Не только про любовь

tuchiki — 17.02.2025

Как узнать, что к тебе пришла настоящая любовь?

Когда тебе больно, но ты хочешь добровольно длить эту боль...

14 февраля на землю сошел праздник, отмечаемый в этот день человечеством с таким раблезианским размахом, что сравниться с ним может разве что только Новый Год по григорианскому календарю.

Но если полки супермаркетов, прогибающиеся от плюшевых зверушек, жмущим к животикам коробки в форме сердечек с сердцеобразными же печеньками внутри, внушают вам уныние… Если Вы попросту брезгливы к пошлости… Не посещайте в день Святого Валентина и предшествующие ему ни американских, ни российских, ни израильских супермаркетов, даже если вас будут заманивать туда невиданными скидками.

А вот поразмыслить в День Святого Валентина, (исторических истоков какового мы касаться не станем), «О Шиллере, о славе, о любви» - почему бы и нет.

Ведь Валентайки избранникам сердца пишут не только простодушные обыватели. Вот, возьмем, к примеру, Пушкина. Он, за свою короткую жизнь написал их немерено. Правда, для этого он использовал не открытки с сердечками, а костюмированные баллы, альбомы хорошеньких женщин, или, роман в стихах "Евгений Онегин":

Но альбомная поэзия 19-го века – это все лишь изящное баловство, прелестные безделицы. А нам с вами с юности знакомы величайшие образцы настоящей любовной лирики. Ну, вот хоть того же Пушкина, к примеру.

Язык и ум теряя разом,

Гляжу на вас единым глазом:

Единый глаз в главе моей.

Когда б судьбы того хотели,

Когда б имел я сто очей,

То все бы сто на вас глядели.

----------

Она глядит на вас так нежно,

Она лепечет так небрежно,

Она так тонко весела,

Ее глаза так полны чувством,

Вечор она с таким искусством

Из-под накрытого стола

Свою мне ножку подала.

------------

Мне памятно другое время!

В заветных иногда мечтах

Держу я счастливое стремя…

И ножку чувствую в руках;

Опять кипит воображенье,

Опять ее прикосновенье

Зажгло в увядшем сердце кровь,

Опять тоска, опять любовь!..

------------------

Ну, и так далее...

В книге «Записи для себя» Вересаев писал:

«Пушкин до конца жизни изумлял знавших его большим цинизмом в отношении к женщинам, – а в творчестве своем давно уже дошел до чистейшего целомудрия, какое редко можно встретить у какого-нибудь другого художника. Это, конечно, не притворство было и не подделка, – на высотах творчества для него органически противны были всякое любострастие и цинизм…»

Сходу напрашивающийся пример – «Я помню чудное мгновенье», хрестоматийно известное любому российскому школьнику. Через три года после написания этого общепризнанного шедевра любовной лирики имя героини, подвигнувшей Пушкина на его создание, упоминается им в письме близкому другу, Соболевскому, самым непотребным образом… Приводить здесь этот документ нет никакой охоты, хотя он и является очевидным доказательством невиданного по многослойности разнообразия внутреннего мира «нашего всего».

Вересаев в качестве иллюстрации своей мысли приводит не расхожее "Я помню чудное мгновенье", а «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем», очевидно превосходящее первое, как по невиданной для поэзии того времени психологической глубине, так и по художественному совершенству.

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,

Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,

Стенаньем, криками вакханки молодой,

Когда, виясь в моих объятиях змиёй,

Порывом пылких ласк и язвою лобзаний

Она торопит миг последних содроганий!

О, как милее ты, смиренница моя!

О, как мучительно тобою счастлив я,

Когда, склоняяся на долгие моленья,

Ты предаёшься мне нежна без упоенья,

Стыдливо-холодна, восторгу моему

Едва ответствуешь, не внемлешь ничему

И оживляешься потом всё боле, боле —

И делишь наконец мой пламень поневоле!

Вересаев, врач по профессии, высказался по поводу именно этих строк так:

«В сущности, это подробнейшее чисто физиологическое описание двух половых актов, – со страстной женщиной и с женщиной холодной. И какая при этом целомудренная красота, какая чистота!».

А теперь от классической поэзии перейдем в мир тоже любовной, но не дворянской, а фольклорной лирики.

Ты не спрашивай, не распытывай,

Умом-разумом не раскидывай:

Как люблю тебя, почему люблю,

И за что люблю, и надолго ли?

Ты не спрашивай, не распытывай:

Что сестра ль ты мне, молода ль жена

Или детище ты мне малое?

И не знаю я и не ведаю,

Как назвать тебя, как прикликати.

Много цветиков во чистом поле,

Много звезд горит по поднебесью,

А назвать-то их нет умения,

Распознать-то их нету силушки.

Полюбив тебя, я не спрашивал,

Не разгадывал, не распытывал;

Полюбив тебя, я махнул рукой,

Очертил свою буйну голову!

Согласитесь, отличие фольклорного и книжного образцов любовной лирики, об одном из которых, пушкинском, шла ранее речь, не такое уж разительное.

Тоже ощущение, что попал(а) в какую-то томительную сердечную каторгу, с которой, тем не менее, никто не хочет сбежать. Та же сладкая мука, та же невозможность избыть ее, или рационально «обосновать», отчего непреодолимо «тянет» не к лучшему среди прочих, а именно и только к этому избранному тобою существу.

Суть одна. Просто уложена она в другой формат, с помощью иных поэтических средств, нежели у профессиональных поэтов. В фольклорном обращение к предмету неизбываемой страсти доминируют тавтологические сочетания, уменьшительно-ласкательные формы, синонимические глаголы. Пренебрежение рифмой создает впечатление непроизвольности текста, абсолютной естественности словесного потока.

А теперь, если вы стоите, то вы сядьте.

Это вовсе не народное творчество, а фантастическая по своему совершенству стилизация под него.

Написана она в середине позапрошлого столетия

графом Алексеем Константиновичем Толстым, автором знаменитого «Средь шумного бала, случайно...», обессмерченного музыкой Чайковского.

Тут вы, пожалуй, еще раз присядьте.

Потому как музой, стоящей и за тем, и за другим творением Толстого выступает одна и таже женщина, - Софья Андреевна Миллер, урожденная Бахметева.

Да, представьте себе, за словами и народного сказа о любви, и, чуть не самого известного русского романса стоит одна и таже история воистину роковой любви. Многолетняя история любви и верности красивого, умного, сверходаренного мужчины к некрасивой, непредсказуемой, злой, умной, манипулятивной женщине, которая непостижимым для рационального постижения образом до конца жизни оставалась в глазах Толстого ангелом во плоти. История донельзя экстравагантная, полная измен, прощений и унижений, непомерно длинна, здесь ее не расскажешь. Ну, разве что, самое начало, имеющее непосредственное отношение к романсу «Я встретил вас…».

Зимой 1850-го года Алексей Толстой встретил на маскарадном балу, которые в высшем обществе того времени были в особой чести, прелестную женщину в маске. Литературная легенда настаивает на том, что грациозная незнакомка с мелодичным голосом, в разговоре с ним и с его приятелем Иваном Тургеневым, уже известным в ту пору писателем, явила такой уровень познаний в искусстве, литературе, философии, и такую непринужденность, блеск и остроумие в их совместной беседе, что вызвала жгучий интерес у обоих литераторов.

Толстой, еще не видя ее лица, роковым для себя образом пленился ею сразу и на всю жизнь. К его досаде, очаровательная незнакомка проявила больший интерес к его приятелю, Тургеневу. Но когда по окончанию бала она сняла маску (существуют различные версии, где и когда это произошло, мы же придерживаемся самой эффектной: прямо на балу) Тургенев немедленно ретировался, сказав позже, и это достоверно его слова:

«Представьте себе мой ужас, когда, вместо того поэтического образа, который я составил себе, я увидел чухонского мужика в юбке». (впрочем, этот случай не помешал Тургеневу позже стать до конца жизни преданным рабом другой, тоже не отличающейся красотой, женщины). Воистину, «красота в глазах смотрящего»!

Толстого же, на его беду, грубые черты лица и тяжелая нижняя челюсть незнакомки, ничуть не оттолкнули. Он умудрился рассмотреть на этом непривлекательном лице какие-то необыкновенные глаза, излучающие, якобы, неземную печаль. Хотя любой, кто взглянет на фотографию этой “fatal woman” графа Толстого, увидит невыразительные глубоко посаженные даже не глаза, а глазки. А он ради этих глаз пошел против матери и церкви.

После знакомства со своей будущей женой и музой Алексей Толстой пишет и стилизацию «Ты не спрашивай, не распытывай» и своё культово известное:

«Средь шумного бала, случайно,

В тревоге мирской суеты,

Тебя я увидел, но тайна

Твои покрывала черты…

С тех пор, почти вся поэтическая лирика Алексея Константиновича Толстого – это дневник отношений с одной женщиной – Софьей Андреевной Миллер…

Но граф славен не только одной этой лирикой, но и своим участием в литературном проекте «Козьма Прутков». Это блистательная литературная маска идиота из числа благонамеренных обывателей, созданная А.К. Толстым совместно с братьями Жемчужниковыми, — огромная, выходящая за рамки этих заметок, интереснейшая, но отдельная тема.

Этот человек принадлежал к старшей титулованной ветви Толстых, восходящей к Петру Андреевичу Толстому, близкому сподвижнику Петра I. Прославленному однофамильцу Льву Толстому он приходился троюродным братом. В детстве был «товарищем для игр» будущего императора Александра II, с которым сохранил дружеские отношения до конца жизни. Алексея Толстого воспитывал дядя по матери А. А. Перовский (Антоний Погорельский), сочинивший для племянника сказку «Чёрная курица, или Подземные жители» о приключениях мальчика по имени Алёша. Вы, наверняка, читали ее в своем детстве, а, став взрослыми, прочли и своим детям.

Алексей Толстой был настоящим силачом: в детстве бегал по коридорам Зимнего дворца с цесаревичем на плечах; взрослым подымал одной рукой человека, ломал палки о мускулы своей руки, скручивал винтом кочергу и серебряные вилки.

Кроме упомянутого романса, он написал так много, что одно перечисление его сатир, баллад, пьес, стихов, поэм и переводов отняло бы слишком много времени и места. В детстве, не зная автора, все учили наизусть его «Колокольчики мои, цветики степные». Его превосходный исторический роман «Князь Серебряный» стал широко известен после экранизации 1991-го года.

Природа одарила его сверх всякой меры. Он в совершенстве владел французским, немецким, итальянским, английским, украинским, польским, знал латынь (ради справедливости заметим, что его жена тоже владела чуть не десятью языками). Он переводил Гёте, Гейне, Гервега (того самого, который охмурил жену Герцена), Шенье, Байрона, шотландские баллады. Немецким владел, ничуть не хуже русского, и писал на нем стихи и прозу. Таких людей было даже в той, старой России — пальцы на одной руке пересчитать.

И при всем при этом, он был еще и неотразимым красавцем, о чем свидетельствуют все его фотопортреты.

Кроме первоклассной лирической поэзии, у него, как уже было упомянуто, есть сочинения и в иных жанрах, в сатирических. К примеру, смешная до колик поэма, «Сон Попова», где он дерзко высмеивает государственную бюрократическую машину тогдашней России.

Когда-то в ленинградском электротехническом институте, где автор этих строк получала ненужное ей инженерное образование, был известный в питерской студенческой среде Театр ЛЭТИ. После того, как там поставили и показали "Сон Попова", театр закрыли. Институтская партийная нечисть мгновенно поняла, что пафос этой пьесы направлен против них.

Вообще, как все гении, он был пророком. Сегодня, к гадалке не ходи, получил бы за «Сон Попова» иноагента. И за другую его поэму «Порой веселой мая», где есть такие строчки «Поведай, шуток кроме, —спросила тут невеста, —мм в сумасшедшем доме ужели нету места?", автора нынче тоже по головке бы не погладили.

Но самый неподражаемый пример его убийственной сатирической лиры — баллада «Великодушие смягчает сердца».

Вот этой гениальной сатирой на разом потерявших и здравомыслие и инстинкт самосохранения либералов, пожалуй, и завершим наши неопределенного жанра раздумья по поводу Дня Всех Влюбленных, превращенного на утеху народонаселения просто в квинтэссенцию пошлости, сиречь, самый пошлый праздник коммерческого мира.

Закончить эти раздумья сатирой вполне логично, ведь «про любовь» ко Дню Святого Валентина» уже поведано в первой части наших заметок, а называются они, если кто помнит, – «Не только про любовь.»

Строчки этой баллады невольно приходили на ум во время событий лета 2020-го, когда в американских городах белые человеки literally вставали на колени, целуя зассанные ботинки черных бандитов, массово грабивших их бизнесы.

Итак: «Великодушие смягчает сердца», Алексей Толстой:

Вонзил кинжал убийца нечестивый

В грудь Деларю.

Tот, шляпу сняв, сказал ему учтиво:

«Благодарю».

Тут в левый бок ему кинжал ужасный

Злодей вогнал,

А Деларю сказал:

«Какой прекрасный У вас кинжал!»

Тогда злодей, к нему зашедши справа,

Его пронзил,

А Деларю с улыбкою лукавой

Лишь погрозил.

Истыкал тут злодей ему, пронзая,

Все телеса,

А Деларю: «Прошу на чашку чая

К нам в три часа».

Злодей пал ниц и, слез проливши много,

Дрожал как лист,

А Деларю: «Ах, встаньте, ради бога!

Здесь пол нечист»...

...Я камергер! Хотите дочь мою просватать, Дуню?

А я за то

Кредитными билетами отслюню...

Вам тысяч сто.

А вот пока вам мой портрет на память,

- Приязни в знак.

Я не успел его еще обрамить,

- Примите так!»

Тут едок стал и даже горче перца

Злодея вид.

Добра за зло испорченное сердце

Ах! не простит.

Высокий дух посредственность тревожит,

Тьме страшен свет.

Портрет еще простить убийца может,

...- Он окунул со злобою безбожной

Кинжал свой в яд

И, к Деларю подкравшись осторожно,

- Хвать друга в зад!

Тот на пол лег, не в силах в страшных болях

На кресло сесть.

Меж тем злодей, отняв на антресолях

У Дуни честь,

- Бежал в Тамбов, где был, как губернатор,

Весьма любим.

Потом в Москве, как ревностный сенатор, Был всеми чтим.

Потом он членом сделался совета

В короткий срок…

Какой пример для нас являет это,

Какой урок!

Сохранено

</>