meglinskaya: НА ПРАВАХ РЕКЛАМЫ© REUTERS/РИА-Новости,

meglinskaya — 07.01.2010 не отредактированное мое интервью с Юрой Козыревым
год назад разговаривали
ни для какого издания
просто так
потом маленький кусочек в БГ дали
КАРТИНМ:Из русских всю дорогу размахивали великим Пинхасовым из великого Магнума. Вот ты теперь у нас великий Козырев, который теперь в. Noor images. Ты как себя в этом ощущаешь? Это было твоей целью?
К: Для меня было очень естественно вдруг оказаться с «Нуром». У меня никогда не было цели вступить в «Магнум». «Нур» - это первое агентство, с которым я вообще работаю. Я ничего для этого не делал специально. Была главная
сверхзадача – быть там, где новости. И я решил это для себя в 96-м году, то есть 11 лет назад.

М: Ты не помнишь, когда вот в «Пари Матч»,который так и не запустился здесь, ты привез собачьи бои? Я их быстро посмотрела-шух шух шух и ты по-моему обиделся. Ты тогда уже очень четко формулировал себя как фотожурналист
К:. Я еще быстрее смотрю чем ты. Это нормально. Да.Это 96-ой и был

М: Ну хорошо. Ты сейчас сказал, что ты решил, что будешь там, где новости. А это в связи с чем? Потому что для меня этот вопрос всегда очень неоднозначный, все по-разному на него отвечают. Там, где новости, - это что: снять горячее, получить деньги? Или все-таки у тебя есть такой внутренний гражданский голос – ну который"не могу этого не делать".Наверное все тебе этот попсовый вопрос задают, как же ты на крови зарабатываешь бабло?…
К: Да, вчера меня тоже спросили про адреналин и про много денег. Понимаешь, если я скажу, что это миссия, я буду вторичен, потому что это сказал Нахтвей. Но Нахтвей имеет на это полное право, потому что он доказал своей жизнью… Он монах, он действительно посвятил этому жизнь свою –быть там, где тяжко, чтобы пытаться это как-то рассказать.

М: Давай я тебя тоже про адреналин спрошу
К: Адреналин – это в экстремальном туризме. У нас бывает страшно, бывает невыносимо, то есть жуть, Беслан вспомни – невозможно же к этому быть готовым. И для меня сейчас все понятнее становится, что я сейчас вообще перестал искать красивые кадры, я занимаюсь очень простой съемкой, я снимаю - просто констатирую факт. Я свидетель, я там, где событие. Очень важно вовремя оказаться в нужном месте. Удача – важная часть нашей работы. Я оказался, я вижу, я снимаю. Никаких изысков…
М: А как же лучик упал …
К: Мне насрать на все эти лучики, давно .И приседать, ложиться,на солнце,против солнца- это все ерунда
М: По сердцу мне твои слова.На «фотополигоне» когда вывешивают картинки – появляются комменты -вот мне нравится первая, вторая, третья и пятая. Что это означает? Если это журналистика, это сказать невозможно. Повесили на «полигоне» историю про повешение в Иране. Там не было не одного коммента, потому что невозможно сказать: вот мне нравится первая, вторая и четвертая. Мне кажется, что это и есть журналистика. Ну как ты можешь сказать: ох как трупик хорошо вписывается в ортогональную композицию.

К: World Press Photo после 11 сентября. 2/3 членов жюри – американцы. Я никогда не видел фоторедакторов плачущими, чтобы они вспоминали какие-то свои личные истории – а вот у меня там в этот день…. Кто-то из членов жюри сказал, что необходимо, чтобы был кадр отмечен, когда люди от отчаяния выпрыгивают из башен близнецов . Было как минимум 12 фотографий. Выбрать невозможно .Распечатали, стали рассматривать, где лучше. Я сказал: «Вы просто ох…ели». Ле Рой был, кстати, он сказал: «Братцы, мы закрываем эту тему, голосуем просто. Давайте просто скажем, что вот этот кадр лучший, мы не имеем права то обсуждать».
М:Это крайний случай. Но все же ты можешь иногда выбрать. Например, голодные дети. Ты выберешь какого-то с самыми выразительными глазами? Или как? Вот это самый страшный вопрос для меня. Для чего эти глаза? Они же делят людей на глазеющих как на пожар , которые за" поглазеть" деньги за журнал платят и приносят ему прибыль и на людей у которых отклик рождается. Которые после этого на следующий день должны что-то сделать, чтобы что-то изменить. Пойти сдать рубль, следить чтоб кран не тек, пойти проголсовать.Такой все же это ужасающий комок из добра и зла.
К: У меня были такие истории. Все они связаны с детьми. Одному мальчику из Чечни помогла моя фоторгафия– он потерял ноги, причем это было до второй Чеченской. Я оказался там, в Видино ? русские пробомбили поле футбольное, где было 11 детей, из них практически все погибли, один мальчик выжил, но он потерял ноги. Опубликовали фотографию в голландской газете – и сразу же нашлись люди, которые сказал: «Мы хотим помочь». Потом была проделана невероятная какая-то организационная работа, в которую я естественно был включен, потому что мне надо было найти всех .Найти, мальчика Али. Вернуться к нему. Довезти до Москвы, в Москве найти больничку, которая скажет – да, два дня он может у нас побыть. Он чеченец, как-то все стремно. И потом отправить его в Амстердам, где он отлично себя чувствует.
М: Это часть работы журналиста или нет?
К:. Ты имеешь в виду вторая часть?
М: Да. Или это часть душевной работы? А может, это расплата за то, что ты зарабатываешь деньги на оторванных ногах? Такая внутренняя, личностная?
К: Это хороший вопрос .Для меня деньги очень вторичны, те я об этом вообще не думаю. Все происходит как-то само собой. В этом смысле я очень счастливый человек. Последние 6 лет у меня есть контракт, который гарантирует, что у меня будут деньги, чтоб я мог не думать о заработках. Я могу делать все что угодно, где угодно быть. И это освобождает меня от поиска заказов, но, наверное, это, конечно, знаковая вещь – вдруг происходят такие вещи. Вдруг твою фотографию обращает внимание кто-то. Не просто там посмотрел – ужаснулся, а сказал: да, надо помочь. Собственно тогда ты и понимаешь, начинается настоящая работа. Ты не можешь это переложить на кого -нибудь, попросить товарища..

М: Да ,наверное научить этому невозможно. Непонятно как учеников в такую школу отбирать. Не линейкой же измерять человеческие качества.
К:Есть ремесло и ему необходимо научиться. Мне повезло, у меня были замечательные учителя, брат меня познакомил с казанцами, тифлисцами, с вильнюсской группой. И это была бесконечная пьянка. Мы проявляли, сканировали, еще тогда не сканировали, накручивали эти рулоны огромные. Это важный процесс, но важнее, если заниматься фотожурналистикой другое. Технические ошибки-это неизбежно. Но если это связано с этикой, с моралью – тогда труба. Те если человек может себе позволить попросить кого-то стрельнуть из пушки, чтобы больше было мелодраматизма…это уже преступление. такие случаи были. Если человек платит деньги, чтобы что-то ему сделали, это тоже преступление. В фотожурналистике принципиально важно быть честным, порядочным человеком, и тогда, в общем, все нормально. Меня все время спрашивают: как ты там выживаешь. Но правила-то просты: надо быть человеком и быть на стороне слабых. Конечно, какие-то глупости и у меня были – влипал в какие-то историю, отнимали аппаратуру, сидел в тюрьме три дня в одной, четыре дня в другой, терял паспорта, не привозил материал, но это опыт.

М: Ну это понятно, это неизбежно, а вот скажи мне, пожалуйста, вот допустим ты научился технической части и обнаружил в себе, что ты некий такой Робин Гуд, который будет на стороне слабых. Это что означает? Ты смотришь в газету и говоришь: «Так, вот Кондопога, там кто-то кого-то бьёт, надо поехать в Кондопогу и встать на сторону слабых». Так что ль? Вот этот призыв внутренний откуда у тебя черпается? Из газет что ль, или как? Если не считать что тебя Time взял и послал.
К: Ты знаешь, они же не отправляют, я сам выбираю. В Ираке таких ситуаций миллион, т.е. там везде что-то всё время происходит неприятное, но никто меня не посылает- я сам
М: Ну а вот ты сидишь пьешь кофе и думаешь «Что-то нигде не бомбят.Что тогда?
К: Ужас состоит в том, что всё время бомбят где-то, понимаешь? Я бы рад бы, если бы не бомбили, тогда, когда перестали бы бомбить, я не искал бы новую войну ни в коем случае. Дело в том, что есть социальная история, они всегда будут.
М: Социальная критика, ты имеешь ввиду?
К: Да, всегда можно найти свою историю, она может быть в коммуналке московской, а может быть в каком-нибудь шахтерском поселке, где всё туго и про них забыли, это могут быть детки которые были рождены в тюрьмах… Список этих историй бесконечен, я могу назвать их сотню, и удивительно, что никто не делает этого, это же вокруг нас. Скажи мне, ты знаешь хоть одного из фотографов которые сейчас бы снимали социальную тему, вдумчиво? Назови мне одно имя.
М: Сходу не могу назвать.
К: А это чудовищная ситуация.
М:В чем дело? Мелкая душа, цензура, отсутствие денег? Что?
К: Ты знаешь, это всё совокупно, это как-то всё вместе. Мотивации понятны – необходимо заработать денег.
М: Печально все это.Получается если у человека есть какая-то неотъемлемая от личности необходимость с помощью фотографии заниматься социальной критикой, то здесь ему надо двигать куда то туда, правильно? На запад? Тут поля непаханые, общество надо чинить, сообщать властям где, чего не так, где факап, где стратили. В принципе мне кажется что это и есть функция гражданской фотожурналистики. Я не понимаю, почему молодые у нас такие равнодушные. : т.е. получается фотожурналистика это такой удел, ну, личности, это будет банально сказано, и смелых както банально сказано, я просто не понимаю, что извелись люди смелые чтоль в стране?

М: я как то раз решила тебе съемку заказать ,звоню а мне Регина говорит ты в Иракею. Думаю война что ли будет? Интуиция?
К: Да, это очень важно, нужно доверять своей интуиции, т.е. если вдруг начинает подводить – это беда, поверь мне, половина из того, что удаётся сделать, – только потому что есть такая, волчья интуиция, ведь мы же, как правило, одиночки и в окружении, как правило, не очень приятных людей. Незнание языка, иногда вообще непонимание ситуации, этому быстро набираешься, но всё равно ты можешь… Там ведь каждая ошибка дорогого стоит. Поэтому интуиции надо доверять, выруливать в любой ситуации. И иногда ты можешь оказаться там намного раньше, но это тоже полезно. Я в Ираке просидел, прочувствовал ситуацию, я, наверно, больше других понял про страну, про культуру, традиции – всё это на простом, бытовом уровне. У меня появились друзья, что очень важно, т.е. со мной до сих пор работают люди, которых я встретил до войны. Они бросили семьи, сейчас они живут со мной, мои сожители. Я покажу тебе серию, у меня прекрасная есть серия. Эти люди мои ангелы-хранители, я же живу не с американцами, а сам по себе – в городе. И это тоже принципиальный вопрос.
М: Это иракцы?
К: Да. Я не хочу вписываться как «Американский фотограф, фотографирующий для американского издания живёт с американцами», нет. Русский фотограф, фотографирующий для американского издания, живущий независимо!


М: Скажи мне, вот был кадр, когда была иракская война, когда свалили голову и потащили её, там была толпа человек из пятидесяти фотографов. Ты был в этой толпе?
К: Ты знаешь, это удивительно, честно говоря. Это хороший вопрос. Знаешь, я иногда опаздываю, т.е. я, когда она падала, мы в этот день помчались в Садер-Сити, огромный район шиитский, там 3 миллиона человек живёт, сейчас туда вообще невозможно попасть.
М: Почему?
К: Потому что, они контролируются партизанами. Тогда вот это был самый простой способ оказаться среди обычных иракцев. И вот мы возвращались к Палестине, и уже понимали, что что-то мы пропускаем. Там, Александра Була была, Нахтвей, Джером и я. Возвращались – и чувствовали, где-то, что-то происходит, где-то что-то организованно. Когда мы подъехали уже начали валить и в тот момент, когда она падала, я был вообще в каком-то странном месте – за статуей, и мне нравится, как это у меня получилось. И потом, когда оторвали, было так много людей… У них же башмаком постучать – самое большое оскорбление. Но когда дальше тащили – кто-то даже на ней катался. Но я не бежал за ней. Наверно побежал бы, если бы были силы, но что-то остановило. Ну на следующий день было ведь еще же, вообще бесконечно…
М:Твой кадр к тебе придет сам?.
К: Правильно.Ну и странное это чувство стадно едля меня.Была ситуация с Нахтвеем, мы сидели в Афганистане и ждали нападения на Кундус, ноябрь месяц 2001 года, мы месяц сидели и ждали наступления. В жутких условиях, вдруг приезжает Нахтвей, нервный (у него всегда ощущение что он опоздал), ну он добирался не как мы – через север, а с пакистанской границы, на осликах. Он таки приехал, и вот нас 200 фотографов, две горы, дорога, на которой сидят моджахеды, и мы среди них ищем нужный ракурс. Сидит Нахтвей, и вот эти 200 человек подтягиваются к нему, я знал Нахтвея имя, но я не знал, как он выглядит, и я был удивлен, потому что я смотрел на ситуацию и мне было жутко. Когда эти 200 человек начали ходить за Нахтвеем.
М: За его кадром?
К: Да. Он очень смущен был. Он был смущен, не понимал, что происходит и нервничал. И потом он сделал очень правильно – он ушел туда, куда ходить было опасно, но это был практически вызов.
М: Ну и половина отвалилась?
К: Да, а эти 200 остались,а он просто взял и ушел туда, куда было нельзя, но он так всегда делает. Он всегда чуть-чуть больше рискует и всегда у него получается немножко лучше. Т.е. он не боится, у него это чувство самосохранения немножко другое. Т.е. он всегда уходит вперёд, меньше приседает, меньше отсиживается.

М: А вот про страх расскажи. Как управлять страхом в сложной ситуции? Т.е. нужно как-то концентрироваться, что это молитва, мантра?
К: Ты знаешь, это удивительная штука. На войне скучно, всегда скучно. Очень часто вообще ничего не происходит, знаешь такой «boooring». И если вдруг что-то происходит, то со страхом ты справляешься, потому что очень много других мыслей. Первая – не помешать, потому что мы, с камерами, можем мешать и не важно с кем ты, с повстанцами, с американцами, с профессиональными солдатами, т.е. с людьми, которые оказались в этой бешеной ситуации. Между двух огней. Если ты снимаешь так, что человек не может бежать, значит уже помешал. Если можно – помочь и уже на 3м месте сделать работу. Это как любой бой: на ринге, уличный (это когда мальчишки там дерутся) или когда серьёзная пальба, это быстро всегда происходит – 2-3 минуты. И ты знаешь, что это 2-3 минуты.
М: А ты ждешь этого момента, ну т.е. «Ура, сейчас начнется»? Что это за ощущение?
К: Ожмидание и есть страх? у меня была ситуация – я помню мы были в Ромаде, и это было совсем бедово, т.е. нельзя было находится на улице – бесконечный обстрел, но морпехи нашли себе 2 дорожки, которые они контролировали, и вдруг они прошли чуть дальше, зашли в дом, знаешь, очень странный дом. Внутренний двор, какие-то странные магазинчики и понятные персонажи, было ясно что люди не любят нас, ненавидят нас. И вдруг прекратилось движение автомобилей вообще в этом месте, вдруг это как бы «раз» и больше никто никуда не едет и люди пропали. И ребята мне говорят: «Сейчас будет атака» - вот это ощущение, оно невыносимо.
Когда ты понимаешь что сейчас что-то произойдет. нам надо выйти и пройти 500-600 метров – это быстро, здесь важно понять, что ты делаешь. Ты просто должен пробежать, ты бежишь, хочешь снять эту ситуацию, потому что она эмоциональная для всех, для них она еще более эмоциональна и при этом ты понимаешь, что ты такой же точно таргет [target – цель, мишень] как они и более того, даже больший, чем они. Ведь стрелки же не знают кто мы, журналист или переводчик или цээрушник – черт его знает, в любом случае, отличаешься от военных. Ранить или убить такого человека, я слышал, им даже интереснее, потому что больше суеты возникает вокруг. Мы выбежали, через 200 метров, естественно, начался обстрел, жуткий, со всех сторон, когда стали стрелять и мы просто оказались в такой ситуации – было 2 раненых, это та ситуация, когда, у меня это много раз было, я понимал, что надо помочь, вот лежит мальчик раненый, и один только человек может тащить его и тогда уже нет страха, ты работаешь и дальше потом ты понимаешь что кто-то еще помогает и дальше ты начинаешь снимать и страха уже нету, уже всё отлично. Момент - он когда ты понимаешь, вот сейчас мы будем заходить в город и ты знаешь что там сопротивление, это ощущение очень странное. Волнительное. Может мы по-разному осознаем что такое страх, это разные ощущения, потому что иногда может быть страшнее зайти в московский подъезд, для меня может быть, давно в Москве не был я могу просто не ориентироваться, а там я себя довольно комфортно чувствую. Т.е. у меня есть какие-то ощущения, это хорошо. Если бы не было – было бы ужасно.
М: Т.е. он тебя мобилизуют?
К: Конечно, я бы перестал этим заниматься, если бы я совсем перестал бояться, хоть чего-то.

М: Слушай, а скажи мне, вот сейчас если мы затеем всё это, вот этот конкурс и мне и моим соратникам очень важно твоё имя здесь иметь, ну допустим… Ты будешь участвовать в конкурсе в этом? В русском.
К: Ты имеешь ввиду жюрить?
М: Почему жюрить? Вообще просто.
К: Конечно буду.
М: А не западло тебе? В каких-то…
К: Нет. Нет-нет, потому что надо участвовать, я совершил много ошибок, я очень долго не участвовал ни в каких конкурсах, да я просто не думал что есть какие-то конкурсы, делал своё дело и делал. Ну вот кто-то, опять же Регинка(??) много делала, она на все эти Интерфото отправляла, собирала, складывала. Я страшно злился. Потому что, потому что, ну у неё хороший глаз она хорошо понимает…
М: А почему? Потому что тебе хотелось всегда побеждать?
К: Нет, я не хотел этого, я не понимал насколько важно это. Ты приезжаешь и попадаешь в то комьюнити в котором ты и хочешь быть, вполне себя естественно чувствуешь. Поэтому конкурс, выставки такие большие-большие сборища как Парпиньян очень важны,
М: Сверяешь часы, условно говоря, да?
К: Да, и в любом случае набираешься там, поэтому участвовать надо, конечно.

М: Я думаю что с этим конкурсом, который мы затеяли, ну деньги, ну положим фандрайзинг, что-то мы сделаем и найдем. Для меня самая большая проблема будет в наполнении этого конкурса, мне кажется что сейчас нужно объединиться каким-то старикам чтобы задать эту планку, вот почему я тебя спросила, будешь ты или не будешь.. Там есть какие-то интересные картинки, но вот я больше всего на свете боюсь, что этот первый конкурс который мы сейчас затеваем он окажется пустым в смысле контента. Вот какие слова нужно сказать фотографам… Как их замотивировать? Что ты, что я, что Андрюша Поликанов должны сказать? Какой лозунг? Какой манифест? Что делать?
Русская школа ведь мощная, да?
К: Да. Но вдруг это всё как растворилось, исчезло. Вот был этот конкурс Прессфото и провал на 5-6 лет? 10 лет не привозили World Press photo в эту страну. На карте такая черная дыра, ну мы же говорим о нашем деле, да? Это же нонсенс, правда? На самом деле это серьезный кризис и он очевиден. Как замотивировать, как увидеть? Потому что ведь есть люди, есть. Не знаю.
М: Может просто где-то надо начертить меловой круг и сказать «Ребят, все кому интересно, давайте сюда». Т.е. может быть нужно действительно какой-то флаг выбросить? Просто выбросить флажок, все кто про это давайте сюда, давайте разбираться, давайте разговаривать, давайте говорить об этике, давайте говорить о цензуре, давайте говорить действительно о том как бороться со страхом. Я не знаю что делать, я не знаю. У меня в какой то момент, почему я стала так пристально на это всё смотреть, подумалось «жопа-жопа-жопа».
К: Нет, это здорово и на самом деле, спасибо тебе огромное. Я понимаю, что у тебя дел-то по жизни много.
М: А это у меня сейчас моё человеческое дело, мне дико интересно и хочу, чтобы это было. Я не понимаю.. И вот этот вопрос про цензуру, он же на самом деле очень сильно здесь муссируется, да ну поди кто там, ну хорошо не напечатает «Репортер» про каких то детей-инвалидов, а то и из Кремля, а вот у нас уже 37й год скоро наступит. Вот какое-то такое бздунство среди молодежи, вот скажи ну что им сказать?
К: Да ну- это разговоры, не более того, они же ни разу еще не попробовали, надо сделать чтото и потом вдруг… Надо пережить это. Но погоди, у нас была Чечня, мы сделали Чечню когда это было действительно невозможно, нельзя было ездить туда, лишали удостоверений, но мы же это сделали.
М: И наверно чуть пострашнее было?
К: Да, жуть там была. Жуть, потому что не просто где-то там, а это в твоей стране происходит, вдвойне от этого страшнее


М: А где твой дом сейчас.
К Ну Багдад. Регинка, конечно, будет жутко обижаться… она вообще не понимает, где ее муж
М Мне казалось, дом-это где твои книжки, игрушки детские.
О У меня совершенно потрясающий дом. Он выглядит дико по московским понятиям. Знаешь, у Петлюры лучше был. Я пытаюсь наладить быт, но это сложно. Нас бомбят периодически, два раза въезжали машины, начиненные бомбами, все время нужно подкладывать мешки с песком. А книжек я туда первез

кто-то пришел и все смеются

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив