Маниловщина

       «И свесив ножки вниз, друг друга называть по имени» - закончил радиопевец в маршрутке. А она несла ему вовсе не цветы, - чёрно-белые лилии, а лекарства. И они, вроде, помогали: два дня назад его перевели из реанимации в интенсивную.

       Надо сходить, больница… Хорошая песня. А как «по имени»? Ведь и не общались сильно. Чужие же! Всего и делов, что в подъезде с этим скрипачом здоровались при встрече. С работы, на работу. Катерина на базар, этот – в свою консерваторию, или как там её…

       Всё на «Вы», культурно, а тут как-то удивительно с этой «маниловщиной» вышло. «Маниловщина»… Вроде и сказал он это слово тихо, даже как-то в сторону, а обидно так тогда прозвучало! Случайность. И шёл то он, наверное, мимо, к подъезду. А, видать, чуток заплохело, и на лавочку неподалёку присел.

       Как раз разговор был за семечками, что везде непролазная грязь и сволочи. Ни асфальта путнего, ни детской площадки во дворе, ни газонов. Никому ничего не надо! Понавыбирали президентов с мэрами-пэрами, а как жили хрен знает в чём, так и дальше. Под окном гора мусора. Тема-то благодатная! Вечер, погода, лавочка, старушки…

       Катерина как раз возвращалась. Товар под охрану сдала, контейнер закрыла, а тут эти семечки. Баба Варя.

       - Садись, Кать, посиди хоть с нами! Всё носишься?! Кому носишься, куда? Всё равно одна. Сын молодец – военный. Где служит? А-а-а, контракт? Дальний Восток? Молоде-е-ец! А местная-то гопота! Всё загадили, всё. Бластыкаются…

       Ну, и поехало, - зацепились. И то хреново, и это. Начальство, олигархи… Тут дёрни Катерину сказать, что можно бы и самим чего-нибудь. Ведь до такой степени атрофировались сами, что не расшевелишь. Хоть бы вон клумбу возле собственного подъезда, и то!

       Цветы Катерина очень любила и разбиралась. От матери, наверное... На дачных наследственных пяти сотках у неё цветник был, каких поискать.

       Тема про клумбу покатила, пожилые дамы на все лады стали рассказывать, как же можно было бы всё отлично устроить, облагородить. Перебрали сорта цветов. А земля под окном, если реально, - хуже дороги. Асфальт ноздреватый на тротуаре мягше, чем на том газоне земелька.

       Скрипач сидел-сидел, голову свесив, слушал. Локти на колени. А тут вздохнул, взял свой чёрный портфельчик, улыбнулся как-то виновато так, и говорит негромко: «Маниловщина это всё,Екатерина Сергеевна. Маниловщина…» И пошёл к подъезду.

       Что за «Маниловщина»? Слово то… Скользкое. Зулька даже, соседка по контейнеру, круто матами кроет, а таких слов не употребляет. Бабки даже смутились, перевели тему.

       А слово Катерина запомнила. Ну, скрипач… Чего у него там в этом портфельчике тощеньком, - непонятно. Ноты что-ли? А, может, и не скрипач он вовсе. Дирижёр, или ещё там кто. Ни семьи, никого. Да и кому такие мужики нужны? Худенький, очочки эти… Шея толщиной как у нормальной бабы рука. Ишь ты, - «Маниловщина»! Глянуть что такое?..

       Оказалось, - ничего матершинного. Из литературы. Когда мечты пустопорожние, так и говорят, мол: «Маниловщина».

       Только не учёл этот интеллигентик из консерватории, что русская женщина Катерина как раз не любила пустых, бессодержательных разговоров. Даже в подростковом возрасте, когда все девчонки из техникума ещё только советовались «делать ли химию, и чего мать по этому поводу скажет?», Катя приняла решение и сделала первая. Все обалдели, как удивительно классно получилось.

       Уже к завтрашнему вечеру с дачи на балкон переместилась лопата и небольшие грабельки, а в воскресенье земля возле подъезда была вскопана и удобрена заботливыми Катериниными руками. Но это было только начало.

       Всё на свете начинается с малого. Человек, - с ребёнка, дерево со стебелька, дело – с желания. А заботушка у Катерины началась именно с этой клумбы. От досады, вызванной чьими-то беспощадными следами на посеве, до неусыпного контроля чтоб не кидали мусор, а потом не рвали бы подрастающую красоту.

       Трудов, нервов и даже ругани было вложено немало, но за месяц клумба оформилась и стала радовать местных и мимохожих. Катерина была очень довольна. И что её клумба превратилась в признанную дворовую достопримечательность, и тем непреложным фактом, что её, Катеринины слова всё-таки оказались не «маниловщиной».

       Со скрипачом они так же, как и многие годы до этого, продолжали пересекаться по утрам-вечерам. Здоровались. Но, Катерина, не говоря лишнего, смотрела на него уже горделиво. «Что, маниловщина, а!?» Цветы обалденные, клумба благоухает. А он, подлец, - всё молчком. Пройдёт так, из под оправы глянет, и дальше.

       Однажды, по пути из своего контейнера, Катерие встретилась выезжающая со двора белая пошарпанная «Скорая». У подъездной двери чуть не ступила ногою в небольшую бордовую лужицу. Кровь? Катерина огляделась по сторонам, бабушки сидели на своём традиционном месте и махали ей руками.

       - Катерина! Оглохла что ли?! Зовём-зовём!

       - Да задумалась, ТётьВарь… Упал, что ли кто-то? Кровь возле двери…

       Старушки встрепенулись.

       - Это ж из-за клумбы всё из-за твоей! Сопляки возле подъезда баловали, бутылку бросили на цветы пивную. Топчутся по георгинам, гогочут! Толик, Серёга Колобаев, чужие кто-то, Макаровых сын… Человек семь. Веселятся! А тут твой очкарик. Идёт со своим портфельчиком. «Молодые люди, - говорит, - пожалуйста, не травите клумбу, в неё столько труда вложено».

       - Это дирижёр сказал?

       - Ну!!! И хочет в подъезд зайти. А они ему: «Ничё ты бурой! Толкаешься?! На!» И этот, в рубашке в зелёной, тык его в бок. Вроде ножом!

       - Ножом ткнул!?

       - Ага. Пьянющие, орут! И врассыпную! Мы скорую! Константиновна, я! Милицию! Только что уехала. Вот чего, Катька, твоя клумба…

       Она опустилась на лавочку. В глазах потемнело. Ну, не подумала б никогда чтоб он! Ведь скрипач! Худосочный. Маниловщина… О как!

       Пока Катерина ехала в маршрутке, все эти цветочные события крутились у неё в голове. «Чем сидеть на облачке и свесив ножки вниз, друг друга называть по имени…» Как же хорошо, что не шансон, он на рынке достал до тошноты…

       Больница с остановкой рядом. В целлофановом пакете нужные лекарства, ну и продукты кой-какие... Сам-то он есть пока не может, но на всякий пожарный. Провалялся ведь столько без памяти в реанимации! И вот третий день в интенсивной. Да главное, что жив! Говорят, состояние стабильное, хоть и всё ещё молчит… Говорить-то, видать, трудно - в лёгкое сильно попало.

       Чужое страдание, как всякая русская женщина, Катерина равнодушно наблюдать не умела. И поэтому, зайдя в палату и увидев накрытого белым одеялом бледного дирижёра, снова чуть не заплакала.. Но сдержалась, подошла, села рядышком. В палате ещё трое. Такие же…

       Скрипач был в сознании. Глядя на неё серыми глазами, он даже попытался улыбнуться. Ладони как без крови, бледные, худые… Холодные. Катерина взяла его за руку, погладила. Консерваторские тонкие губы скривились, как будто чего-то силясь сказать. Шепчет, что ли чего-то?

       - Чего? Что?! – Катерина наклонилась поближе, - Вы не волнуйтесь! Нельзя! Медсестру позвать?!

       Дирижёр как мог отрицательно помотал головой и снова чего-то зашептал.

       - Что? Не пойму, что?!

       Катерина приложила ухо почти что к самым худым губам, прислушалась. И вдруг поняла. А поняв, чуть не расхохоталась. Чуть живой очкарик-дирижёр на грани слышимости сипел: «Катерина Сергеевна, что Вы делаете сегодня вечером?»