Мой бедный абсолютный слух или почему я не стала скрипачкой | Проба пера

Мой бедный абсолютный слух,

или почему я не стала скрипачкой

( из «Записок для моих будущих внуков»)

Как-то раз, возвращаясь из магазина, я шла, улыбаясь своим мыслям. В одной руке шелестела сумка с картошкой, в другой покачивались разные мелочи, вроде кефира, булки хлеба и так далее.. «Это действительно смешно!» -думала я,- «Конечно, смешно в этом возрасте начать писать стихи!». Справедливости ради надо сказать, что, несмотря на приближающийся полувековой юбилей, я все еще имела приятную наружность, не без претензий на моложавость. Но стихи? Скажи мне кто-нибудь год назад, что начну писать стихи, я бы просто постучала пальцем у виска.

 Тем не менее, стихи не спрашивали разрешения, они сочинялись сами, причем в самых неподходящих местах, и назойливой мухой жужжали в голове, натыкаясь на мозги или что там еще есть, пока я их не записывала на бумагу. Там, на белом глянцевом листе, они довольные располагались в красивом порядке и успокаивались. Как это ни странно, стихи получались вполне приличные, во всяком случае, так говорили знающие люди, которым я, испугавшись проявлению столь неожиданных способностей, осмелилась их показать.

Предыстория такова. Иногда я внезапно без причины впадала в тоску, которая большой черной птицей накрывала меня с головой своим огромным мощным крылом. Перед этим обычно время как будто останавливалось, вокруг образовывался вакуум. Я что-то делала, работала, ела, спала, но все равно оставалась на месте. Вакуум постепенно превращался в черную дыру, которая затягивала меня в себя как омут. Обычно это был конец января-февраль. Будучи по образованию психологом, я понимала, что дефицит солнца, витаминов и ярких впечатлений неизбежно приводит к сезонной депрессии. Поэтому, как лягушка в кувшине со сметаной, судорожно начинала принимать меры-порывалась вести дневник и проводила с собой простейшие сеансы психотерапии и так далее.

Вот и прошлой зимой давила темнота, постоянная усталость, работа, родители, семья-все требовали внимания и заботы. В один прекрасный миг я поняла, что еще немного, и мне не вынести всей этой ноши, появились дурацкие мысли о смысле существования, в голову лезла 

чушь про способы самоубийства. И вот однажды, лежа в кровати после очередного тягомотного дня, я приказала себе не думать о проблемах насущных, а вспомнить что-нибудь хорошее, ведь было же оно в моей жизни!

Невидимая машина времени перенесла меня в далекие семидесятые и неожиданно я вспомнила Ольгу, свою учительницу по классу скрипки в музыкальной школе. Как она интересно строила свои занятия, предлагала сочинять маленькие песенки на разные темы, и ведь я сочиняла! Интересно, куда же подевалась та старая нотная тетрадь? С этой мыслью я и уснула.

Наутро, по дороге на работу, в автобусе, и в разных других неподходящих местах в моей голове стали появляться строчки, которые складывались в стихи. Это было так ново, увлекательно, я не узнавала себя. В воздухе чувствовался еле уловимый запах смысла жизни.

 Глава 1. Экскурс в детство.

А с музыкальной школой было так…В маленьком прибалтийском городке в то время было модно учить детей музыке, чтобы было кому гостям на пианино сыграть. Конечно же, мать тут же отвела меня туда на экзамены, всю дорогу бубня, что если комиссия спросит, есть ли у нас пианино, я должно сказать , что есть. Но лгать я не умела, мне было неловко и противно обманывать этих вкусно пахнущих тетенек, сидящих в красивой комнате, увешанной портретами бородатых дядек. За что и получила: комиссия отметила, что я обладаю абсолютным музыкальным слухом, однако в школу меня зачислить не представляется возможным по причине отсутствия дома инструмента. 

А спустя месяц в доме раздался звонок. Оказалось, что практикантам-учителям не хватило учеников по классу скрипки и что, если мама не возражает, то они могут взять меня в первый класс. Мать, конечно же, не возражала, купила мне скрипку и отвела к учительнице. Так мы познакомились с Ольгой. Ольга была из породы «лучезарных» людей. Когда она разговаривала со мной, казалось, что какая-то лампочка зажигается внутри Ольги, этот свет струился из ее глаз, согревал, поднимал настроение, хотелось петь, рисовать, сочинять стихи, играть на этой противной скрипке, в конце концов! Незаметно пролетел год, закончилась Ольгина практика, она уехала работать в глубинку по распределению, и я осталась наедине со своенравной скрипкой и Адольфом.

Вчера вечером, проверяя почту в «Одноклассниках», я обнаружила новый альбом с фотографиями своей одноклассницы Руфины, которая сейчас находилась в Америке, но на майские праздники побывала в нашем родном городке и сделала несколько фото. Разглядывая картинки, я ощутила сосущее чувство ностальгии по беззаботному «застойному» детству, но когда я узнала на фото музыкальную школу, то невольно рассмеялась, прочитав комментарий Руфины: «Для кого-то храм искусства, а для меня пыточная камера». Оказывается, после отъезда Ольги, уроки музыки не только для меня были пыткой. 

Меня и сейчас всю передергивает, когда я вспоминаю то брезгливое выражение, которое всякий раз появлялось при виде маленькой неуклюжей девчонки, с отвисшими на коленках колготками, не блещущей никакими талантами, на старом, но таком холеном аристократичном лице Адольфа. Ему я досталась в наследство от Ольги, так как выгнать меня из музыкальной школы уже было нельзя. Несмотря на то, что Адольф имел почти нарицательное имя, происходил он из рода богатой латышско-немецкой семьи, плохо говорил по-русски и всем своим видом показывал мне свое презрение. На уроках Адольф, вальяжно расположившись в кресле, снисходил до мелких замечаний, касающихся техники игры, больно бил меня линейкой по рукам, если я брала неверную ноту, однако, чаще всего к нему в кабинет заходили коллеги и они что-то лопотали на родном языке громко хохоча, как будто бы обсуждая меня и мою манеру игры на инструменте. Я тогда еще не знала языка, но всей своей кожей ощущала их негативное отношение, наверное, такую же ненависть и презрение когда-то фашисты проявляли по отношению к русскому «быдлу».

Я стала всячески противиться обучению, притворялась больной, прогуливала уроки, но, тем не менее, доучилась до 5 класса музыкальной школы. Любимыми предметами были сольфеджио и музыкальная литература. После уроков в школе я неслась на эти занятия как на крыльях. Вот там-то я была на высоте! Мой абсолютный слух служил мне верно и безотказно, я легко читала ноты, угадывала интервалы, как завороженная слушала жизнеописания композиторов и историю создания ими музыкальных произведений. В составе скрипичного ансамбля я уже выступала на концертах, которые устраивало руководство школы по воскресениям для родителей и разных гостей в камерном зале. Но чувства, которые я испытывала на уроках у Адольфа, не пожелаю испытать никому, даже самому заклятому врагу. Мать даже и слушать не хотела о том, чтобы разрешить мне бросить занятия в музыкальной школе. В конце концов, когда мне исполнилось 13 лет, я порезала пальцы левой руки, которой обычно зажимала струны, отцовским лезвием для бритья, и сказала матери, что моя учеба в музыкальной школе закончилась. Мать визжала и кричала, но в итоге я победила, долгое время выслушивая от нее, что на те деньги, которые были уплачены за обучение, она могла бы купить себе норковую шубу, что когда я вырасту, то горько пожалею об этом дурацком решении. На первое я спокойно отвечала: «Ну и купила бы! Кто тебе не давал!», что касается второго ее резона, забегая вперед, скажу, что ни разу в жизни я об этом не пожалела. Так, еще в сравнительно раннем возрасте я сделала вывод о детской неблагодарности и по отношению к своему сыну никогда не проявляла никакого давления. Правда, сейчас я уже не уверена на все сто, что поступала правильно, но это уже другая история.

Так закончилась эпопея со скрипкой , музыкой и моим бедным абсолютным слухом, не нашедшим себе достойного применения.