Научность философского мышления vs. сциентизм

alexander-konev — 27.07.2024

Думаю, что для серьёзного диалога о важных проблемах философии или теологии сначала надо определиться с тем, в чём у собеседников есть настоящее согласие по существу вопроса, и в чём они расходятся. Естественно, в случае расхождения следует показать, почему один не согласен с тезисом собеседника, и аргументировать свою точку зрения, чтобы потом снова и снова не возвращаться к нерешённому моменту, создавая цикл, в котором каждый старается по-новому описать свою точку зрения в надежде на то, что в первый раз собеседник недопонял, и если иначе показать тот же аргумент, то всё встанет на свои места. Если бы у собеседника не было уже своей хорошо продуманной и систематически организованной позиции, то такой подход работал бы. Это можно сравнить с заполнением пустого сосуда. Но сложность возникает тогда, когда сосуд собеседника уже чем-то заполнен. Тогда речь должна пойти о подыскании адекватной аргументации, как бы это не было трудно (ведь аргументация должна исходить из понимания того, что говорит оппонент и внимания к его контраргументам). При этом, конечно, говоря об уже существующей «заполненности», не надо сразу делать вывод о том, что решить проблему разногласий нельзя или можно её разрешить полной заменой существующей системы миропонимания. Вполне возможно для каждого участника частично корректировать свои позиции, осознавая, что он тоже мог ошибиться в чём-то или недооценить какие-то стороны реальности.

Зададим себе вопрос о том, какова должна быть методология дискуссии: во-первых, это вопрос о том, чем современный сциентизм отличается от критического и проверяемого в дискуссии мышления. Можно сказать, что сциентизм — это нарушение границ и меры компетенции науки. Но сначала тогда нам потребуется определить, в чём отличие «естественной науки», возникшей в Новое время, от науки античной, которая мыслилась как подлинное знание и противопоставлялась «доксе», то есть простому мнению. Если мы посмотрим работы величайших философов античности, Платона и Аристотеля, то увидим, что их понимание научности зависело от того, аргументировано ли мнение, то есть стало ли оно убедительным.

Я бы предложил аналогию сильного аргумента с «денежной валютой», на которую можно «купить» мнение собеседника. Звучит это, возможно, несколько странно, но тем не менее, необычность этого сравнения указывает на то, что необходимо что-то, обеспечивающее валидность некоторого утверждения для обеих сторон диалога. Примеры убеждающих аргументов можно найти в лучших текстах античной философии. Да, можно сказать, что диалоги Платона не выстроены так, что Сократ в них внимательно и серьёзно относится к аргументации оппонентов, скорее они всегда представляет собой «мальчиков для битья». Но, несмотря на это, предлагаемые ими аргументы отражают, в общем и целом, позицию реальных оппонентов Сократа и Платона, и диалог развивается в направлении выявления и устранения ошибок. Без устранения ошибок продвижение к истине едва ли возможно.

Но тогда встаёт вопрос в том, каким образом можно выявить и устранить ошибки? У Платона для этого служит то, что он называет «диалектикой», основанием которой является такая составляющая человеческого мышления, как «ноэзис». Процедура применения этой составляющей мышления обозначается как «дианойя» — разделение, различение и анализ понятий. В немецкой классической философии этому понятию, в общем и целом, соответствует понятие «рассудка», Verstand. Конечно, анализ понятий требует сначала самих понятий, и здесь важна другая составляющая человеческого мышления, «нус», которая усматривает сущности и определяет, что перед нами. Не будем вдаваться сейчас в вопрос отличий гносеологии Платона и Аристотеля, важно, что оба в целом согласны в том, какие процедуры мышления позволяют устанавливать истину. Это «нус» и «ноэзис», на языке латинских схоластов это примерно соответствует intellectus и ratio, а у немцев это Vernunft и Verstand (разум и рассудок). Аналитическая составляющая нашего мышления позволяет нам проверить, правильно ли мы определили содержание понятий, нет ли противоречия в том, как мы видим связь между понятиями, не оказывается ли наша конструкция неспособной описать интересующую нас реальность (что в беседах Сократа мы видим сплошь и рядом). То есть, критический этап позволяет нам оценить качество нашей концептуализации и убедить собеседника в своей правоте. Или же в процессе дискуссии может оказаться, что нам надо пересмотреть некоторые из своих концептов и ввести вместо них новые.

А что касается естественнонаучной методологии, то она не предполагает анализа понятий и не придаёт никакого значения «усмотрению сущности», но обращает внимание, прежде всего, на индукцию, на математическое описание опыта и на эксперимент. Это всё — хорошо работающие инструменты исследования неживой природы. Проблема начинается тогда, когда они применяются (мало что применяются, но объявляются как единственно правильные!) и для исследования человека и его мышления. В этом и состоит сциентизм: распространение естественнонаучных методов на предметную сферу, требующую иных методов. Интересно, кстати, что представители естественных наук, обозначающие себя словом scientist (которое на русский обычно переводят словом «учёный»), никогда не называют представителей гуманитарных наук этим словом, но используют для них слово scholar. Важно отметить, что и сами гуманитарии согласны называть себя словом scholar, не имеющим чёткого аналога в русском языке (может быть, ближе всего будет слово «исследователь»), и используют именно это обозначение в своих журналах и книгах.

Если мы ясно понимаем отличие науки вообще от «естественных наук», то можем зафиксировать, что: а) сциентизм не является универсальной научной методикой, и б) критически-аналитическая составляющая необходима в любом серьёзном мышлении, потому что позволяет убеждать других людей и устранять собственные ошибки.

Сохранено