Маленький принц, маленький кит...
chipka_ne — 06.10.2021...В канун субботы, на Хевронском нагорье в очередной раз любовалась закатом сказочным и горевала, что фотографировать не могу.
Но в понедельник поехали туда снова на очередные дни варенья (14 лет и 4), и оказалось, что понедельничные закаты ничуточки не хуже.
...Тот из близняшек, кто ещё не в армии, хочет стать психологом. Книжки в свои 19 читает одну другой толще. Метёт всё — Юнг, Фройд, Франкл, Сакс, Фромм...
А давно ли...
Звонишь бывало средь бела дня дочке, а он вдруг трубку берёт.
— Ты почему не в школе? — и не успею я подумать «опять выгнали...» — как он уже превентивно броcается в атаку (горестным голосом, полным гнева на вопиющее попрание справедливости):
— Бабушка! Это не я вообще! Я туда не подходил! И не видел! Оно само! И вообще — я не нарочно!
Он тогда адвокатом мечтал стать — как тётушка.
— А что такое адвокат, ты хоть представляешь?
— Конечно! Он приходит в суд, такой красивый, в мантии, все дураки вокруг, он слушает-слушает, а потом встанет и ка-а-ак крикнет:
— Objection, your honor! — и все такие: — Ах!
...А тут Экзюпери читает. «Взрослого» Экзюпери. «Планету людей», которая в ивритском переводе называется «Земля человека».
И спрашивает вдруг:
— Бабушка, а ты не находишь, что «Маленький принц», ну, совершенно
не детская книга? Мы ведь ночью плакали от неё в детстве,
знаешь?
— Догадываюсь... — говорю я, — Вы ещё, когда я вам «Красный шар» читала — красиво изданный, с иллюстрациями из ламорисовского фильма — кричали мне, когда доходило до уличных мальчишек, убивших шар: «Бабушка не надо! Переверни! Пусть Паскаль сразу улетает! Вот! Вот! Видишь — тут снова есть красный шар — он не умер, он не лопнул, он опять летает!»
А я «Маленького принца» прочла лет в 10, но уже знала его к тому времени давно — по радиосказке, которую впервые услышала лет в 7 (точно — в 7, проверила по биографии Консовского, спектакль вышел в 1961 году — не догнала меня ещё деменция, ура!). Тоже, кстати, не слишком для детей — одна сцена с пьяницей чего стоила, но что делать — дешёвых рюмочных почему-то даже в нашем чистеньком городке хватало, вино продавалось ещё в гастрономах в разлив в стеклянных конусах, мирно соседствуя с томатным и яблочным соком, и вовсе не французских пьяниц, тупо глядящих на ряды бутылок или стаканов, мы в детстве видели достаточно.
Правда, мы смутно догадывались, что не все из них пили от стыда — очень, ну, очень много среди них было одноногих на костылях, а то и вовсе безногих на деревянных тележках — им жалостливые покупатели передавали стакан, наклоняясь. Я их боялась ужасно, а однажды, когда покупала яблочный сок, меня кто-то тронул снизу за локоть: «доця, возьми дяде стаканчик красненького...» — и сунул мне в руку мятые рублики, это было незадолго до реформы и полёта Гагарина, я испугалась, но не посмела отказаться, а продавщицу ничуть не волновало то, что ребёнок подаёт «дяде» алкоголь, а мне было страшно на него смотреть, руки дрожали, и я почти уронила стакан, пролила половину, заплакала, а продавщица молча взяла стакан обратно, долила до верху, сказала мне сердито: «не хлюпай тут!» и сама подала вино инвалиду, перевесившись через прилавок.
Но я всё равно любила этот радиоспектакль, его тогда часто передавали, и папа, неукоснительно следивший за программой, всегда мне его находил и подчёркивал красно-синим двухцветным карандашом.
И потом, уже в старших классах, нашла в новом универмаге пластинку (две пластинки, четыре стороны) и купила немедленно — себе и тёте Надежде слушать — она тогда уже начала слепнуть медленно, но неотвратимо.
И «Красный шар» не в виде фильма, а в виде фотосказки, чёрно-белой, с отдельно окрашенным красным шаром, я прочла тогда же примерно, уже самостоятельно, в «Весёлых картинках» опубликовали эту совершенно невесёлую историю о любви и одиночестве, и некому было перевернуть страшную страницу об убитом шарике.
А младшие внучки не могут слушать страшные сказки. Как Маленький Кит — лакировщик действительности из чудесного рассказа Аксёнова:
«Сказку Киплинга о слоненке он отверг. Когда мы дошли до того места, где слоненка за хобот ухватил крокодил, он закричал, выхватил книжку и швырнул ее на пол.
– Неправда! – он даже покраснел. – Этого не было! Это плохая сказка!
– Послушай, Кит, – сказал я, – сказка хорошая. Она хорошо кончается.
– Нет! Нет! Она злая! Читай вот эту!
Он вытащил из кучи «Волка и семерых козлят». Господи, подумал я, ведь здесь тоже описаны драматические события, страшный акт съедения маленьких козлят и, хотя все кончается хорошо, как я это прочту Киту, маленькому лакировщику действительности?
Кит тем временем переворачивал страницы и разглядывал картинки.
– Вот коза-мама, – говорит он, – несет молоко. Вот козлята-детки играют.
Милая идиллия развертывалась перед нами, и это радовало Кита. Наивный, он не знал законов драматургии и спокойно открыл следующую страницу, где зверски намалеванный волк тащил в свою страшную пасть беленького козленка. Я замер.
– А вот козленок-папа, – сказал Кит, показывая на волка, – он играет с деткой.
Самым спокойным образом он организовал козлиную семью.
– Кит, ты ошибаешься, – осторожно сказал я, – это не козленок-папа, а гадкий серый волк. Он собирается проглотить козленка, но все кончается хорошо, волк будет наказан. Это драматургия, мой маленький Кит.
– Нет! – закричал он и чуть не заплакал. – Это не волк! Это – козленок-папа! Он играет! Ты ничего не понимаешь, Толя!
– Да, я ошибся, – торопливо сказал я. – Ты прав. Это козленок-папа.
– Ванюша, пойдем спать, – позвала его мать, и он ушел, забрав с собой в свои тихие сны семью небесных медведей, семейку автобусов и семью козлят...»
А ведь в самом деле — вот собралась я малышкам рассказывать сказку про любопытного слонёнка (хорошо, что не читать полную версию) и подумала, что Маленький Кит, пожалуй, ещё стойкий малыш. Мои бы в начале сломались:
Вот на этом:
«...И случилось так, что в одно прекрасное утро, незадолго
до равноденствия, этот самый Слонёнок — надоеда и приставала —
спросил об одной такой вещи, о которой ещё никто никогда не
спрашивал. Он спросил:
— Что кушает за обедом Крокодил?
Все закричали на него:
— Тс-с-с-с!
И тотчас же, без дальних слов, принялись награждать его
тумаками. Били его долго, без передышки, но когда кончили бить, он
сейчас же подбежал к терновнику и сказал птичке Колоколо:
— Мой отец колотил меня, и моя мать колотила меня, и все мои тётки
колотили меня, и все мои дядьки колотили меня за несносное моё
любопытство, и всё же мне страшно хотелось бы знать, что может
кушать у себя за обедом Крокодил?»
Ведь если подумать — сущий кошмар без всяких крокодилов.
Поэтому я им рассказала облегчённую версию сказки, сделав маму-папу страшно занятыми добыванием пропитания, а всех остальных зверей — необразованными дурачками, умеющими лишь отвечать любознательному ушастику:«да почём я знаю?»
И доброго шимпанзе дала ему в помощь, чтобы они вместе с Двухцветным Питоном, Скалистым Змеем победили злого крокодила и вернулись домой к взволнованным маме с папой, к накрытому столу, к уютной постельке и к маминой колыбельной. И никто никого больше не лупцевал и не дубасил.
Я неправа, наверное.
Но они и так живут в жизни, которая такова, какова она есть, и цензуре её не подвергнешь. Они сами её пытаются гармонизировать, уж как могут.
...В пятницу вечером, когда уже звёзды зажглись, я, ожидая мужчин с вечерней молитвы, пошла с тремя младшими (8-6-4) на школьную спортплощадку на коркинетах кататься — там пусто и покрытие хорошее.
А тут — пальба в соседней арабской деревне, у них сезон свадеб, фейерверки, ну, и частенько в воздух палят из калашей, не без того. Но на этот раз автоматных очередей не слышно было — только фейерверки.
Детки бросили коркинеты:
— Это стреляют?
— Нет, — говорю, — не стреляют, не бойтесь. Салюты запускают —
свадьба у них. У нас святой день — суббота, а у них — пятница, вот
на исходе пятницы они и веселятся. Пойдёмте домой потихоньку, а
бояться не надо, обыкновенная свадьба с фейрверками...
Пришли домой, сели на ковре играть, а их всё не отпускает.
— ...я всё равно боюсь. А вдруг это не свадьба? А вдруг они хотят нас убить? Бабушка, ты знаешь, что у одной моей подружки маму убили, прямо здесь?
Я знаю, ещё бы мне не знать. Пять лет прошло. Дафна её звали, рыжая, чудесная Дафна, подруга моей дочери, медсестра, шестеро детей — четверо своих и двое приёмных, террориста в дом она не пустила, дети успели спрятаться, дочь смогла позвонить отцу:«Маму убивают...», а отец возвращался с работы, ехать ему было ещё почти час, доехал за полчаса, мчался, как безумный, но по дороге услышал по рации сообщение о теракте и о женщине, которая скончалась от ран, «имя ещё не разрешено к публикации», но он уже знал...
— И что? — у маленькой дрожат губы, — она теперь без мамы?
— Нет, — солидно отвечает третьеклассница, — её папа поженился на новой маме. На ОЧЕНЬ хорошей маме. Она не такая, как в Белоснежке, она не мачеха, она почти как настоящая!
Маленькая задумывается. И вдруг говорит мне с надеждой:
— Бабушка, а знаешь, я однажды в Беэр-Шеве на большой стоянке бегала-прыгала-баловалась и упала, и ударилась, и плакала. А меня один араб поднял на руки, и на ножку подул, и отнёс к маме с папой. Может, они когда-нибудь все будут хорошие?
...А мальчик, который плакал в детстве
над «Маленьким принцем» нынче ездит в Эйлат нырять с
акулами и тренируется для спецназа. Присылает мне
свои подводные съёмки и снисходительно растолковывает, что акулы —
не страшные, они ныряльщиков не трогают — только пловцов на
поверхности...
Не страшные, ага... Как тот киплинговский крокодил...
Ничего не боится.
Боимся мы. Всю жизнь, с тех пор, как дети родились.
|
</> |