, это было пять месяцев назад, когда войска наши в Восточной Пруссии настигли эвакуирующееся из Гольдапа, Инстербурга и других оставляемых немецкой армией городов гражданское население. На повозках и машинах, пешком старики, женщины, дети, большие патриархальные семьи медленно по всем дорогам и магистралям страны уходили на запад.

Наши танкисты, пехотинцы, артиллеристы, связисты нагнали их, чтобы освободить путь, посбрасывали в кюветы на обочинах шоссе их повозки с мебелью, саквояжами, чемоданами, лошадьми, оттеснили в сторону стариков и детей и, позабыв о долге и чести и об отступающих без боя немецких подразделениях, тысячами набросились на женщин и девочек.

Женщины, матери и их дочери, лежат справа и слева вдоль шоссе, и перед каждой стоит гогочущая армада мужиков со спущенными штанами.

Обливающихся кровью и теряющих сознание оттаскивают в сторону, бросающихся на помощь им детей расстреливают. Гогот, рычание, смех, крики и стоны. А их командиры, их майоры и полковники стоят на шоссе, кто посмеивается, а кто и дирижирует — нет, скорее, регулирует. Это чтобы все их солдаты без исключения поучаствовали. Нет, не круговая порука, и вовсе не месть проклятым оккупантам — этот адский смертельный групповой секс.

Вседозволенность, безнаказанность, обезличенность и жестокая логика обезумевшей толпы. Потрясенный, я сидел в кабине полуторки, шофер мой Демидов стоял в очереди, а мне мерещился Карфаген Флобера, и я понимал, что война далеко не все спишет. А полковник, тот, что только что дирижировал, не выдерживает и сам занимает очередь, а майор отстреливает свидетелей, бьющихся в истерике детей и стариков» («Война все спишет», «Знамя» № 2, 2005).

На изданные на Западе исследования я не ссылаюсь, им заведомо веры нет - ведь Россия живет во враждебном окружении, всюду враги, мечтающие очернить славную советскую историю. Вся западная историческая наука, разумеется, одна большая фальшивка. Но вот документ с выставки «Война Германии против Советского Союза. 1941–1945». Экспозицию привезли в 2002 году из Берлина в Питер и в Москву. С ней имели возможность ознакомиться советские историки. Одним из экспонатов был дневник 17-летней жительницы Берлина Лили Г. о взятии Берлина с 15 апреля по 10 мая 1945 года:

«20.4. Тревога! Мало воды, нет электричества, при воздушных налетах сирены уже не воют... 22.4. Спим теперь в подвале. Русские дошли до Берлина... 25.4. Нет воды! Нет газа! Нет света!.. 29.4. В наш дом уже около 20 попаданий... 30.4. При попадании бомбы я была с фрау Берендт наверху на лестнице в подвал. Русские уже здесь. Они совершенно пьяные. Ночью насилуют. Меня нет, маму да. Некоторые по 5–20 раз... 1. 5. Русские приходят и уходят. Все часы пропали. Лошади лежат во дворе на наших постелях. Подвал обвалился. Мы прячемся на Штубенраухштрассе 33... 2. 5. Первую ночь тихо. После ада мы оказались на небе. Плакали, когда нашли цветущую сирень во дворе. Все радиоприемники подлежат сдаче... 3. 5. Все еще на Штубенраухштрассе. Мне нельзя подходить к окнам, чтобы меня не увидели русские! Кругом, говорят, изнасилования... 8.5. Расчищали улицу. Стояли в очереди за хлебом... 9.5. Перемирие. Для Маргит есть молоко...»

Югославский коммунист Милован Джилас в беседе со Сталиным пытался объяснить ему, что зверства Красной Армии в Германии отвращают от нее местное население. Но что Сталин взорвался: “Как так, Вы не можете понять солдата, который прошагал тысячи километров через кровь, огонь и смерть и хочет развлечься с женщиной или взять себе какую-нибудь безделушку?”.

А вы говорите, велосипед.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив