Мутная пена бунта

mysea — 07.08.2023 предыдущие части моего бесконечного декабризма

Итак, что же, январь, следствие по делу декабристов идет. «К концу января 1826 года взяты и допрошены были не только главные деятели заговора, но почти все соучастники, так что разве очень немногие и то совершенно незначительные остались еще неизвестными» – пишет Боровков. Не стоит, наверно, повторять, что получить показания обвиняемых совсем не трудно: трудно успевать записывать их слова.

Но ничего, у господ обвиняемых есть много свободного времени: они тратят его с пользой, усердно пишут доносы друг на друга, а также на людей, с которыми были просто приятелями. Трубецкой назвал 79 фамилий, Оболенский- 71, Бурцев – 67 …

Содержат их мягко, позволяют прогуливаться из камеры в камеру, заказывать еду из ресторанов. Только к уж самым злодеям применена суровая мера, пытка, практически: они на некоторое время посажены на хлеб и воду ( полагаю, в основном, для покаяния) .
Но, надо сказать, деньги много помогали декабристам вольготно жить в заключении. Как вспоминал И. П. Липранди.,“невозможно описать впечатления той неожиданности, которою я был поражен: открывается дверь, в передней два молодых солдата учебного карабинерского полка без боевой амуниции; из прихожей стеклянная дверь, через нее я вижу несколько человек около стола за самоваром; и все это во втором часу пополуночи меня поражало”. Некоторые, как арестованный по ложному доносу Грибоедов, ухитрялись ходить обедать в ресторации, а что, не голодным же сидеть в крепости!


Заключенные регулярно заказывали книги, газеты и журналы,в том числе, иностранные, развлекались чтением и беседами, ну, и конечно, письмами «жестокому тирану» Николаю I. И до такой степени они его полюбили, что и словами не рассказать! Каховский, например, в своих письмах из крепости к Императору Николаю I, свою вину перекладывавший на общество заговорщиков.

“...Намерения мои были чисты, но в способах, я вижу, заблуждался. Не смею Вас просить простить мое заблуждение, я и так растерзан Вашим ко мне милосердием: я не изменял и обществу, но общество само своим безумием изменило себе”. А он так, мимо проходил…с пистолетом…
Каховский стал “обожать” Царя. Николай напомнил ему:
— А нас всех зарезать хотели.

У Каховского не нашлось мужества признаться, что он больше всех хотел уничтожить ВСЕХ Романовых. И как же он возненавидел Рылеева, когда узнал, что тот вел с ним и Якубовичем страшную игру: выбирал, кто из них возьмет на себя смертный грех цареубийства, подогревал каждого, не открывая своих намерений использовать своих приятелей как орудие убийства.

Как утверждает Цейтлин: “Рылеев хотел, чтобы покушение на царя осталось единоличным актом, а не делом общества, тогда, в случае неудачи, обществу не грозила бы гибель, а в случае удачи оно пожало бы плоды, не неся тяжести морального осуждения и народного негодования. Для идеалиста-поэта, это был не лишенный макиавеллизма план”.

Между Рылеевым, Каховским и Якубовичем, — по определению Цейтлина, создалась “кошмарная атмосфера”. Петр Каховский, убийца Милорадовича,1816 году разжалован из юнкеров в рядовые и сослан на Кавказ в действующую армию. По советским объяснениям — за вольнодумство. На самом деле — «за шум и разные неблагопристойности в доме коллежской асессорши Вангерстейм, за неплатеж денег в кондитерскую лавку и леность к службе».

«Смоленский помещик, проигравшись и разорившись в пух и прах, он приехал в Петербург в надежде жениться на богатой невесте; дело это ему не удалось. Сойдясь случайно с Рылеевым, он предался ему и Обществу безусловно. Рылеев и другие товарищи содержали его в Петербурге на свой счет». Это о сподвижнике вспоминает декабрист Якушкин.
По документам Следственной Комиссии, в день последнего перед мятежом собрания Рылеев уговаривал Каховского еще до присяги проникнуть во дворец и убить императора Николая — поскольку Каховский «сир», ни родных, ни близких у него почти что нет, а значит и плакать по нему особенно некому. Каховский пообещал, но струсил…

“Рылеев все время подкармливал денежными подачками будущего цареубийцу. Каховский временами начал подозревать, что Рылеев предназначает его на роль наемного убийцы, и догадки были близки к омерзительной истине”.

Впрочем, Пестель тоже готовил цареубийц. И планировал, что убийцей будет человек, не принадлежащий к тайному обществу.«Вот юнкер Лосев Николай Иванович, гусар. Для покушения на жизнь покойного государя (Александра I) считали и Лосева, но ему о сем не объявляли, и членом общества он не был». ( Кстати, Лосев не понес никакого наказания). И, конечно, был еще прекрасный вариант на роль смертника: Лунин. Правда, Лунин об этом не знал..

Но это всё в прошлом...Теперь они пишут, молят, раскаиваются. Письма Одоевского,например, по словам Цейтлина ( уж советский историк, любящий декабристов) " это животный, кликушечий вопль”
«Несгибаемый Пестель» проникся раскаянием и почему-то понял, что жизнь его принадлежит Государю. И совершенно не хотел теперь , чтобы его судили по закону, а добивался того, против чего и бунтовал : чтобы царь обратил на него свое теперь уже прекрасное право стоять выше законов и творить милость. “Все узы и планы, которые меня связывали с Тайным Обществом, разорваны навсегда. Буду ли я жив или мертв, я от них отделен навсегда... Я не могу оправдаться перед Его Величеством. Я прошу лишь пощады... Пусть он соблаговолит проявить в мою пользу самое прекрасное право его царственного венца и — Бог мне свидетель, что мое существование будет посвящено возрождению и безграничной привязанности к Его священной персоне и Его Августейшей семье”.

Господа подследственные усердно дают показания.
Кого же они только не оговаривали! Но, слава Богу, царские сатрапы отличались удивительной недоверчивостью и все показания тщательно проверяли.

Александр Дмитриевич Боровков, правитель дел Следственной комиссии, в своих «Автобиографических записках» оставил основанные на собственных долгих наблюдениях характеристики декабристов…
«Полковник князь Трубецкой. Надменный, тщеславный, малодушный, желавший действовать, но по робости и нерешительности ужасавшийся собственных предначертаний — вот Трубецкой. В шумных собраниях, перед начатием мятежа в С.-Петербурге, он большею частью молчал и удалялся, однако единогласно избран диктатором, по-видимому, для того, чтобы во главе восстания блистал княжеский и титул знаменитого рода. Тщетно ожидали его соумышленники, собравшиеся на Петровскую площадь: отважный диктатор бледный, растрепанный просидел в Главном штабе Его Величества, не решившись высунуть носу. Он сам признал себя виновником восстания и несчастной участи тех, кого вовлек в преступление своими поощрениями (так в оригинале), прибавляя хвастливо, что если бы раз вошел и толпу мятежников, то мог бы сделаться исчадием ада… Судя по его характеру — сомнительно».


«Полковник Пестель. Пестель, глава Южного общества, умный, хитрый, просвещенный, жестокий, настойчивый, предприимчивый. Он безпресстанно (так в оригинале) и ревностно действовал в видах общества; он управлял самовластно не только южною думкою, но имел решительное влияние и на северную. Он, безусловно, господствовал над всеми членами обворожил их обширными, разносторонними познаниями и увлекал силою слова к преступным его намерениям. Равнодушно по пальцам считал он число жертв, обрекаемых им на умерщвление. Для произведения этого злодейства предполагал найти людей вне общества, которое после удачи, приобретя верховную власть, казнило бы их, как неистовых злодеев, и тем очистило бы себя в глазах света. Замысловатее не придумал бы и сам Макиавель! Если бы он успел достигнуть своей цели, то, по всей вероятности, не усомнился бы пожертвовать соумышленниками, которые могли бы затемнять его. Пестель чинил „Русскую правду“ в республиканском духе».
«Поручик Каховский. Неистовый, отчаянный и дерзкий. В собрании общества, за два дня до мятежа, он с запальчивостью кричал: ну, что ж, господа! еще нашелся человек, готовый пожертвовать собою! Мы готовы для цели общества убить кого угодно.

В нетерпении своем Каховский накануне восстания говорил: «С этими филантропами ничего не сделаешь, тут надобно резать, да и только!» Неистовство Каховского проявлялось и в самом действии: во время мятежа он прогнал митрополита Серафима, подошедшего с крестом в руках увещевать заблудших; он пистолетными выстрелами убил графа Милорадовича, полковника Стюрлера и ранил свитского офицера».

«Полковник Артамон Муравьев. Вот другой неистовый только на словах, а не на деле. Суетное тщеславие и желание казаться решительным вовлекли его в общество… с бешеною запальчивостью настаивал о неотложном ускорении возмущения, но когда оно проявилось в Василькове, к нему приехал Андреевич 2-й с приглашением присоединиться, Муравьев отвечал: „Уезжайте от меня ради Бога! Я своего полка не поведу, действуйте там, как хотите, меня же оставьте, не губите, у меня семейство!“

Это — личные заметки Боровкова, которые он писал для себя, не для публики.

Но Николай Павлович узнавал и многое из того, что происходило в те смутные декабрьские дни среди людей, облеченных властью. Так, министр юстиции кн. Д.И. Лобанов-Ростовский ( очередной Рюрикович в этой странной истории) и адмирал А.С. Шишков предложили даже не распечатывать пакет, в котором хранилось завещание Александра I, а идти присягать Константину.( Сейчас не буду продолжать эту тему, это – третий слой заговора, а мы еще со вторым не закончили.) Но большинство решило иначе, и пакет- был принесен. Ожидали только Милорадовича. Но последний, явившись в Совет, не выразил никакого желания слушать чтение бумаг.

"Я имею честь донести Государственному совету, - сказал он, - что его императорское высочество великий князь Николай Павлович изволил учинить присягу на подданство старшему брату своему императору Константину Павловичу. Я, военный генерал-губернатор, и войска уже присягнули его величеству, а потому советую господам членам Государственного совета прежде всего тоже присягнуть, а потом уж делать, что угодно!"
Удивительно , при этих обстоятельствах, что большинство Совета же все настояло на том, чтобы заслушать манифест Александра и письмо Константина. Бумаги были прочитаны, и положение членов Государственного совета стало весьма двусмысленным. Решив выполнить волю покойного императора, они противопоставили бы себя генералитету, гвардии, наконец, законному наследнику, который мог и отказаться от своего прежнего решения. Дальнейшее нам известно.

Что бы мне не говорили, роль Милорадовича весьма важна. Он открыто оттеснял Николая от престола, пугал штыками гвардии. По воспоминаниям принца Евгения Вюртембергского, в беседе с ним Милорадович крепко сомневался, что войска удастся привести к присяге Николаю — гвардия, мол, «очень привержена Константину». Принц удивился:
— Коли уж Константин отрекся, престол естественным образом переходит к Николаю. При чем здесь гвардия?
Милорадович ответил загадочно:
— Ей бы не следовало тут вмешиваться, но она привыкла к тому и сроднилась с такими
понятиями…

Этот разговор произошел то ли 8-го, то ли 9-го декабря. Получается, уже тогда Милорадович знал, что гвардия вмешается? Откуда? Впрочем, так же «странно» вели себя и другие воинские начальники, чего-то откровенно выжидавшие.. К тому времени Милорадович был весь в долгах «Одною из особенностей характера графа Милорадовича была необыкновенная расточительность: он всегда был в долгу как в шелку, и ни большое содержание, которое он получал, ни аренды, назначаемые ему от государя, - ничто не могло выпутать его из его бесконечных долгов.

Автор декабристы

Родовое имущество его было сравнительно с его расходами довольно ничтожно: оно состояло из имения в Полтавской губернии, в котором было до полуторы тысячи душ крестьян. Часть этого имения он продал в удельное ведомство для уплаты долгов и стал подумывать об устройстве остальной части» "Не понимаю, какой интерес жить без долгов", - шутил генерал. После его смерти проданного имения едва хватило на покрытие долгов.
А если еще учесть, что граф был связан с Российско-американской компанией…. Нельзя объять необъятное»,- говорил бесценный мудрец Козьма Прутков. Но про эту самую компанию не упомянуть нельзя. К ней удивительным образом были стянуты многие нити заговора.
Именно дом на Мойке, номер 72, где размещалось Главное правление Компании и жили высокопоставленные служащие, и стал самым настоящим штабом грядущего мятежа, где собирались руководители Северного общества. В одной из этих роскошных квартир, предоставленной ему совершенно бесплатно, жил г-н Рылеев, устроенный по протекции адмирала Мордвинова в компанию на весьма ответственную и важную должность правителя канцелярии.

Автор разное

Мордвинов

Поэтически мечтательных людей на такие должности не берут, тут нужен человек хитрый, умный, практичный и оборотистый.

Автор разное

Рылеев составляет обзоры экономической деятельности иностранных компаний в заморских территориях, разрабатывает план строительства на реке Медной ряда крепостей, занимается организационными и кадровыми вопросами, ведет переговоры с Цензурным комитетом, пытаясь сделать так, чтобы Компания получила право «визировать» любые сообщения о ней в средствах массовой информации — и так далее, и так далее… А вы говорите, поэт! Деловой человек.

И ведь именно через Рылеева приходят в общество экономист, приятель знаменитого Резанова ( «Юнону» и «Авось» все помнят?) барон Штейнгель, поручик Панов, Каховский, Якубович, Оболенский, три брата Бестужевы. Именно Рылеев организует «филиал» Северного общества в Кронштадте: тут и адъютант начальника Морского штаба капитан-лейтенант Торсон, и офицеры Гвардейского Морского экипажа. Моряки были прямо связаны с деятельностью Российско-Американской компании : одни служили на ее кораблях, как Михаил Кюхельбекер, брат знаменитого Вильгельма и Завалишин, другие имеют в Компании родственников, знакомых, приятелей. Рылеев привлек в тайное общество Вильгельма Кюхельбекера, тесно связанного с адъютантом Милорадовича Федором Глинкой, который был, по должности, и начальником тайной полиции. Старшая сестра Кюхельбекера Юстина вышла была замужем за Григорием Александровичем Глинкой, человеком не богатым, но близким ко двору - он был наставником великих русских князей Николая и Михаила Павловичей. А младший брат Григория Глинки, Владимир Андреевич Глинка, подполковник и член декабристского Союза благоденствия, "брат" масонской ложи, не был подвергнут никакому наказанию после мятежа.

Федор Глинка после восстания 14 декабря 1825 года как член «Союза спасения» и «Союза благоденствия» был арестован, после своего ареста добился встречи с императором и доказывал ему, что все обвинения против него — результат клеветы подспудных «доносителей» и «ловителей». В ответ император произнёс слова, вошедшие во все жизнеописания поэта: «Глинка, ты совершенно чист, но всё-таки тебе надо окончательно очиститься».

Удивительно, но кратковременная ссылка пошла Глинке на пользу ( он сам так считал). Душа его и помыслы очистились и, как он сам писал: «В твоей живительной волне переродилось всё во мне».

Возле Рылеева появляется Гаврила Батеньков, еще один экономист, инженер-строитель, в свое время работавший у крупного государственного деятеля Сперанского в Сибирском комитете, который занимался реорганизацией гражданской администрации в Сибири, и вообще всеми проектами, относящимися к Сибири (а значит, и к Русской Америке).

Автор декабристы

Г. Батеньков

( Сперанского декабристы предназначали в состав будущего правительства России после своей победы). Не правда ли, все фамилии очень знакомы: всё это не прожектёры, а люди весьма деятельные, серьезные.
А след от этой самой интересной Российско-Американской компании, этого гнезда заговорщиков, ведет прямёхонько в салон крупнейшего акционера - вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Акционерами компании были адмирал Мордвинов, адмирал Макаров, и многие из тех, кто был замешан в заговоре.

Автор Романовы

Современный историк М. М. Сафонов пишет:
« При дворе у нее была своя — немецкая партия. Основу ее составляли родной брат вдовствующей императрицы Александр Вюртембергский, главноуправляющий ведомством путей сообщения, и Е. Ф. Канкрин, также германского происхождения, министр финансов. Сторонниками Марии Федоровны были председатель Государственного совета П. В. Лопухин и замещающий его на этом посту А. Б. Куракин. Мария Федоровна возглавляла ряд благотворительных учреждений и весьма успешно занималась коммерцией. Она была связана с финансово-вельможными кругами, объединенными интересами Российско-Американской, которая стремилась направить русскую экспансию в Северную Америку, в Калифорнию, на Гаити, Сандвичевы (Гавайские) острова. Для осуществления своих грандиозных планов эти круги нуждались в своем монархе и желали видеть на престоле слабую женщину. Мария Федоровна была самой подходящей кандидатурой для них. В числе сторонников вдовы Павла был военный губернатор Петербурга М. А. Милорадович, которому в те дни, по-видимому, уже мерещилась будущая роль Орлова, Потемкина или Платона Зубова».

А ведь декабрьский бунт мог быть неким вариантом буржуазной революции, приходом к власти крупного капитала ( ведь акционерами компании были очень богатые купцы), рвущегося за пределы границ Империи.
Вы представляете, сидели бы сейчас на даче в солнечной Калифорнщине, или на Гавайщине, смотрели на океян…..( бью себя по рукам, повторяя: «Еще раз скажу: нельзя объять неоъятное!»)
Ведь это только второй слой, если считать блеск эполет на Сенатской первым.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив