Маруся

 МАРУСЯ

Тётка моя, Аксинья, после гибели мужа на фронте возвратилась к родителям с пятилетней Марусей. Мне сказали тогда, что у меня теперь есть сестричка и что мы должны дружить и не ссориться.
Внешне она была совсем не из нашего, писаренковского рода: уже в младенчестве просматривалась в ней крупная кость, грубоватые черты лица и породистая неуклюжесть, таких баб у нас на селе называли люшнЯ. Аксюта, гладя по голове свою раскрасавишну, умильно говорила не раз: «Все капельки подобрала бабки Ларюшкиной, и походка уже с детства будто гвозди ногами в землю вбивает, и нрав такой же, как у свекрови»
Маруся долго бычилась, взирая на всех исподлобья и почти не выпуская из рук мамкину юбку. Никакие ласки и лучшие кусочки со стола не помогали. Крылышки от курицы поделили между нами, разрЕзали и пупок пополам, а вот куриный хвостик, моё любимое лакомство, полностью достался Марусе. Мне его как бы и не жалко было, но вот почему-то вдруг засвирбело в носу, хотелось чихнуть, по-кошачьи тихо проглотив в себя звук, и тогда дед смешно подпрыгнет за столом и громко произнесёт: «Уф! Будь здорова, унучичка-сучичка!». Но чих расплылся и куда-то пропал, в глазах закололо мелкими соринками, а мясо во рту стало солёным и невкусным. Я таращила глаза и пихала в рот побольше хлеба, чтобы, будто подавившись, начать громко икать, и тогда меня выведут из-за стола, постучат по спине и дадут попить воды. Старания мои увенчались успехом, и я избавилась от мучения смотреть на Марусю, тщательно обгрызавшую по праву принадлежавший мне хвостик.

Маруся, младше меня на год, была крепкой девочкой и могла при потасовке так пихнуть меня в грудь, что я, не удержавшись на ногах, приземлялась на пятую точку со смачным шлёпом. После этого она молча полосовала меня глазами, как бы спрашивая: «Ну что? Получила?»
Подхватившись, я бежала к деду, моему жалельщику и утешителю.

- Ой, сучичка ты моя, не плачь, Маруся у нас колхозница, она сильная, а ты учительшей будешь, у тебя силёнок маловато, так что отходи от неё подальше, когда ссоритесь.
Мы часто рылись в земле, строя свои любимые хатки и украшая их сломанными веточками веничья и цветками пахучего девчачьего мыла. Палочка-лопатка вдруг наткнулась на что-то твёрдое: мне попалась зелёная стекляшка, часть изогнутой ручки от посудины, бывшей, по-видимому, кружки.
Кое-как обтерев находку о подол платья, я увидела, что она похожа на леденец.
Вожделенная «конфетка» непроизвольно оказалась во рту. Немного помусолив, я вытащила округлую стекляшку и сама удивилась её красоте: она зеленела своей прозрачностью, а внутри были рассыпаны мелкие пузырьки воздуха: точь-в-точь немного обсосанный изумрудный леденец, мечта детишек послевоенного времени.
Время от времени я вытаскивала «сладость» изо рта и, зажав её между большим и указательным пальцем, прищурив глаз, рассматривала неожиданную находку на солнце.
Маруся молча смотрела на меня: выпрашивать и долго клянчить она не умела. Язык её обозначался бугорком на поверхности щёк, повторяя мои дразнящие движения; карие, широко поставленные глаза чуточку сузились, и казалось, что сестрица примеривается, как кошка перед прыжком, чтобы внезапно накинуться на меня и отнять не ей доставшуюся добычу. Я предусмотрительно отходила подальше и снова, повернувшись к ней, вытаскивала прозрачный зеленоватый кусочек, подставляя его лучам пронизывающего солнца
Наконец, глубоко вздохнув, будущая труженица полей вытолкнула из себя одно слово - «Дай!». В уголке рта у неё заблестела капелька слюны, и мне вдруг стало жаль двоюродную сестрицу.
- На, - протянула я ей стекляшку, - только она не сладкая.
Маруся, не вслушиваясь, почти выхватила из моей руки стеклянный осколок и мигом отправила его в рот. Немного поелозив, уставилась на меня своими карими, расширенными больше вверх, чем вниз глазами, как бы спрашивая: «Почему не сладко?»
- Это стекло, - сказала я.
Маруся вытащила изо рта обманку, положила на ладонь и долго рассматривала, поворачивая, как курица, голову то на один бок, то на другой. Потом-таки снова сунула в рот — авось, подсластится!
Одолеть Марусю мне никак не удавалось, и я старалась взять над ней верх хитростью.
Однажды дед Ваня привёз из Армавира две широкие голубые ленты. Обеим внучкам одинаковые. Собрав на макушке пучки не очень длинных волос, нам завязали атласные банты, и мы, как две матрёшки, крутили головами, стараясь влезть в одно небольшое стоячее зеркало.
Взрослые ушли по своим делам, и нам любопытно стало самим подержать в руках блестящие, тёплые на ощупь ленты. Развязанные банты легко соскользнули с волос, и мы с трепетом и любованием разложили голубые, чуть примятые дорожки на большой бабушкиной подушке.
-Давай я наряжу тебя невестой, - предложила я упитанной, слегка раскормленной сестрице с чуть выпирающим животиком. - Ты будешь красивая и молодая.
Это выражение я часто стала слышать от бабушки в разговорах с соседкой. «Мой-то, кобель старый, пошёл работать водовозом на пасеку и уже успел там найти себе невесту. Что ж, я — старая кляча, а она красивая и молодая.» Я представляла себе дедову невесту, которая ходит между ульями, красивая и молодая.

Какой же девочке не хочется быть невестой, сколько бы лет ей ни было? Маруся охотно подставила мне голову с торчащими жёсткими волосами на макушке. Нам, детям, приходилось не раз видеть невесту, которую две дрУжки важно вели под руки. Встретив на улице людей, невеста останавливалась и трижды кланялась. Одна из невест, как я теперь понимаю, была украинской, и с головы её сзади свисали многочисленные разноцветные ленты. У Маруси лента была одна, свою я не решалась поцепить на её голову, потому что обратно я свою собственность могла и не получить. Я долго крутила непослушный пучок волос на макушке невесты, пытаясь завязать его концом ленты. Когда мне это всё-таки удалось, я, взглянув на новоиспечённую молодую, поняла, что таких невест на свете не бывает и что ей не хватает свадебного платья. А ведь оно есть, белое платье, сшитое из марлевых бинтов и давно осевшее в деревянном чемодане, в котором на самом дне, порывшись в барахле, бабушка иногда находила деньги. Платье это носилось мною до первой стирки: синька от него осталась в воде, а сшитые большими стежками бинты кое-где растрепались, образовав внушительные дыры. Но для нашей невесты это ничего не значило, ведь она была ею понарошку.

Свадебное платье натягивалось на слегка полноватую невесту с трудом, но мои старания увенчались успехом: передо мной стояла готовая к торжественному выходу красавишна, в платье со взъерошенными помятыми оборками, похожая на капусту, в которой её нашли.
Тесноватая горловина стянула слабо привязанную ленту, которая теперь выглядывала на спине кусочком голубого атласа.
Ощупав на себе свадебный наряд, Маруся подошла к зеркалу, чтобы увидеть себя во всей красе. Она неуклюже, всем корпусом поворачивалась то одним боком, то другим, будто что-то разыскивая на себе. У бедной невесты кровь захолонула, когда рука её не обнаружила на макушке свисающей ленты. Её будто моль съела. Маруся в изумлении оглядывалась по сторонам, топталась на месте, смешно приподнимала то одну ногу, то другую. «Где? Где?»- вопрошала она сквозь навернувшиеся слёзы. Я искала пропажу вместе с ней.
Мне, сознаюсь, приятно было видеть её раздосадованное, со скривлёнными губами личико, а главное, - выступившие слёзы. Ведь она никогда не распускала нюни.
И вдруг она такой косяк на меня кинула, будто бы вмиг догадалась, кто стащил её ленту. И я поняла, что, если победительницу всех потасовок не успокоить, она меня на кишмиш разделает.
Я стала рассказывать о том, что в доме водится домовой и что это его проделки.» «Где домовой? - уставилась на меня воительница, непроизвольно сжав ладони в дрожащие кулачки. Она готова была расправиться с вором сию минуту и растоптать его ногами. «Но он же невидимый»- впаривала я, говоря современным языком. «Он поиграется лентой и отдаст тебе». Глаза у Маруси потеплели и вмиг высохли. «Когда отдаст?». «Давай поставим ему на столе кружку с молоком, а сами ляжем и накроемся одеялом, будто спим»
Маруся долго крутилась на месте, как растревоженная квочка, чтобы улечься будто спать.
Я незаметно вытащила у неё из-под платья скользкую ленту и засунула под подушку. Улеглись. Маруся всё старалась высунуть голову и подсмотреть, как домовой будет возвращать пропажу. И — о чудо! Лента по всей длине была растянута поверх одеяла! Рука обманутой сестрицы мгновенно оказалась на поверхности, и в крепко зажатом кулачке уже трепыхалось голубое атласное счастье.
Сама она подхватилась и неуклюже стала прыгать на одеяле. «Отдал, отдал домовой!»
Я искренне радовалась вместе с Марусей, забыв про все свои обиды.

Март, 2014.