Немного о герцогах Виндзорских

euro_royals — 17.02.2020

Официальная биография вдовы Георга V, королевы Марии, опубликованная в 1959 году через шесть лет после ее смерти в возрасте 85 лет, считается одной из лучших королевских биографий. Но покойный автор этой книги Джеймс Поуп-Хеннесси, который в процессе ее написания беседовал с членами королевской семьи, бывшими придворными и фрейлинами, опустил некоторые самые интересные и забавные материалы, зная, что они никогда не пройдут королевских цензоров.



Два года назад эти заметки вышли отдельной книгой под редакцией Хьюго Викерса. Отрывки публиковались и ранее, но на этот раз увидели свет все материалы Поупа-Хеннесси. Неудивительно, что книга имела большой успех. Тираж был очень быстро раскуплен. В тот момент, когда я узнала об этой книге, на Амазоне ее не было от слова вообще - ни в новом виде, ни в подержанном, ни в электронном формате. В прошлом году книга вышла в бумажном переплете и снова появилась в электронном виде. В Daily Mail был опубликован отрывок о встрече автора с герцогами Виндзорскими. Он ниже. Я взяла на себя смелость добавить из книги два опущенные в статье фрагмента, которые, как мне кажется, представляют особые интерес и значение.

Здесь приведен подробный отчет о нескольких днях, проведенных Поупом-Хеннесси в 1957 году с герцогом и герцогиней Виндзорскими близ Парижа, в доме, перестроенном из мельницы, который они купили незадолго до того. Прошел 21 год с тех пор, как герцог - старший сын королевы Марии - тогда Эдуард VIII отрекся от престола, чтобы жениться на Уоллис Симпсон, разведенной американской светской львице.



В 12:30 я был на Гар-дю-Нор (в Париже), где меня ожидал длинный синий универсал (Кадиллак) герцога и герцогини Виндзорских, с похожим на голубя полноватым английским шофером, одетым в черное с черной розеткой на кепке.



Мы выехали по забитым людьми и машинами улицам к Le Moulin de la Tuilerie, который герцогиня превратила в свой Малый Трианон. Машина погудела у деревянной двери будки привратника, и нам отворили. Мы подъехали к главному входу, где ожидали одетый в ливрею дворецкий (француз) и лакей-англичанин.

Меня направили через солнечный внутренний двор к стеклянным двустворчатым дверям кабинета герцога - огромной комнате, переделанной из сарая, с тлеющими в каминах дровами, стеклянными дверями посередине, картами его путешествий на стенах, сувенирами и пряжками от военной формы повсюду.



«Эта комната, - сказала мне герцогиня, - символизирует жизнь Гэрцога».

Пол покрыт любопытным ворсовым ковром из трех оттенков зеленого, очень ярких и красивых: «Какой красивый ковер, герцогиня. Я никогда не видел раньше ничего подобного».

«А, называйте это моим газоном».

Герцог Виндзорский, на первый взгляд, кажется гораздо меньше, чем мне говорили; он вовсе не манекен, но пропорционально сложенный человек. В тот момент его волосы были сбиты в пучки по обеим сторонам головы, и он выглядел помятым и диким.

У него глаза отца, и, как мне кажется, некоторые из его манер. Он пил молоко из-за "этой своей маленькой язвы", как говорит герцогиня. Вскоре я был поражен, обнаружив, что он не только единственный из членов королевской семьи, которому не нужно делать никаких скидок, но он чрезвычайно умён, оригинален, либерально настроен и вполне способен вести разговор и принимать в нем конструктивное участие. Он также является одним из самых деликатных людей в своём поколении, которых я когда-либо встречал. Как и герцогиня, он, возможно, слишком открыт и доверяет другим; или он был полон решимости быть особенно полезным для меня.

Я должен сказать, что в целом герцогиня - глупая женщина с маленьким обывательским мозгом, безграничной доброжелательностью и четкой способностью сосредотачиваться.

Как и ее дом, она невероятно американская, причем южно-американская, - это было все равно что вернуться в Монтгомери, штат Алабама, но без испанского мха.

Поэтому я должен бы был испытать соблазн классифицировать ее как просто образцовую американку, если бы не подозрение, что герцогиня вовсе не женщина. Она одна из самых странных женщин, которых я когда-либо видел.

Она плоская и угловатая, и могла бы быть создана для средневековой игральной карты. Плечи узкие и высокие; голова очень, очень большая, почти колоссальная; выражение лица либо предвосхищающее (сигнализирующее: «Я знаю, что это будет очень забавно, не так ли?»), либо благодарное; великолепная ослепительная улыбка, широко открытые глаза - они очень большие и бледные с прожилками, накрашенные губы и зубы каннибала.

Есть еще одно выражение лица, приберегаемое для разговоров о королеве-матери, которое очень неприятно видеть и которое показалось мне сродни безумству.

Ее высокий гладкий плоский лоб пересекает глубокая вертикальная линия, когда она на чем-то концентрируется. Ее шея выдает ее возраст (61 год) - и у неё есть склонность к двойному подбородку. Ее челюсть настораживает, и со спины вы можете ясно видеть, как она выдается по обе стороны шеи.





Она крайне добродушна и дружелюбна; но с ними обоими чувствуешь, что такой невероятный восторг может внезапно застыть, и ты окажешься в забвении, предназначенном для многих, очень многих людей, которые плохо с ними обошлись или разочаровали их. Мне нравится, когда над моими шутками смеются; но нет необходимости заставлять мельничные балки сотрясаться от них.

Сам дом наполнен очень красивыми оттенками цветов, идеями и предметами. Предусмотрены все мыслимые блага цивилизации, призванные обеспечить совершенство сибаритской жизни. Они как люди после катаклизма или революции, уверенно извлекающие максимум из бесконечной роскоши.

Дом, конечно, очень американский, но я думаю, что это сознательно. По сравнению с этим, королева-мать в Кларенс-хаусе ведет жизнь в меблированных комнатах.





Моя комната в переделанной конюшне была очень красивой и удобной, приготовленной или спланированной перфекционистом; там было все, что только могло бы вам понадобиться - все виды писчей бумаги, пилочки для ногтей, расческа, фрукты, вода со льдом; ванная комната уставлена флаконами духов, как рыночный прилавок.

Устроившись, я побрел на холм у ручья, привлеченный потоком немецких ругательств. За углом дома я обнаружил герцога, одетого в бейсбольную кепку из светло-вишневого войлока. Он возбужденно подпрыгивал и выкрикивал «Jawohl, Jawohl» и другие немецкие фразы из военного лексикона отряду французских садовников, которые прижимали каменное основание солнечных часов к постаменту.

Герцогиня, прислонившаяся к окну гостиной, наблюдала за всем этим безучастным взглядом, одной рукой опираясь на подоконник.

«Садовники - немцы?» - спросил я. «Нет, один - эльзасец, другой - испанец, а тому мальчику всего 14 лет. Но так как немецкий Гэрцога немного лучше французского, он любит говорить с ними по-немецки. Я надеюсь, что вы сможете поговорить с Гэрцогом сегодня днем», - продолжила она. - "Вы должны зацепить его, но вы обнаружите, что Гэрцог довольно медленно начинает". Последняя фразы была сказана с очень широкой улыбкой.



Около 15:30 герцог вошел и сел на диван напротив моего кресла. Рядом резвились мопсы - Дизраэли, Трупер и Дэви Крокетт.

«У нас был четвертый, по кличке Питер Таунсенд (разведенный участник «Битвы за Британию», за которого принцесса Маргарет хотела выйти замуж)», - объяснила герцогиня с наименее приятной своей улыбкой. - «Но мы отдали полковника авиации». Вся атмосфера была крайне непринужденной и лишенной всякого стеснения, благодаря, должен сказать, герцогине и той работе, которую она проделала с герцогом. Он говорил с полной свободой, даже о таком деликатном предмете, который он уклончиво называет «1936».

«Моя мать (королева Мария) ненавидела сельскую местность», - сказал он. Она говорила мне: «Я родилась в Кенсингтоне, и я жительница Лондона». Она ненавидела Сандрингем. Балморал был немного лучше, но мы всегда проводили там слишком много времени. Сандрингем был ужасен».

Он добавил: «Между нами, у моего отца (Георга V) был ужаснейший характер. Он был отвратительно груб с моей матерью.

Я часто видел, как она выходила из-за стола, потому что он был очень груб с ней, и мы, дети, все следовали за ней, конечно, не в присутствии слуг, а когда мы были одни».

Я заметил, что меня озадачило то, что веселость покинула его мать после свадьбы.



«Ну, здесь вы правы, я думаю. Мой отец очень ее подавлял. Я хорошо помню, когда он в течение недели или двух отсутствовал на охоте в Мидлендсе; и мы прекрасно проводили время с ней наедине - всегда смеялись и шутили.

Она была другим человеком без него».

Внезапно он сказал: «Вы понимаете, что сейчас живы только три человека с настоящей королевской кровью? Моя сестра, мой брат и я».



Чаепитие было серьезной педантичной церемонией: герцогиня мужественно сражалась с чайником (она явно ненавидит чай и выглядит не в своей тарелке разливая его; но герцог пьет, уверяла меня она, чашку за чашкой весь день; «Он оставляет по полчашки, и чай остывает», - добавила она.

Когда мы снова добрались до гостиной, герцогиня уселась на низкую широкую кушетку, подобрав под себя ноги; она не сворачивается калачиком, но как будто разбирает себя на части, так что она похожа на марионетку, лежащую в кулисах игрушечного театра.

Герцогиня: «Ну-у-у, Гэрцог оказался очень полезен?»

«О, невероятно, герцогиня. Не могу даже выразить».

Герцогиня: «Вы знаете, он был довольно близок со своей матерью. Полагаю, вы со многими встречались по поводу вашей книги?» - «О да», - сказал я. - «Сестра герцога очень помогла, и королева-мать».

Герцогиня (слегка холодным тоном): «Я не думаю, что королева-мать что-то знает о королеве Марии». Она продолжила: «И все происходит со мной. Когда я последний раз была в Англии, мне нужна была новая горничная; так что я собеседовала одну, которая сказала, что она пять лет проработала с королевой-матерью!

И вот, я привезла ее сюда, но мне пришлось избавиться от нее.

У меня было платье Balenciaga с кринолином. И вот, Айрин погладила этот кринолин, и к тому времени, когда она закончила, невозможно было понять, что это. Я отнесла платье обратно, но даже сам мистер Баленсиага не смог понять, что именно она сделала с этим кринолином.

И она просто сожгла еще пять моих платьев. Что ж, меня это удивило, потому что я подумала, что, если после всех этих лет с королевой-матерью она не научилась гладить кринолин, чему она вообще научилась?

И, знаете, всякий раз, когда я вижу фотографии этих бедных девушек (принцесс Елизаветы и Маргарет) с их костюмами, собравшимися в складки под мышками, я думаю об Айрин. Я хотела бы распороть одежду этих девушек и сделать ее немного свободнее».

«О, герцогиня, теперь вы должны рассказать мне все об этом молодом Сен-Лоране в Dior. Я действительно очень хочу знать». Герцогиня со знанием дела рассказала о подарках Диора, Баленсиаге, о том, как их одежда шьётся и носится, о ее разговорах с ними: «Ну, я куплю это платье; но не надену его!» - как к некоторыми очень роскошным платьям гранаты подходят лучше, чем рубины - и так далее. От каверзных вопросов мы уклонились, и разговор незаметно стал кокетливым и слегка интимным. С последующим возвращением к королевским темам:

Герцогиня: «Разве не очень трудно писать эту книгу?»
Дж.П.-Х.: «Да, это так, как из-за скрытности королевы Марии, так и из-за того, что королевскую психологию трудно понять, если вы понимаете, о чем я».
Герцогиня: «Конечно, понимаю. Когда я только вышла замуж за Гэрцога, я была очень растеряна. Стать публичной персоной в зрелом возрасте было непросто. Если я шла в магазин, чтобы купить кусок алой ленты, люди собирались, чтобы посмотреть на меня, и я, ну, просто так терялась, что вместо этого покупала зеленую ленту и выбегала из магазина. Но Гэрцог теперь и не замечает. Если бы мы пошли в магазин вместе, он бы просто выбрал то, что нужно, как будто там никого не было вообще».
Дж.П.-Х.: «У вас, должно быть, были трудные времена».
Герцогиня: «Ну, это было тяжело». Дж.П.-Х.: «Но сейчас это уже позади?»
Герцогиня: «Ради всего святого, я замужем уже двадцать лет! Никому это больше не интересно; интересны более молодые люди, чем мы. Хотя я должна сказать, что когда мы пошли в Les Trois Quartiers на Рождество, это был день детей. Как я узнала, что это был день детей? Одна мама указала своему маленькому мальчику на меня и начала рассказывать ему всю историю отречения. В Нью-Йорке раньше тоже было плохо; но там они больше не замечают нас. Есть молодые люди, в которых они заинтересованы».

Перед обедом, приняв ванну и переодевшись, я стоял у камина в холле, когда входная дверь распахнулась, и поспешно вошел герцог, который взвизгнул, увидев меня. На нем были красные брюки, шуба и форменная летчицкая шапка с меховыми ушами. За ним шел камердинер с какой-то одеждой.

Он бросился наверх. Когда он снова спустился, в щегольском костюме из балморалского тартана, он обворожительно улыбнулся: «Послушайте, у вас сейчас тут было странное видение? Интересно, что вы подумали? Не представляю, зачем они засунули меня в красные брюки».

Вскоре стук высоких каблуков и шелест плотного шелка возвестили о появлении герцогини, которая спустилась вниз по лестнице, обтянутая очень узким красно-оранжевым платьем. После обеда герцог потащил меня взглянуть на его бумаги, которые были в гостевой спальне.

Высокий белый шкаф для бумаг с пятью или шестью ящиками стоял на коврике у изножья обитой зеленым ситцем кровати. Он отпер его, и мы сели рядом на кровать.

«Вы знаете, здесь много ценных вещей», - сказал он. - «В отличие от герцогини, я очень хорошо задокументирован. Но я храню все по годам, а не по людям. Давайте посмотрим 1936 год».



Он схватил одну из двух папок 1936 года и показал мне разные письма - пока мы не добрались до одного из королевы Марии, умоляющего его не выступать на радио (речь об отречении).

«Конечно, ты можешь избавить себя от этого напряжения и эмоций», - прочитал он. На его лице появилось настоящее отвращение.

«Она испробовала даже это! Ну, я спрашиваю вас... если бы я этого не сделал...»

Мы начали говорить об отречении. «Люди могут говорить что угодно, за или против, мне все равно; но одно можно сказать наверняка: я поступил честно. И со мной чертовски некрасиво обошлись».





Одним из примеров такого обращения, чему я очень посочувствовал, был факт (засвидетельствованный квитанциями), что он выделил 4000 фунтов (из 8000 фунтов) на памятник для своего отца в часовне Св. Георгия, королева Мария оплатила вторую половину, и он даже не был приглашен на его торжественное открытие; равно как и нигде не сообщалось о его вкладе.

Я сказал: «Я думаю, что одной из главных сложностей для королевы Марии в понимании вашей дилеммы было то, что она никогда не любила сама».

«Нет, не думаю, что любила», - сказал он. - «Вы правы. Моя мать была холодной женщиной, холодной женщиной. И я, видите ли, я полагаю, я никогда не был влюблен раньше. Нет, не был. Я думал, что был, но я никогда не был влюблен».





Прежде чем мы вернулись в гостиную, он сказал с усталым обаянием: «Ну, я сделал все, что мог, вы знаете. Я пытался приблизить монархию к народу».

Но разве Георг V и королева Мария не начали это со своих промышленных туров в 1913 году и далее?

«В некотором смысле да, но не совсем. И только подумайте о моем дедушке (Эдуарде VII)». Его лицо озорно и мальчишески осветилось: «Ну что ж, посмотрите на моего дедушку. Он просто сидел в открытом ландо, слушал речь, перерезал ленту, объявлял что-то открытым и возвращался обедать со своими подружками».



«Он даже не выходил из ландо. Я сделал все возможное, чтобы изменить это».

В гостиной играл граммофон, который живет в потайном шкафу.

Герцогиня ушла, чтобы сменить пластинку, с трудом передвигаясь в своем платье.

«Вы слышали “Love, Love, Love”? Песню о нас?» - спросила она. - «Я поставлю ее для вас. Гэрцог еще ее не слышал».



«Я услышала ее только два дня назад после ужина в Париже. Они поставили ее в качестве сюрприза, и это, определенно, был сюрприз, могу вам сказать». Затем она поставила пластинку: мелодию в стиле калипсо: ‘It was love love love and love alone that caused King Edward to leave his throne.’ («Только любовь, любовь, любовь и любовь заставила короля Эдуарда оставить свой трон».)

Другой строкой было: ‘I don’t know what Mrs Simpson got in her bone that caused the King to leave his throne.’ («Я не знаю, что такого было в миссис Симпсон, что заставило короля оставить свой трон».)

«Я собираюсь позвонить нашим адвокатам в понедельник по этому поводу. Я думаю, что это клевета», - сказала она. Мы поставили пластинку дважды, герцог слегка пританцовывал.

«Я не совсем понимаю, где здесь клевета, герцогиня», - сказал я. - «Сейчас вы не можете сказать, что это не была любовь».

«Тут вы правы. Но я думаю, что это так унизительно. И так оскорбительно для монархии, - сказала она, расправив угловатые плечи. - «И все же я позвоню нашим адвокатам».

Остаток вечера прошел за обычными разговорами, остротами, шуткам, смехом и виски; пока внезапно не оказалось (как осталось мне заметить), что уже 00.45. Слуги все еще были на ногах, время завтрака и его блюда были определены. На следующее утро я отправился к шкафу в гостевой комнате.

Вскоре я уже не мог оторваться от писем - и не только тех, что были написаны королевой Марией в тот период.

Если их когда-либо опубликуют, спустя много лет, эти документы дадут полную картину хаоса вокруг отречения: мрачные письма от министров; искренние мольбы герцога Баклю; полезные предложения от герцога Йоркского; блестящие резюме от Черчилля; визги, обращенные к «дорогой Уоллис» от леди Оксфорд; записки от Дианы Купер; послания для поддержания духа от Сибил Коулфакс; одно или два холодных письма от королевы Марии - все собранные вместе.

Через два часа герцог вопросительно заглянул внутрь и сказал: «Ну?», как будто обращаясь к ребенку, которого оставили с новым чудесным электропоездом. Я сказал, что документы составили достоверную картину 1936 года.

«Не правда ли?» Он сел на кровать. Говоря о роли королевы Марии во всем этом, он сказал: «Боюсь, моя мать была моральным трусом. Она бы никогда, никогда не стала говорить со мной об этом. Вплоть до конца, если я ей что-то говорил, она просто покашливала, кхм-кхм, вот так, и все. Она уклонялась от всех обсуждений».

Мы продолжали говорить, а затем в дверь поскреблась собака, и вошла герцогиня, на этот раз в зеленом вельвете, таком же костюме, что и днем ​​ранее, но другого цвета.

Она продевала шелковый платок туда и обратно сквозь свои унизанные драгоценностями пальцы. «Дейзи звонила», - сказала она герцогу. - "Она сказала спросить тебя, пообедаешь ли ты с ней все же завтра".

Я продолжал с папками. Последние 20 лет были очень жалкими: кому-то, обученному работать, теперь нечего было делать, кроме как отвечать с безупречной вежливостью на письма от Pelly Bible Foundation, Inc, или на заметки о снайперской стрельбе в Таллахасси, Флорида. Боюсь, что плавают они мелко. В 1.30 мне сообщили по телефону, что Ее Королевское Высочество (герцогиня не имела права использовать этот титул) ждет меня на коктейль в большой комнате. Ужин состоял из форели, фаршированной форелью и миндалем, превосходной виргинской ветчины и так далее.

Перед ужином я продемонстрировал индийскую проволочную игрушку, которую купил, и подарил ее герцогине, чтобы она принесла ей удачу.

Она сказала, что закажет копию из золота и кораллов в Cartier's. На ней была пышная короткая юбка, продернутая золотой нитью.

Вечер прошел за сплетнями и разговорами. После обеда я сидел в углу с герцогиней, и мы обсуждали Их и Англию, и она выглядела очень свирепой, когда говорила, как плохо с ними обошлись, и постоянно упоминала королеву-мать.

Позже мы пошли в соседний коттедж, чтобы посмотреть новую норковую шубу (другого гостя).

Герцогиня выступила в роли манекенщицы, входя и выходя из комнаты и демонстрируя шубу и некоторые другие предметы одежды (принадлежащие женщине). Ее финальное появление было в моем собственном пальто.

«Вот, Дэвид, тебе нужно обзавестись таким пальто».

«Боже мой, что за ужасное пальто - где ты это взяла?»

(На следующий день герцогиня решила поехать в Париж.) Утром, около 10, я обнаружил, что ее огромная машина пыхтела у двери, загруженная горничными и багажом, и вскоре она просеменила вниз, выглядя очень свежо в обтягивающем белом твидовом костюме со светлым меховым воротником.

Я последовал позже в универсале. Так закончился этот небезынтересный визит, в ходе которого ко мне относились очень по-доброму.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив