Моя биография

rubstein — 18.04.2016 Этой зимой я написала в фейсбуке три "сериала" о своей жизни, рассказывающие, как и откуда я докатилась до жизни такой.
По просьбам читателей выкладываю их здесь полностью в нескольких постах.

Первый сериал -
#какябыланикем

Никто нас не планировал. Не ждал и даже не рассчитывал. Поэтому в беременность в 42 года было не так легко поверить, тем более, что особенности организма матери позволяли думать, скорее, разные диагнозы, чем беременность. Так или иначе, мою сестру, обнаружили в середине срока и, после долгих метаний и семейных разборок, было решено рожать, не смотря на то, что уже было двое старших, и у родителей впереди маячила пенсия, а мама очень любила ходить в море, так как она была судовым механиком.

Была куплена коляска и кроватка, собраны детские вещи. Тяжелые роды закончились неожиданно: обнаружили еще и меня. Пришлось покупать другую (двойную) коляску и еще одну кроватку.

Старшая сестра говорила, что мы были страшненькие: красные и волосатые, как обезьянки, шерсть росла на плечах и спине.
Брат очень расстроился, что родились девочки, и в знак протеста нарек нас мужскими именами и накорябал их на кроватках.

Сестру, родившуюся на полчаса раньше меня, назначили старшей, а меня нарекли довеском и так и звали до тех пор, пока я сама не родила дочь.

Быть последним в многодетной семье - это быть крайним, на которого проливается все, что идет сверху от всех. Ты должен всех слушаться, всем подчиняться и всем смотреть в рот.

Но есть один огромный плюс - под тобой никого, а это значит, что ты не должен ни за кого нести ответственности, кроме себя. То есть, на самом деле, от тебя не ждут больше ничего, кроме послушания: ты не должен никому подавать примеров, от тебя не ждут подвигов и, в общем, относятся снисходительно, как к дурачку, от которого ничего ждать не приходится. И это очень выгодно: все свободное от послушания время можно делать все, что хочешь и как вздумается.

Скучно мне не было никогда, поскольку, во-первых, я действительно хотела быть хорошей девочкой и старалась. Получалось у меня плохо, но меня это не заботило, потому что я все время "втыкала". Воткнуть - это когда вы увидели образ, он унес вас в другое измерение, и вы потеряны для этой реальности. За это у меня дома была другая кличка - "халява".
Например, я могла воткнуть в вопрос "почему я - это я?", и часами изумляться самому этому вопросу.

Опять же, во-вторых, полно было всяких творческих занятий, от хозяйственных дел, к которым допускали и призывали, до искусства. Мне нравилось делать абсолютно все. Потому что в любое дело можно воткнуть и изумляться.

И никакого с тебя спроса. Потому что ты никто тут. Для тебя не заготовлено роли в семейном сценарии. Как хочешь - так и живи.

Маме с нами было тяжело, и она хотела в море. Поэтому если появлялась возможность нас сплавить в какой-нибудь санаторий месяца на три - это завсегда. Предлог всегда был более чем заслуживающий уважения: девочкам нужно санаторное лечение, природа и солнце. А болели мы действительно часто из-за очень психологически душной и гиперактивной травматической материнской энергетики, которую наша астеническая конституция не выдерживала.
В общем, конечно, старшим было виднее, что с нами делать.

Читать мы научились в 4 года, поэтому в доме мы создавали тишину, которая нарушалась только нашими редкими, но мощными близняшескими конкурентными разборками. Мы не хотели быть похожими друг на друга, и отстаивали свою отдельность и индивидуальность, а так же воевали бессознательно с теми ролями, старшей и младшей, которые нам были назначены или, наоборот, эксплуатировали эти роли. Но старшим, конечно, было не до того, что там происходит, лишь бы мы были послушными и управляемыми, и были заняты чем угодно полезным.

Пристальный контроль при этом был постоянным. Непрерывное ощущение того, что "в этом доме твои только трусы", и даже тело тебе не принадлежит, создавало эту самую духоту и желание занять как можно меньше мест, ходить по стеночке и никому не мешать. И мне очень хотелось как можно быстрее вырасти, стать самостоятельной и покинуть эту тюрьму.

В первом классе было очень скучно. Во-первых, они изучали буквы, а моя скорость чтения была 110 слов в минуту. Сейчас я читаю еще в три раза быстрей.
Во-вторых, им нужно было получать пятерки и играть в иерархические игры. А мне надо было втыкать. И одно другому противоречило. Мне надо было как-то выкручиваться. Я начала экспериментировать с этим, и изучать правила игр. Не делала домашних заданий или делала их абсолютно кое-как, чтобы только отвязались, получала тройки, и однажды получила кол, чему несказанно обрадовалась, потому что кол в нашем классе не получал еще никто. Мне было любопытно: и что будет? По-моему весь класс офигел. Так я полюбила эпатаж и разрыв шаблонов. А мама сказала примерно так по смыслу:
- Дочь, ты умная девочка, и этот кол не про твои знания, но от того, какие оценки ты получаешь, зависит, дадут ли тебе пройти дальше. Жить тебе, решай сама.

И я решила: в первых числах сентября, когда выдавали учебники, я прочитывала их от корки до корки, затем весь год валяла дурака и делала только то, что мне интересно. Когда были опросы или контрольные, или вызывали к доске, я успевала прямо в классе подготовиться настолько серьезно, насколько успевала и могла получать самые разные оценки, от 2 до 5. В моих тетрадях и дневниках всегда было написано красной ручкой "Небрежно!".

Со временем мне стало труднее, класса с пятого, я перестала понимать алгебру, это требовало от меня слишком высокой концентрации. В 7-м отвалилась физика, в 8-м химия и геометрия, в 9 география.

У меня всегда были проблемы на физкультуре, поскольку я была самой маленькой и слабенькой в классе, и однажды классе в 8-м я заработала 2 в четверти по физике и физкультуре.

А экзамены я сдавала на 4 и 5, чем вводила учителей в недоумение, и они капали на мозг маме, что я должна стараться.

В музыкальную школу нас взяли без вопросов, все вступительные экзамены мы сдали на "5", поскольку у нас был абсолютный слух. Мама давно думала приобщить нас к искусству: еще когда нам было по 5 лет в Мурманске отбирали одаренных детей в Гнесинку, и отобрали нас, но мама не отдала нас в интернат. В музыкальной школе мы долго не продержались по причине нехватки денег, чтобы платить за учебу и из-за смены учителя во втором классе. Поэтому на фортепьяно мы продолжали заниматься самостоятельно дома. А старшая сестра нам в этом немного помогала - она отучилась в музыкалке все 7 лет.

Она у нас медик. Сначала закончила медучилище, затем работала медсестрой в хирургии, а потом поступила в университет и выучилась на хирурга. Мы были постоянным предметом изучения костей, мышц и других органов, поэтому в медицине я разбираюсь очень неплохо, учитывая, что практика дополнялась изучением большой медицинской энциклопедии.

Учиться она уехала в другой город, а через три года брата забрали в армию, и дом наш опустел. В армии с братом что-то произошло. Точной версии я не знаю, там была дедовщина и подготовка к службе в Афганистане, но так или иначе, брат оказался в психиатрическом отделении Лениградской военной академии. А за ним по очереди сошли с ума все остальные члены семьи. В смысле, мать и моя близняшка сходили с ума из-за брата, а старшая сестра билась за вменяемость их всех, и в связи с этим так же для меня была невменяемой.

Не смотря ни на что, я считала свою семью очень хорошей, но здесь мой мир рухнул. У меня было ощущение, что я стою на развалинах, и только у меня одной сохранилось сознание. Мне было очень страшно, и я чувствовала себя абсолютно одинокой.

Единственное, что меня спасало и было для меня отдушиной - это танцы. Я уходила на тренировки каждый день не смотря на то, что я была самой кривой, немощной и бесперспективной в нашем танцевально-спортивном клубе, и со мной не хотел и не мог танцевать ни один партнер, настолько все было плохо.

В 9-м классе на уроке алгебры наша юная учительница математики по прозвищу Инфекция своим мерзопакостным высоким и надменным голосом попросила поднять руки всех, кто собирается идти в 11 класс. Я тоже подняла руку. Ну то, есть, я собиралась закончить школу.
Затем она стала говорить каждому: "Хорошо.. хорошо... ПТУ.. ПТУ". То есть, кому, она считала, надо идти в 11 класс, а кому светит только ПТУ. Я оказалась в числе пэтэушниц.

Родственники продолжали сходить с ума. Перепуганная мать держала нас в ежовых рукавицах, запрещая какое-либо романтическое общение с мальчиками, танцы подверглись проклятиям, косметика была запрещена. Брат периодически лежал в психушке и нашей суровой семейной обязанностью было носить ему в диспансер передачи. Это было отвратительно и страшно - ходить туда и видеть сумасшедших.

Глубокое ощущение собственной ущербности (некрасивая, бедно одетая, неуспешная) не позволяли даже мечтать о каком-либо возможносм личном счастье, единственное, чего хотелось больше всего - это поскорее начать зарабатывать деньги. Школа стала окончательно невыносимой. В конечном итоге, мы с сестрой ушли из школы в новогодние каникулы в 11 классе, и больше туда не возвращались.

Наше образование продолжилось в вечерней школе-экстернате, которую моя сестра закончила за полгода, а я, сдав на "5" гуманитарные предметы еще до весны, год спустя только сдала точные науки. Но учителя экстерната, которым я до сих пор благодарна, вытянули мой аттестат на средний бал 4,5.

Мать устроила скандал по поводу нашего решения, она хотела, чтобы мы закончили школу и поступили в институты.
"Какой институт?" - думала я. - "Я понятия не имею, кем я хочу стать".
Параллельно мы работали в больничной аптеке, в которой изготавливают препараты для капельниц и уколов - мыли флаконы для растворов. Они мне снились, плавающие в 70-литровой ванне с дистиллированной водой.

Санитаркой-мойщицей в аптеке я проработала полгода. Уволилась я вынужденно, в июле, поскольку попала в передрягу, после которой впала в шоковое состояние и не соображала несколько дней.

Это был самый черный год моей жизни, 1991. Я не хочу эти жуткие подробности рассказывать, там не только ужасы про меня, но и про других людей, и это их личное дело.
События этого года полностью доломали нашу семью, и я осталась один на один со смыслом и направлением своей жизни. Я превратилась в восковую куклу, которая больше не плакала и почти не смеялась.

В ноябре я устроилась работать уборщицей спортзала в школе. У меня была большая швабра-лентяйка с размахом крыльев метра два. Между уборкой зала и коридоров школы я проводила время в чулане 2 квадратных метра, с швабрами и ведрами, и с двумя коллегами: сексуально озабоченной старушенцией, беспрестанно обсуждавшей порнуху, которую ей где-то удавалось смотреть, и психически больной девушкой чуть старше меня, в совершенно овощном состоянии из-за принимаемых ею аминазина и галоперидола. Тогда в психушках всем назначали примерно одно и то же.

Через месяц моей работы меня вызвал директор школы и спросил, почему я не поступаю никуда.
- Ну, во-первых, я еще вечерку не закончила, точные предметы мне не даются. А во-вторых... я не знаю, кем я хочу быть..
- Ну, когда разберешься, если тебе нужна какая-то помощь - обращайся. Нечего такой умной хорошей девчонке в уборщицах делать.

Я вышла из его кабинета в шоке. Что он во мне увидел? С чего он взял, что из меня может что-то получиться? Может это просто неоправданный аванс? Может быть, это какой-то сексуальный интерес? Я не знала, что и думать. Но плохие мысли я все-таки быстро отмела, поскольку, действительно, этот человек был известен в системе образования города как большой новатор и благодетель. Только как его слова могут относиться ко мне?

Через несколько дней я уволилась.

Через три месяца я снова пришла в эту школу, к этому директору, и сказала:
- Я бы хотела начать вести танцевальный кружок в вашей школе. Например, научить старшеклассников танцевать выпускной вальс.
- Да, конечно! - сказал он.
И я начала преподавать.
Настя Басантишка, которая училась в этом классе, рассказывала потом, что я была очень смешным и неуклюжим преподом.
Выпускной вечер прошел "на ура", я добыла для выпускников бальные платья, и все станцевали нарядно. На этом мое преподавание в этой школе завершилось.

Вечернюю школу я, наконец, закончила, и мама уговорила меня таки поступить в ПТУ:
- Пока ты определишься, что ты хочешь, - научишься шить, в жизни всегда пригодится.

При поступлении меня спросили, почему я с таким хорошим аттестатом иду на отделение для троечников - верхнюю мужскую одежду. Я сказала, что мне интересно посложнее.

Швея из меня как из слона балерина. Мне никогда не хватало терпения делать кропотливую работу, но здесь у меня была материальная ответственность - мы шили вещи для училищного ателье, которые выставлялись на продажу. И мне пришлось научиться немыслимой для меня вещи - переделывать и терпеливо, никуда не торопясь, делать муторную работу. Цены нет мастеру, которая меня этому научила.
Моими любимыми предметами было оборудование и конструирование. Это было самое интересное. Все остальное я терпела, особенно практику.

Так или иначе, я все равно прогуливала безбожно, и после первого курса мастер требовала, чтобы меня отчислили. Завуч по воспитательной работе накладывала на её требования вето, поскольку на всех училищных мероприятиях я пела под гитару и танцевала, а кроме того, ходила в училищном театре мод манекенщицей. То есть, для самодеятельности я была бы потерей, поэтому мое хулиганство терпели.

В конце концов мне так надоело учиться, что в середине второго курса я просто бросила училище. А завуч по воспитательной работе из сострадания выхлопотала мне диплом 2-го разряда.
Я умею больше, чем на 2 разряд - зимние пальто, куртки, пиджаки, юбки, платья, брюки, но качества там ровно на 2 разряд - "швея-мотористка", которая способна строчить на фабрике всю жизнь один карман. Так что это было справедливо и я не возражала. Мои однокурсники закончили с 3 и 4 разрядом.

На танцах все было по-прежнему кое-как, хотя получше, чем раньше: у меня, наконец, появился постоянный партнер, Марк, и не смотря на то, что он приходил на тренировки, воняя тухлой рыбой и перегаром (он работал докером в порту), танцевать с ним было клёво. Он был фанатом Элвиса Пресли и умел по-настоящему зажигать. Добрый, милый парень.
Но, конечно, это был не спорт.
И через некоторое время нам таки пришлось расстаться из-за его несерьезного отношения к тренировкам. Несколько лет назад я узнала, что он утонул, спасая ребенка. Я очень любила этого парня. Наши отношения не переступили через барьер дружбы лишь потому, что однажды он сказал мне: "Ниночка, мы с разных грядок, понимаешь?".

Бросив училище, некоторое время я болталась без дела, пока одна из моих старших подруг, бывшая одноклассница моего первого мужа, учитель музыки, вокалистка, у которой я обучалась вокалу, не предложила мне вести школьный танцевальный кружок на педагогической ставке ГПД. Её назначили руководителем творческого метод-объединения, и она могла пригласить учителей, которых не хватало.

Мой первый брак был попыткой сбежать из дома, но там был такой же точно ад, и замужем я пробыла всего 9 месяцев. Мой муж страшно ревновал меня к танцам и к Марку. Другая его одноклассница, художница, просто в один день подвела меня к зеркалу и сказала: "Нина, вы - не пара. Ты умная и красивая девочка. Ты достойна большего". И через два дня я ушла. От мужа, из своего старого танцевального клуба, где я пять лет бестолково пинала воздух, и от Марка. В конце концов, танцы стали главным в моей жизни.

Работать с детьми я не умела: мне удавалось находить контакт с 12-летними, а всё, что младше, для меня было непреподаваемо в принципе. И я училась работать, методом проб и ошибок, на практике.
Не смотря на то, что я была нервной и неуклюжей, и ничего не умела, и дети, и учителя меня быстро полюбили.

В этой школе я проводила большую часть своего времени: общалась с другими ГПД-шниками, шила танцевальные костюмы на свой юный коллектив в кабинете труда, вела кружок, брала уроки вокала и готовила вместе с нашим метод-объединением номера на школьные концерты, где танцевали мои дети и выступала я сама, в том числе, в учительском коллективе мы пели хором многоголосье. У меня был танцевальный партнер, который хорошо играл на рояле, так что, когда мы готовились к концерту, и нас спрашивали, какой танец мы будем исполнять, мы отвечали, что Саша - на рояле, а Нина будет петь.

Через два года мои подруги по училищу и танцевальному клубу сообщили мне, что выездная комиссия набирает заочников на первый в России балетмейстерский факультет для бальников. И я помчалась поступать, ломая мебель, волосы назад.

Вступительные экзамены я сдала на пятёрки. Все. Литература, русский и что-то еще, я уже не помню. Биология, кажется. Меня пёрло просто нереально.

Университет (СПбГУП) стал для меня счастьем, отдушиной, дверью на свежий воздух, Вселенной и всем на свете. Я трудилась целый год, чтобы поехать на двухмесячную сессию и погрузиться в любимый мир, с любимыми учителями и однокурсниками. Там было всё, что являлось для меня самым важным на тот период времени: все виды хореографии в руках прекрасных тренеров, режиссура и актерское мастерство, искусство балетмейстера, психология, философия, этнография, беседы по ночам в общаге с однокурсниками об устройстве Вселенной. И танцы, танцы, танцы. Впервые за многие-многие годы я чувствовала себя по-настоящему счастливой эти два месяца раз в году.

Кроме счастья, конечно, были отрицательные стороны. Я была самой слабенькой в классе, опять. На занятиях по классической хореографии я умирала. Мои голеностопы распухали так, что я могла ходить по Питеру только в домашних шлепанцах. У меня ничего не получалось, и мне было катастрофически стыдно за мое физическое убожество.

СПбГУП - дорогой университет, и, учитывая, что на свою учебу я зарабатывала сама, денег мне хватало только на оплату самого обучения, очень скромное жилье на два месяца и очень скромное питание. Среди студентов, приезжающих в универ на дорогущих иномарках и разговаривающих по мобильникам (1995-2000 год), одетая в секонд-хэнд, я чувствовала себя снова гадким утенком. Я не могла себе позволить кушать в университетском кафе, не могла ходить на вечеринки и развлекаться вместе с однокурсниками. Всё это было мне недоступно.

На втором курсе я родила дочь и моя учеба могла на этом закончиться. Но, видимо, я так горела универом, что вся Вселенная и все мои близкие шли мне навстречу и помогали всем, чем могли.

В моей жизни случилось много ужасных событий, о части которых я промолчу. Но господь одарил меня таким количеством прекраснейших людей, просто армией искренних, чистых, умных, талантливых друзей, что даже попытка подумать о том, что моя жизнь могла бы быть другой - это кощунство.

Рождению ребенка в моей семье были, мягко скажем, не рады. То есть, к ребенку относились хорошо, а я была не замужем, в подоле принесла.

Единственный, кто прыгал от счастья на одной ножке - это бабушка, мама моего будущего мужа и отца ребенка. В результате после нескольких скандалов в моей семье она забрала нас обеих к себе. И стала мне второй матерью. И таковой является и по сей день, не смотря на наш развод. Много лет спустя она сказала: "Я очень была обижена на господа, что не дал мне дочь, только сыновей. А он мне сразу двух приготовил".

Каждый следующий курс университета был выстрадан и усилиями, и деньгами. Я пробовала работать, но с дочкой все время что-то приключалось, и мне приходилось бросать начатое. Четырежды она побывала в реанимации. Первый раз при рождении, последний - в 11 лет.

Я не чувствовала каких-то страстных материнских чувств. На родстоле мне сказали "не радуйся, она еще может умереть", и я не радовалась, а просто честно работала мамой, как могла.

Но я все равно ходила на тренировки. За время беременности я так исстрадалась по танцам, что выйдя на паркет, я сделала за полгода два танцевальных уровня мастерства, тогда как за 7 предыдущих лет с трудом сделала полтора.

А муж в это время уже достиг потолка в мурманском танцевальном спорте и тренер настоял, чтобы он ехал в Москву. Через полгода и я поехала за ним, как декабристка в ссылку, не зная, что меня там ждет. Я просто ехала за мужем.

Когда муж уехал в Москву, я еще не знала, что я и сама вскоре уеду. Я взяла на себя его учеников, небольшой детский танцевальный клуб. В связи с тем, что другого выбора не было, я наняла няню, которая оказалась прекраснейшим человеком, и впряглась в работу.

Через 4 месяца я снимала пять танцевальных площадок в разных районах города, у меня работала команда из 10 танцевальных тренеров, количество начинающих танцоров по разным направлениям в возрасте от 3 до 60 лет составляло более 500 человек. По телевизору шла реклама клуба, а конкурирующие клубы, имеющие более 20 лет истории существования, рвали на себя волосы, не зная, как остановить мою экспансию. Звучало даже предложение запретить мою рекламу. Правда, я не знаю, как бы они могли это осуществить.

К этому времени стало понятно, что в Москве у мужа не так все прекрасно, и я, вооруженная своей последней зарплатой, собственным успехом и великой любовью, отправилась к нему на подмогу, оставив клуб на одного из педагогов, а дочь - родителям мужа.

В Москве было тяжко. Мы почти никого не знали, зарабатывали копейки, бегая с магнитофоном подмышкой из школы в школу, снимали однокомнатную вартиру. Мы привыкли много работать и, столкнувшись с тем, что детей по выходным увозят на дачу, и у нас нет уроков, не знали, куда себя девать.

Через полгода мы забрали дочь. Денег катастрофически не хватало на собственную танцевальную карьеру (уроки и костюмы), и наши отчаянные попытки танцевать на соревнованиях неизменно приносили самые плохие результаты. И я еще не закончила университет.

Мы приходили в школы и набирали детей. Почти в каждой школе директор говорил нам, что у них уже работали танцоры и из этого ничего хорошего не вышло. Мы просили только разрешения пройти по классам и провести родительское собрание.
В одной из школ директор решила заглянуть на такое собрание: у нас, как обычно, был полный актовый зал. На следующий день она сказала нам, что в шоке от аншлага.

Мальчиков к нам записывалось много, и бывало так, что не хватало в некоторых школах партнерш. Это было связано с тем, что муж был опытным и успешным спортсменом в нескольких видах спорта, прекраснейшим педагогом из династии педагогов, и знал, как разговаривать с детьми.

Муж в большей степени работал с детьми, а я, помимо тренерской работы, занималась оргвопросами и работой с родителями.

Последняя дипломная сессия в университете была тяжелой - мне пришлось брать с собой дочь и прятать ее от коменданта общаги, но меня выдали соседки по комнате, и свое место я потеряла. На последние экзамены дочь пришлось оставить с мужем в Москве, работавшим за нас двоих, пока я училась. Ночной поезд Москва-Питер-Москва стал для меня чем-то вроде трамвая: в сидячем вагоне 9 часов, почти без вещей, 4 дня в одном городе, 4 в другом, и так много раз. В общем, диплом я все же получила.

Через год после начала работы в Москве наши дети уже выигрывали на районных соревнованиях. Руководитель клуба, от которого мы работали, сначала очень гордился, а потом, когда его собственные подопечные стали просить уроки у нас, начались проблемы: внезапно запертый зал, срыв занятий по разным причинам. Мы обиделись, оставили всех своих ведущих учеников в этом клубе и ушли в другой клуб. То есть, через два года нам пришлось начинать все сначала.

Мы снова набрали детей. Но энтузиазм наш потихоньку угасал, мы все чаще ссорились из-за наших спортивных неуспехов, хотя благосостояние потихоньку росло. Наконец, сбылась моя мечта - я пошла учиться на гештальт-терапевта (про то, как я стала психологом, я напишу отдельный сериал).

Мне становилось все тяжелее танцевать, мои ступни уже больше не выдерживали нагрузок, и я приняла решение бросить танцы и целиком уйти в психологию. Это было тяжким решением. Очень. Тело трещало и хрустело без тренировок, а душа рыдала: я так и не станцевала то, что я хотела.

В последние годы танцевальной карьеры мы сняли два учебных фильма для танцоров "Техника латины в единичных действиях", где мы поделились нашими тренерскими находками, наработанными на основе работы с разными учителями.

Параллельно я писала тексты для танцевальных журналов. Моими первыми книгами сразу после окончания университета был трехтомничек по психологии танцевального спорта. Первую книгу я издавала пополам с издательством (скинулись на печать и поделили тираж). Потом ее переиздал супермаркет для танцоров "Эста". Меня это вдохновило, и я написала еще две части, и их издавала компания Dancefox.

Семь лет я не могла смотреть на паркет вообще. Никаких физических нагрузок. Я согнулась в кресле терапевта и за компьютером, и делала карьеру. Поскольку мои буйные эмоции теперь девать было некуда, а управлять ими так, как я это умею сейчас, я еще не могла, я закурила. Много лет я гордилась тем, что не курила, поскольку в нашей семье курили все. Но и это ружье должно было выстрелить.

Это оказалось самым успешным занятием - применить все тренерские, педагогические навыки в психологии. Я не столько была психологом всегда, сколько специалистом по развитию навыков - социальных, навыков саморегуляции, коммуникативных. Так это и есть по сей день. Я не лекарь, я тренер. И моя работа подходит только тем, кто хочет тренироваться и учиться, а не лечиться.

Сертификат гештальт-терапевта я единственная в группе получила в день экзамена. Сразу после окончания института я стала тренером-ассистентом на 1 ступени. Через два года - на второй. Всего с 2005 по 2013 год я выучила 25 групп первой ступени и 4 - второй.

Я начала писать тексты уже не только для танцоров, но и для широкого читателя. В 2006 завела блог в ЖЖ. Несколько раз я отправляла синопсисы пары своих новых книг в разные издательства, но их никто не брал.

В то же время, после окончания МИГИП, я начала вести тематические тренинги. Основным у меня был тренинг уверенности. Это была программа из 5 трехчасовых встреч. В коце концов, я устала их вести. Видимо, поэтому на 10-й тренинг пришли всего два человека. Но именно этот тренинг сыграл в моей истории ключевую роль.

Итак, два года я рассылала свои опусы по издательствам, и никто не отвечал. Открыв после окончания учебы свой тренинговый гештальт-центр при МИГИП, я отправилась на выставку "Тренингс" посмотреть, чем дышит конкурентный рынок.

Среди прочих стендов я увидела стенд издательства "Генезис" и решила подойти просто и спросить, получали ли они мой текст.

На стенде стояла директор издательства.
- Получали! Мы вам ответили, что хотим издавать, и вот уже год тишина...

А если бы я не подошла и не спросила?
Мы издали три тоненьких книжки, гонорар я получала книгами и продавала их на своих тренингах.

Итак, это был последний тренинг уверенности. На нем было всего два участника: один человек в тяжелом кризисе, которому, на мой взгляд, точно нужен был не тренинг уверенности, а терапия. А второй человек был вообще не наш клиент - не умеющий сам себя наблюдать вообще. Первый все время говорил о своих переживаниях, а второй все время молчал. Я выходила после каждого занятия с мокрой спиной от усилий, которые я прилагала, чтобы смочь сделать эту работу полезной обоим участникам.

Прошло около полутора лет. Мне звонят из издательства "Эксмо" и предлагают написать серию книг-тренингов для самостоятельных занятий. Им рассказал обо мне этот человек, который был в глубоком кризисе. То есть, мне заказали серию книг за самый настоящий гонорар.

Я писала по книге в два месяца. Чтобы укладываться в график, я предложила участвовать в проекте моим сотрудницам центра: Лена Султанова, Оксана Теске, Оксана Громская и Марина Кузнецова согласились. Особенно успешно и удачно мы работали с Леной. Сейчас все эти психологи уже работают самостоятельно.

И в тот момент, мне, наконец, показалось, что я стала кем-то.

Постепенно я превращалась в психотерапевтическую мымру. Я предполагаю, что ученики станут меня разубеждать, но это мое внутреннее переживание.
Психотерапевтическая мымра - это синий чулок с самомнением. Надменная и якобы всемогущая. Особенность истинного якобывсемогущества - ложная скромность: "Ну, что вы, что вы, я всего лишь дворник на поприще психотерапии. И вообще даже унитаз. Спасибо за комплименты, я так стараюсь для вас".

Ну, а чё? Моя карьера росла как на дрожжах, и я попалась в ловушки ясности и силы, как говорят в толтекском учении. То есть, отрастила большую красивую гордыню. Мне море было по колено. Я звезда-поезда. Программы с моим участием шли по ТВ, я была нарасхват на радио, книги печатались и продавались влёт.
Я ничего не скажу - это были хорошие программы. Очень хорошие. Я потом пересматривала их, чтобы убедиться, что в расцвете гордыни я не нагородила какой-нибудь херни. Вроде, даже сейчас всё выглядит прилично, я действительно старалась изо всех сил позаботиться обо всём.... кроме собственной души. Уйдя полностью в ум, я потеряла саму себя. Я стала спасателем с большой горделивой красной буквы С.

Мое тело скукоживалось и зарастало психосоматикой, зато росло моё спасательское эго. Мигрени валили меня с ног, пищеварительная система кричала желчью, курила я одну за одной до полутора пачек в день, зато я была умная и праведная. Студенты, поклонники, ученики, клиенты, работа на износ по 8-12 часов в сутки (терапия, обучение студентов, собственная учёба, писание книг, создание и формирование команды гештальт-центра).
Я училась на супервизора в программе МИГИП и в Лос-Анджелесской программе повышения квалификации одновременно.

Но я не могла не уйти в ум: это спасло тогда мою психику, выстроило её, я сформировала, ценой физиологического здоровья и износа душевного ресурса, своего внутреннего наблюдателя, без которого я бы дальше просто развалилась под давлением опыта, принесшего мне новую трансформацию.

Именно к этому моменту господь приготовил мне работу не по зубам и не по мозгам. Сбить спесь, так сказать. Наставить на путь истинный. В моей работе произошла история, которая полностью разрушила мою идентификацию психотерапевта и поставила меня снова в позу "я никто". Я совершила пару профессиональных ошибок, в общем не очень больших, но в очень сложном контексте, и попала под крупную многостороннюю раздачу, в том числе, от коллег. Это было очень больно, но очень правильно.

Сертификат GATLA я не защитила, сертификат супервизора получила после третьей попытки сдать экзамен. Обычный минимум обучения в супервизорской программе - 3 года. Мне понадобилось 5, чтобы научиться и еще два - чтобы закрепить.

Я разваливалась на части, как сверхскоростная ракета, от которой отваливаются ступени.
И с этого момента я стала учиться быть никем по-настоящему. Потому что если вы КТО-ТО, то вы становитесь заложником своих амбиций и разрушаете свою жизнь.
Собственно, всё. Конец фильма.
Научилась ли я уже? Нет.

Сохранено