МИССИЯ РЕАНИМАТОЛОГА ч.2.

diak_kuraev — 02.02.2021 (Начало тут https://diak-kuraev.livejournal.com/3235923.html)

Есть два православия.
Одно - в библиотеке, в мире идей и образов. Это Символ Веры и Евангелие, "Исповедь" Августина и проповеди митр. Антония Сурожского.
При честном сопоставлении оно всегда торжествует над конкурирующими религиозными конструкциями.
Второе православие - в мире людей. Тут каждый из нас торжествует свои ежедневные победы над Евангелием.
Каждый подгоняет евангельский этико-аскетический стандарт под себя. Не будет двух одежд? Всякому просящему дай? Примирись до захода солнца?..
Что-то неудобное просто игнорируется.
Что-то интерпретируется до противоположности.
О чем-то смиренно говорится: "ну это не для меня, грешнаго".
Еще об ином исторгается из груди клятва: "С завтрашнего дня!".
Или: "Как только вот они начнут это делать, то и я не замедлю!".

Одна из побед христиан над Евангелием носит имя (диагноз, кличку) - "византинизм".
Одно из проявлений византинизма - услужливый сервилизм, готовность высокие евангельские слова обращать к обслуге сиюминутных политических капризов владык церковных и светских. Недруг земного царя мгновенно возводится в ранг врага Христова. В России это проявилось в не очень красивой традиции включать в число анафематствованных богословов (еретиков) людей, которые и не помышляли о создании альтернативных богословских схем, а просто не пали ниц перед "державной поступью полков". Пугачев, Разин, Мазепа...

Первое православие легко изучать и легко в него влюбиться в стерильных условиях кафедры научного атеизма. Книги в спецхране мудры. А неприятные люди если и встречаются по жизни - так они сплошь атеисты.
Легко придти к идее "невидимой церкви", объединяющей "всех людей доброй воли".
А потом ты и сам пополняешь ряды православия-2.

И все же есть грань между личными грехами и - публичной их демонстрацией и оправданием. Византинизм (которому, конечно, никак не чужд и католический Запад) это уже второе. "Ради блага церковного" тут с церковной кафедры вершатся такие решения и возглашаются такие тезисы, которые разве только что помянутый наркотик ("Это надо для блага Церкви!") и позволяет не назвать аморальными.

Первое православие говорит в своем Символе Веры, что Сам Бог все творит "нас ради человек и нашего ради спасения". Оно считает свободу величайшим даром Бога. А про Бога говорит, что Он стал слугой нашего спасения (св. Иоанн Златоуст).

Второе услужливо влагает «веру» в руки князя как скрепу и дубинку.

В итоге, когда мы произносим слово «Православие», то у нас, церковных людей, с этим словом связано воспоминание о чувстве легкости и радости после исповеди, о глазах старца, с которым довелось однажды встретиться, о глубине православной мысли, к которой довелось прикоснуться, о евангельской страничке, которая однажды была «понята»…

А какие ассоциации со словом «Православие» у людей, стоящих вне Церкви? Для них это синоним скучной проповеди и приходской злюки, листовки, всученный электричке и сочящейся ненавистью и дурью, почетного президиума с епископом…

Как видим, слово одно, но только для разных людей оно сопряжено с совсем разными представлениями. «Суперомоним» — фонетически тождественное слово, покрывающее даже не то что разные, а просто противоположные смысловые поля.
И не всегда именно они виноваты, что у них сложился именно такой ассоциативный ряд…

Я знаю, что есть те, кто не верит по моей личной вине. Они заглянули мне в глаза и не увидели там другой вселенной. Отталкивают от Церкви люди, которые вошли в Церковь и которых Церковь не изменила. Они отталкивают и потому, что ставят под вопрос и мою собственную попытку перемениться: если это не удалось тем, кто прежде меня встал на путь веры, причем на этом пути достиг внешних успехов (стал семинаристом, священником, монахом, епископом), то, наверно, я тоже напрасно потрачу тут время и после пары рывков все равно так и останусь в своих прежних несвободах и нечистотах…

Сейчас в тренде хлесткие слова про «выгорание» и «предателей в рясах».
А если дело не в чьей-то злой или слабой воле?
Модное составление списка "предателей в рясах" - это вполне естественное следствие его влюбленности в самого себя, вытекающее из отождествления идеи и реальности.

Среди тех, кто не смог "присоединиться к предложенной правящей гармонии" - исповедник и сын священника-миссионера Сергей Фудель. Он делился своими горькими мыслями: «Некоторые молодые из недавно пришедших в Церковь бездумно и доверчиво принимают все, что в ней есть, а потом, получив удар от церковного двойника, огорчаются смертельно, вплоть до возврата в безбожие… О церковном двойнике надо говорить с самого начала, говорить ясно и просто, так же ясно, как о нем говорится в Евангелии. Знайте о нем и ищите Христа в Церкви, только Его ищите… Темный двойник Церкви совершает в истории страшное дело провокации: создает у людей впечатление, что иной Церкви, кроме него, не существует, что нет на земле больше Христовой правды… Величайшее духовное неблагополучие Церкви тщательно замазывали каким-то особым елеем словесной веры: «На Шипке древнего православия все спокойно»… В 20-х годах в одном подмосковном храме кончилась литургия. Все шло, как обычно, и священник сделал завершающее благословение. После этого он вышел к народу на амвон и начал разоблачаться. В наступившей тяжелой тишине он сказал: «Я двадцать лет вас обманывал и теперь снимаю эти одежды». В толпе поднялся крик, шум, плач. Люди были потрясены и оскорблены: «Зачем же он служил хотя бы сегодня». Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы вдруг на амвон не взошел какой-то юноша и сказал: «Что вы волнуетесь и плачете! Ведь это всегда было. Вспомните, что еще на Тайной Вечери сидел Иуда». И эти слова, напомнившие о существовании в истории темного двойника Церкви, как-то многих успокаивали или что-то объясняли. И, присутствуя на Вечери, Иуда не нарушил Таинства" .

…То есть Фудель предлагает горький ответ на горький вопрос. Его слова про темного двойника Церкви, «как-то многих успокаивали» - в том числе и меня («У стен Церкви» я прочитал еще в 1986-м году в машинописи – и эта книга помогла мне пережить первую травму от вхождения в мир семинарии и профессиональной церковности).

Но это «успокоение» слишком легкое. Двойник – значит, не мы. Иуда – значит, не апостолы. Всё сводится к личному греху. Но почему в некоем сообществе именно грешникам так легко становится проникнуть в управление и говорить от его имени? Почему в некоей больнице так мал процент исцеленных, зато внутрибольничные инфекции становятся массовыми и почти неизбежными?

Я и сам годами пояснял: не отождествляйте досадившего вам церковного привратника с церковью. Ну не понравился вам прислужник в театре, в гардеробе вам пальто не так подали. Неужто вы скажете, что всё, для меня тема театра на этом закрыта, и больше ни в какие театры я ни ногой? Кому станет хуже от этого вашего категорического отказа? Гардеробщику? Театру? Или вам?

Я напоминал совет Сергея Булгакова: нельзя судить о живописи по третьесортному ремесленнику, расписавшему трактир. О живописи надо судить по гениальным художникам, о литературе – по гениальным писателям. О религии тоже надо судить по гениям религиозности – по святым.

Я пересказывал аргумент Клайва Льюиса о том, что дурной человек в церкви без нее был бы еще дурнее, а хороший атеист стал бы лучше, если бы соизволил обратиться к вере.

В этих ответах есть своя правда. И неправда.

Ведь гардеробщик не профессионал в моралистике. Какой с него спрос? Никто не говорит, что гардеробщик – сверхчеловек, которому помогает Неземная Сила. А про священников говорят и то, и другое. И если в нашем «духовном сословии» такие сбои происходят поколение за поколением, повсеместно и всечасно, если даже «гении религиозности» горько плачут от обид собратий, то есть повод поставить вопрос о том, а в самом ли деле порядки в епархиальной консистории так хороши? Может, в консерватории что-то поменять?

И я видел много людей, ухудшавшихся по мере того, как их воцерковление становилось необратимо (впрочем, может, это просто неизбежно с выходом из юности?).

Предположим, Таинства благодатно и духовно помогают, а Евангелие учение возвышает. Но ведь и то другое существуеь не в вакууме. Они достигают нас через определенные земные посредствующие структуры. А у этих структур есть свои привычки, интересы и болячки, своя история. Причем церковь этой своей земной историей очень дорожит, в нее всматривается и все время старается работать в режиме «воспроизведение».

В 1935 году замаечательный русский философ С. Л. Франк сказал, что «позиция церкви, какой она была в царской России, уже принадлежит к невозвратному прошлому и представляет собой лишь исторический интерес» .

Семен Людвигович оказался неправ . Теперь мы знаем, что все советские годы те или иные церковные груприровки пробовали вернуться к «симфоническую» позицию с госвластью (вплоть ло конкуренции между обновленцами и сергианами). И еще теперь мы видим, что едва появилась возможность, православные с радостью принялась восстанавливать кажущиеся им органическими «властно-цензурные» позиции и прочие прелести развитого феодализма. Прошлое не пожелало стать просто прошлым…
Православие это не только Символ Веры. Это многомиллионная и уже многопоколенная культурная инерция, далеко не тождественная своему учению и своим книгам. И вот целостного анализа этого исторического феномена, анализа не отдельно богословского и не отдельно фольклорного, а именно целостного – у нас пока нет.

Мы сегодня во всех подробностях знаем, как вирус обманывает иммунную защиту каждой клетки в отдельности и организма в целом. Но как мутирует Церковь Христова в своего «двойника»? Что именно в целостной церковной культуре благоприятствует размножению этих вирусов и создает настоящую пандемию?

Тут есть общие для всех людей законы психологии и аскетики. Есть общесоциологические законы функционирования пирамид власти, общие и для КПСС, и для Ватикана.

Но наверняка есть и нечто специфически церковное. Например, странное верование, что «преемником апостолов» можно стать через простое прикосновение руки к макушке. И при этом просто ни в чем – ни в своей жизни, ни в своей системе жизненных ориентиров - не быть похожим на апостолов. Как епископство из жертвенного служения превратилось в личные охотничьи угодья?

И ведь не стыдно им слова мученика, призывавшего к мученичеству – «если кто желает епископства, тот доброго дела желает» (Тим 3,1) – относить к своим карьерным похотям! И это преподаваемое в любой воскресной школе верование в то, что таинство может совершать любой мерзавец в рясе (это верование преподносится как обличение «ереси донатизма») точно ли не создает идеальной питательной среды для вирусов и темных двойников? Но ведь это вера самой церкви, а не только ее двойников. Так точно ли они чужды нам?

Конечно, в обществе есть и механизмы защиты от коррупции (нравственной и имущественной). Интересно, что ранняя Церковь предложила рецепты нынешней демократии: прозрачность и гласность. У нас это называлось «публичная исповедь» каждого перед всей общиной и затем столь же публичная многолетняя демонстрация своего покаяния. Те самые «привратники» (остиарии, аколуфы), в частности, должны были не допускать «кающихся» и «припадающих» в помещение, где находились «верные».

Но хотели бы мы сегодня такого? Для самих себя - хотели бы мы отмены тайны исповеди и «возвращения к истокам»? Нет? Так и кто тут «двойник церкви»?

Мало диагностировать болезнь и даже видеть путь ее облегчения. Надо подумать и о последствиях лечения: что придет вместо увиденного извращения. Антибиотик, конечно, поможет избавиться о ненужных бактерий, но не откроет ли он исцеленного человека для более тяжелых болезней?
Неясностей много. Но даже в медицине врач-диагност и врач-хирург – это разные люди и разные специальности. И если лечение не обязано быть радикальным и инвазивным, то диагноз все же должен быть честным. И независимым от авторитетного мнения директора клиники (особенно – от мнения ее финансового директора).

Я не раз говорил, что а) миссионер должен быть немного вне церкви – среди тех, кому он несет свое слово и б) что он должен уметь слушать свою речь ушами своей аудитории. А теперь представьте себе, что миссионер, отойдя от церковного микросоциума, повернулся и посмотрел на него глазами своих неверов. Ну, чтобы понять, как и он сам и представляемый им микросоциум выглядят в глазах соседей по городу и планете. Точно ли его не ждет судьба жены Лота?

Со стороны порой что-то заметнее. Но главное: по церковному мнению у нецерковных людей не может быть благодати. Значит, их взгляд на церковь безблагодатен. Значит, они путают «двойника» с настоящей церковью, а «мелочи» с «главным». Но мы-то «благодатны». Мы этой ошибки не делаем. И если по нашей самооценке это «мелочи» и «двойник», то сама Церковь и должна возглавить войну с этими мелочами, мешающими ее миссии! И она должна быть благодарна если не своим внешним критикам, то хотя бы своему разведчику-миссионеру, который сообщил ей о том, как на самом деле она выглядит в глазах тех, кому вроде бы желает послужить своим примером и словом.

Поэтому я бы в семинариях показывал фильм Звягинцева «Левиафан».

Чтобы понять, что именно такими мы и предстаем в глазах хотя бы части российского общества. Епископ или священник должен стать «всем для всех». Поэтому вопрос о том, кого и почему он теряет, должен быть для него крайне важен. Пусть этот фильм – кривое зеркало. Но любая притча искривляет реальность, чтобы что-то сделать более выпуклым и заметным.

Именно священник должен в силу своей профессии понимать, что такое притча – на языке притчи написана Библия! И за подставленное зеркало хорошо было бы поблагодарить, а не бросаться камнем.
«Кино искажает»? Хорошо, но тогда прежде всего – ужаснитесь вместе со всеми этой картинке. Дайте зарок в своем сердце и публично, что никогда не позволите в жизни дойти до такого. Подумайте, как же избежать такого рода искажения в глазах других людей. Словами этого исправить нельзя. То, что мы другие, непохожие на киношного митрополита, можно доказать лишь делами. В частности, заступничеством за людей, которым плохо А таких людей в условиях нынешнего кризиса будет все больше и больше.

Легко было апостолам возвещать еще совершенно неведомую и невидимую религию. В них, в первых и очень немногих христианах, было единство эссенции и экзистенции (сущности и существования).
Павел = христианин. Что есть христианство? – то, чему учит вот этот Павел. В них была полная идентичность их слов, их жизни и даже их смерти. А раз у апостола его слова не расходились с его жизнью, то его слова оказывались весомы. Если это настоящий апостол, то как было в это чудо не влюбиться?

А сегодня наша многовековая история не только помогает, но и вредит. У нас не апостольский век, и мы для мира не в новинку.

Блаж. Феофилакт Болгарский должен был бороться не только с пережитками язычества у болгар, но и со своими соотечественниками – греческими сборщиками налогов - отстаивая от их алчности свою болгарскую паству .

И на Дальнем Востоке и Аляске главными врагами православной миссии были не языческие шаманы, а русские купцы и чиновники, которые поступали с туземцами отнюдь не по заповедям. И св. Иннокентию Московскому приходилось защищать алеутов от их бессовестности.

Есть вполне очевидная логика: чем ближе массив церковной жизни придвигается к жизни нецерковных людей, тем заметнее нечто нерекламное. Не зря ведь некоторые люди просят не снимать их крупным планом. И советская цензура не любила «окопную правду» в мемуарах фронтовиков.

Миссионер сегодня не одинок по крайней мере в глазах своих неверов. Для них он представляет известную и властную, богатую и лицемерную институцию (будь оно иначе – они бы уже не были неверами). Я спрашивал одного старого священника в Италии (он – итальянец перешедший в православие): «Мне показалось, что когда священник в Италии идет по улице, вокруг возникает какая-то, мне казалось, зона отчуждения. Почему?» И услышал в ответ: «Ну, потому что священник – это образ власти в течение многих столетий». Как, скажем, в Москве при виде полиции как-то улыбки увядают, люди становятся сдержанней и осторожнее… Но это не признак любви к полиции и полицейским…

Так мы что, этого же хотим, чтобы при виде священников такая же реакция была? И если именно в этот имидж миссионер призывает встроиться своих собеседников, то он сам и лично виноват в разрастании «двойника церкви».

Значит, миссионер просто обязан дистанцироваться от этого образа своей церкви. Он должен сказать: вы не смотрите на меня, на то как я живу, или на то, какие безобразия мы творили в истории, или что происходит сегодня в тех или иных областях церковной жизни, но послушайте Евангелие.
В церкви доказать, что ты не приверженец некоей ереси, можно лишь одним путем: ясно возгласить анафему именно ей. Вот и миссионер, чтобы не казаться слепцом или фарисеем, должен порой сказать жесткие слова осуждения дурных церковных манер и суеверий. И лишь оттолкнув «двойника», можно попробовать показать на то, что тот заслоняет.

При этом надо учесть, что миссионер работает сегодня не на острове Пасхи, а рядом со своим родным епархиальным управлением и в поле пристального и порой весьма ревнивого внимания родной Патриархии. И, значит, его обличение «двойника» этому самому двойнику мгновенно станет известно, вызвав соответствующую реакцию. Так что миссионеру предстоит выбор между равнодушным презрением «оглашаемых» и гневом своего владыки.

Есть еще вопросы о том, почему православная миссия так малоуспешна?..

Итак, даже миссионер должен уметь делать горькие признания о реалиях церковной жизни. Уговаривая: может, у вас получится лучше, и вы не совершите наших ошибок…

И тем более должен это делать церковный «реаниматор» - тот, кто пробует удержать уходящих.

Но что ему скажут благочестивцы? – «Не нравится - уходи!»; «Сначала выйди из церкви, чтобы ее критиковать!». И вообще – «сор из избы не выносят», а «родную мать публично не критикуют».
Реаниматолога с миссионером роднит очень важная черта: они оба должны очень четко понимать, что по настоящему важно в нашей вере и в церковной жизни. И честно квалифицировать многие исторические нажитки (в том числе блестящие и экранизированные) именно как болезненные наросты.
Именно у порога церкви (в какую сторону человек ни заносил над ним ногу) важно осознать и проговорить - что для вас дорого в жизни церкви?

И по ходу этой рефлексии надо уметь сбрасывать балласт. В том числе – церковный официоз. Какое значение имеет очередной ляп даже патриарха? Неужели это стоит того, чтобы зачеркнуть Евангелие для себя?

Уже после всех моих увольнений в конце 2014 года меня позвали меня на беседу с молодежью. Уже не студенты. Апгрейдят свое образование на бизнес-семинаре. Два часа говорили о разном. И про Украину и про "бог в душе".
Потом руководитель этого проекта пожелал повторять такие встречи и впредь. И потому спросил меня - "в чем вы видите смысл своей миссии сегодня?".

Мой ответ был таким: Похоже, в чем-то я снова в ситуации 80х. Тогда главное было не в аргументах и призывах. Те мои советские собеседники просто не ожидали встретить молодого образованного и при этом верующего советского студента. Ведь для себя они считали религиозную тематику закрытой с помощью простенькой формулы "церковь это удел старух".
Сегодня есть другая отмазка: "православие это для тех, кто подпевает правящей пропаганде в силу личной дурости или циничного расчета". Ну что ж - есть во мне изобилие дурости или нет, судить вам. Но то, что во мне нет карьерного расчета, все же довольно очевидно. И при этом я православный.
Так, может не будете ставить точку? Не будете закрывать для себя христианскую и православную тематику? Может, разрешите себе думать и искать ответы и по ней?


Никогда не говори никогда. История церкви не сегодня заканчивается, ей еще столетия жить. Будущее открыто. И что самое главное, оно не в наших руках, а в руках Бога.
В общем, мне бы хотелось именно такое послевкусие в таких беседах: открытость к возможным будущим переменам.
Разные поэты в минуты отчаяния и гнева говорили об одном:

Но есть и Божий суд, наперсники разврата!
‎Есть грозный суд: он ждёт;
(Лермонтов)

Ведь есть же мир лучезарней,
Что недоступен обидам
Краснощеких афинских парней,
Хохотавших над Еврипидом
(Гумилев)

И все же иногда в сторону епархии (патриархии) невыносимо хочется сказать другие поэтические сроки:
Мой брат сказал однажды мне:
"Если не задалось, - не жди!"
Пол-жизни привыкал я к ней,
а нужно было просто уйти .

Среди аргументов реаниматолога :
1. у нас бывало и хуже;
2. не у нас тоже хреново;
3. лучшее - враг хорошего.
4. твой бунт может быть не вполне твоим
5. волевой

1 аргумент развернут в главе «В поисках золотого века».

2 аргумент говорит об очевидном: В конце концов, если люди смогли так загадить христианство, то как можно поверить в то, что некое другое мировоззрение совместными усилиями им удастся загадить меньше?

3 аргумент многократно подвержден историями как частными, так и общенациональными: в поисках идеала можно лишиться наличного неидеального, но сносного модуса вивенди.
Вот жила себе женщина. не шибко счастлива, но не так уж и несчастна. Муж выпивает иногда, но не так чтобы в запой. С детками редко, помогает, копеечку какую-никакую в дом приносит. В общем - обычная бабья доля и обычные женские жалобы. И тут вдруг она прочла книгу по психологии и поняла, что так дальше жить нельзя! что себя надо ценить и любить, что муж инфантил и лузер и вообще у нее созависимость… В итоге - дети растут без отца, муж спился в конец, а она по ночам пишет ехидные комментарии на феминистских форумах и уговаривает себя, что живет счастливой и гармоничной жизнью…

4 аргумент «Только я было решил выйти из РПЦ, как это стало мейснтримом. Так что пожалуй пока останусь, - подумал авва афиноген и почесал свою нонконформистскую бороду».

5, волевой аргумент, - у о. Павла Флоренского:
«Тогда я подходил к Церкви, смотря на нее объективно, "как на мать смотрит ребенок, который отделился от ее организма". И тогда я видел тысячи недостатков, видел толстейшую кору, под которой для меня не было ничего, кроме выдохшихся символов. Но не знаю что - толкуйте как хотите - что-то поставило меня против воли моей в субъективное отношение к народу, а вместе с ним и к Церкви, которую он любит. Я зашел внутрь всех скорлуп, стал по ту сторону недостатков. Для меня открылась жизнь, быть может, чуть бьющаяся, но жизнь, открылась безусловно святая середина. И тогда я понял, что уже не выйду оттуда, откуда увидел все это, - не выйду, потому что не верю в духовную generatio spontanea, не верю в возможность "устройства" Церкви. Церковь "наша", сказал я себе, либо вовсе нелепость, либо она должна расти из святого зерна. Я нашел его и буду растить теперь его, доведу до мистерий, но не брошу на попрание социалистам всех цветов и оттенков. Если я виноват, что воспринимаю жизнь и святость за толстой корой грязи (которая для меня, может быть, кажется гораздо толще, чем для других, потому что она мне делает больно), если грешно любить святое, то я действительно виноват перед всеми, кто расходится со мной. Но только могу сказать им: я могу притворяться, но не могу перестать чувствовать то, что чувствую» .

Это воля быть верным тому, что однажды пережил.

Среди советов реаниматолога – снизить дозу церковности. Чтобы сохранить немногое (главное; веру во Христа), уменьшить количество «старческих советов и заветов».

Есть такая романтическая беседа:
- Любимая, какие красивые у тебя зубы!
- Это у меня от мамы!
- Тебе повезло, что подошли!

Повезло тем, кому подошли типиконы и правила древних богатырей духа. Обычно говорят, что современный мужчина не вместился бы в латы средневекового рыцаря. С духовными "облачениями" скорее все наоборот. Нас, доходяг, они чаще придавливают, нежели окрыляют. И каждый строит свои механизмы защиты своей малости от толщи давящих и осуждающих преданий. А если человек эту защиту не снял - он или станет святым, или будет раздавлен.

А миссия реаниматора, боюсь, в конце концов кончается вот чем:
Звонок в дверь.
- Здравствуйте! Вы не хотели бы впустить Иисуса в свой дом?
- Хм... Ну, Иисус пусть заходит, а вы все пошли нафиг.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив