«Мне страшно и душно»

Злата: Как минимум это тревожные вещи, жить так, как будто их нет, не получится. По-моему, все мы сейчас находимся под давлением, и оно исходит не только от государства. Когда каждый знакомый высказывается на тему политики, когда видишь одну и ту же новость, репостнутую не один, не два, не десять раз, а столько, сколько ты смотришь сторис, — это вызывает во мне ужасную тревогу. Люди сразу делятся на своих и чужих: если не репостнул — значит, наверное, ты против. Это отвратительно. И если я ведусь и принимаю чью-то сторону, я чувствую, что прогибаюсь под этого человека или под позицию, которую он транслирует.

Злата: И это пугает, в этом некомфортно жить, честное слово. У меня нет готового ответа, что в этом случае делать, просто нет.

Маша Птицына, 18 лет: Последний год я сильно ограничила себя в потреблении политических новостей и вообще всего, что связано с насилием, с социальной несправедливостью. Нет смысла пускать в себя столько информации, которую не можешь обработать, и каждый раз убеждаться в своей беспомощности. С недавних пор я могу ходить на митинги по возрасту, но решила не ходить — мне снесет крышу. Даже когда я просто смотрю видео с митингов, состояние такое, как перед плачем. В лозунгах типа «Любовь победит» вроде бы нет политического окраса, но все равно что-то внутри содрогается. Не из-за негатива, а просто это сильная эмоция. Есть проблема и в слишком сильных позитивных эмоциях.

София Третьякова, 24 года: Но порой они действительно негативные. Я никого не обвиняю, просто констатирую факт: протест — это «против», а не «за», верно? Мы пока не предложили, что можно было бы сделать хорошего, я вот тоже не знаю. Я за свои 24 года жизни не смогла придумать ничего, что можно улучшить не в себе, а в окружающих. И я не думаю, что у меня есть право улучшать что-то в других.

Злата: Есть, но она нацелена на себя.

Рина Денисова, 20 лет: Проблема еще в том, что мы находимся в информационном пузыре, где все прекрасно всё понимают. Если я репостну на сайте «ВКонтакте» новость о политзаключенных, это ни к чему не приведет, потому что все мои друзья и так в курсе. Заходишь в твиттер — и ты уже знаешь, кого сейчас пытают, что происходит в мире в этом плане. Все это сильно задевает, но при этом я понимаю, что не могу серьезно во что-то вовлекаться. Если хочешь действовать в политическом поле, нужно посвящать этому жизнь, быть готовым к тому, что тебя будут обыскивать, задерживать, судить. А я понимаю, что не готова. И у меня всегда есть эта замечательная отмазка, что я с трудом что-то могу изменить, но я посвящаю свою жизнь современной русской поэзии и разговорам о ней. Потому что — да, я не готова посвятить свою жизнь политике. Ну просто действительно: что ты можешь сделать? Либо протестовать всерьез, либо распространять информацию. Распространение информации не очень работает из-за того, что есть информационные пузыри. И есть более радикальная и действенная версия репоста — выйти с пикетом хоть про пенсии, хоть про политзаключенных. Но даже такое небольшое политическое действие кажется опасным и радикальным.

Злата: Я сделала простую вещь: в один день посмотрела сначала Киселева, а потом «Дождь». Понятно, что люди, которые смотрят Киселева, никогда не будут смотреть «Дождь», и наоборот, ну разве что какие-то отрывки, где он совсем уж беснуется. И у меня от этого слезы наворачиваются. Потому что я понимаю, что мы подогреваем себя репостами этих крайностей: как они неправы, как правы мы, нужно выйти и рассказать об этом.

Рина: Да, есть страх крайности, крайности как тупика.

Маша: Даже если ничего не смотреть, есть же мемы, они очень хорошо распространяют все то, что по телевизору. Есть такой мемный формат: кто-то на протяжении двух минут говорит безумные вещи. И там много всяких Киселевых, Соловьевых, из которых блогеры делают вставки.

Рина: Это poop, был чувак, который делал пупы по мотивам пресс-конференций с Путиным. Такая адская нарезка, смонтированная так, чтобы все было еще абсурднее. Был великий пуп с Лукашенко лет пять назад, время от времени он вылезает в ленте, и ты думаешь: как забавно! А потом начинается то, что было в августе в Минске, и первое, что вспоминаешь, глядя на белорусские протесты, — адский пуп про то, что Лукашенко диктатор. Видео так смонтировано, что он, типа, говорит: я буду убивать женщин, мужчин… При помощи этих видео, в которых все нарезано-перерезано, ты примерно можешь вникнуть в контекст.

Рина: Мем, безусловно, гораздо выше. Высшая ступень разговоров о политике — это мемы, чуть-чуть пониже — стендап-комедия, стендап-комиков слушают, чтобы посмеяться, у них аудитория 100% больше, чем у тех же поэтов. А поэтов читают только другие поэты.

Маша: Свои или России?

— А это разные вещи?

Рина: Более или менее. Мы действительно двадцать лет своей жизни прожили при Путине, но это не только конкретный исторический период при таком-то правителе, это и личная жизнь, что-то все равно у тебя происходит свое, даже если вокруг стабильность. Поэтому вполне можно и разделить.

София: Никогда не хотела уехать.

— И сейчас тоже?

София: И сейчас.

Миша: Я, может, и хотел бы уехать, но сильно привязан к климату. Хочется ощущать, что климат вокруг меня природно-стихийный, не очень дружелюбный. Может быть, когда отучусь, поеду поднимать культурную жизнь Мурманска или Норильска, если там еще кто-то будет жить к тому времени. А если уезжать из России, то куда-то в Канаду или Исландию, но туда тяжело попасть. Что ж, помни, как говорится, ради чего сражаешься: ради переезда в Исландию. А если про будущее в России… Хочется себе комфортный уголок, вот и все.

София: У нас в студии каждый год есть такая тема — «Будущее России». И ни разу я не написала на эту тему.

Маша: Я писала.

— И что написала?

Маша: Что будущее туманно. Но вообще я амбициозно настроена. Я могу представить, что в будущем у меня будет политическая партия и я смогу все изменить очень сильно. По счастью, у меня нет травматичного опыта, который есть у моих родителей. Чуть что, сразу говорится: «Не дай бог опять 90-е…».

Маша: Что безвластье хуже авторитаризма. Люди боятся изменений, не хотят меняться. И тем более боятся, что поменяется что-то в обществе.

— А вы не боитесь?

Мария: Боюсь, конечно, но надо преодолевать страх.

— А что именно хочется изменить, чем эта система вас не устраивает?

Мария: Не то что не устраивает, просто есть желание прогресса. Я знаю, что можно сделать лучше, хоть попытаться. У меня вообще есть идея, что вначале я поживу для себя, а потом займусь политической деятельностью.

Злата: Это как с семьей: сначала поживу для себя, а потом лялечку заведу.

Миша: Или как школьник: сейчас поиграю двадцать минуточек, а потом все-таки займусь учебой.

Рина: Я тоже хочу сказать про будущее и свою способность влиять на него. Будущее — за децентрализацией, в отличие от настоящего. Меня волновала одно время тема пермской культурной революции, там несколько лет реально куча всего крутого происходило. Но это была колонизаторская акция, идущая из Москвы. Контакта с людьми, живущими в Перми, как будто и не было.

Рина: Иду я ночью в Канске в магазин, а мне кричат: «Пацан, ты чего в юбке?!» Поразительно, конечно.

Рина: Поразило, и это опять про дистанцию между культурными программами и настоящей жизнью. Какие-то люди из центра приезжают на периферию — и давай показывать всем, какое искусство правильное. А рядом совсем другое, уж точно не менее важное.

София: Но местные очень мало выходят на контакт, а насильственно что-то впихивать им не хочется, это навязывание. И есть отмазка поэтому, что у нас не получается прививать искусство, потому что искусство не хочет там прививаться.

— А стоит вообще прививать искусство?

Рина: Это тоже колонизаторская формулировка, ее надо оставить в прошлом, как и поиски мифической национальной идеи. Россия — гигантская страна, в ней столько всего понапихано и поналеплено, что как будто вот-вот все развалится.

София: Я очень люблю региональные новости. Женщина в состоянии алкогольного опьянения угнала бетономешалку — вот где свобода! Мне настолько понравилась история, что я поэму написала. Такие истории важны — истории о необычном выборе, о проявлении личности. Но в конечном счете пишешь все равно от себя, а значит, хотя бы отчасти — про себя.

Злата: Не знаю. Я думаю о свободе, только когда ее становится меньше.

— А ее меньше?

Рина: Конечно. Я еще год назад почистила альбом с сохраненными картинками, потому что начали активно сажать за репосты и картинки.

Злата: Плюс цензура. Мы периодически выступаем со стихами, были выступления, на которых нельзя материться, нас об этом предупреждали. А сейчас материться нельзя по умолчанию. Есть какие-то площадки, где можно, но это скорее исключение, а для меня мат в тексте важен. Просто «Я/Мы мат».