Махмуд Эсамбаев


Годы жизни: 15 июля 1924 - 06 января 2000
Махмуд Эсамбаев был первым артистом СССР, который выступил со своей сольной программой и собрал в одном концерте танцы народов мира. Про свое творчество он говорил: «Танец — это жизнь. Я дышу через танец. Легкие не в счет».
Моя еврейская мама. Автор: Махмуд Эсамбаев
Мой отец чеченец и мама чеченка. Отец прожил 106 лет и женился 11 раз.

Вторым браком он женился на еврейке, одесситке Софье Михайловне. Её
и только её я всегда называю мамой. Она звала меня Мойше.
Мойше, - говорила она, - я в ссылку поехала только из-за тебя.
Мне тебя жалко.
Это когда всех чеченцев переселили В Среднюю Азию. Мы жили во
Фрунзе. Я проводил все дни с мальчишками во дворе.
-Мойше! - кричала она. - Иди сюда.
-Что, мама?
-Иди сюда, я тебе скажу, почему ты такой худой. Потому что ты
никогда не видишь дно тарелки. Иди скушай суп до конца. И потом
пойдёшь.
-Хорошая смесь у Мойши, - говорили во дворе, - мама - жидовка, отец
- гитлеровец.
Ссыльных чеченцев там считали фашистами. Мама сама не ела, а все
отдавала мне. Она ходила в гости к своим знакомым одесситам, Фире
Марковне, Майе Исаaковне - они жили побогаче, чем мы, - и приносила
мне кусочек струделя или еще что-нибудь.
-Мойше, это тебе.
-Мама, а ты ела?
-Я не хочу.
Я стал вести на мясокомбинате кружок, учил танцевать бальные и
западные танцы. За это я получал мешок лошадиных костей. Мама
сдирала с них кусочки мяса и делала котлеты напополам с хлебом, а
кости шли на бульoн. Ночью я выбрасывал кости подальше от дома,
чтобы не знали, что это наши. Она умела из ничего приготовить
вкусный обед. Когда я стал много зарабатывать, она готовила куриные
шейки, цимес, она приготовляла селёдку так, что можно было сойти с
ума. Мои друзья по Киргизскому театру оперы и балета до сих пор
вспоминают: "Миша! Как ваша мама кормила нас всех!"
Но сначала мы жили очень бедно. Мама говорила: "Завтра мы идём на
свадьбу к Меломедам. Там мы покушаем гефилте фиш, гусиные шкварки.
У нас дома этого нет. Только не стесняйся, кушай побольше".
Я уже хорошо танцевал и пел "Варнечкес". Это была любимая песня
мамы. Она слушала ее, как Гимн Советского Союза. И Тамару Ханум
любила за то, что та пела "Варнечкес".
Мама говорила: "На свадьбе тебя попросят станцевать. Станцуй, потом
отдохни, потом спой. Когда будешь петь, не верти шеей. Ты не жираф.
Не смотри на всех. Стань против меня и пой для своей мамочки,
остальные будут слушать".
Я видел на свадьбе ребе, жениха и невесту под хупой. Потом все
садились за стол. Играла музыка и начинались танцы-шманцы. Мамочка
говорила: "Сейчас Мойше будет танцевать". Я танцевал раз
пять-шесть. Потом она говорила: "Мойше, а теперь пой". Я становился
против неё и начинал: "Вы немт мен, ву немт мен, ву немт мен?.."
Мама говорила: "Видите какой это талант!" А ей говорили: "Спасибо
вам, Софья Михайловна,что вы правильно воспитали одного еврейского
мальчика. Другие ведь как русские - ничего не знают
по-еврейски.
Была моей мачехой и цыганка. Она научила меня гадать, воровать на
базаре. Я очень хорошо умел воровать. Она говорила: "Жиденок, иди
сюда, петь будем".
Меня приняли в труппу Киргизского театра оперы и балета. Мама
посещала все мои спектакли.
Мама спросила меня:
-Мойше, скажи мне: русские -это народ?
-Да, мама.
-А испанцы тоже народ?
-Народ, мама.
-А индусы?
-Да.
-А евреи - не народ?
-Почему, мама, тоже народ.
-А если это народ , то почему ты не танцуешь еврейский танец? В
"Евгении Онегине" ты танцуешь русский танец, в "Лакме" -
индусский.
-Мама, кто мне покажет еврейский танец?
-Я тебе покажу.
Она была очень грузная, весила, наверно, 150 килограммов.
-Как ты покажешь?
-Руками.
-А ногами?
-Сам придумаешь.
Она напевала и показывала мне "Фрейлехс", его ещё называют "Семь
сорок". В 7.40 отходил поезд из Одессы на Кишинёв. И на вокзале все
плясали. Я почитал Шолом-Алейхема и сделал себе танец "А юнгер
шнайдер". Костюм был сделан как бы из обрезков материала, которые
остаются у портного. Брюки короткие, зад - из другого материала. Я
всё это обыграл в танце. Этот танец стал у меня бисовкой. На "бис"
я повторял его по три-четыре раза.
Мама говорила: "Деточка, ты думаешь, я хочу, чтоб ты танцевал
еврейский танец, потому что я еврейка? Нет. Евреи будут говорить о
тебе: вы видели, как он танцует бразильский танец? Или испанский
танец? О еврейском они не скажут. Но любить тебя они будут за
еврейский танец".
В белорусских городах в те годы, когда не очень поощрялось
еврейское искусство, зрители-евреи спрашивали меня: "Как вам
разрешили еврейский танец?". Я отвечал: "Я сам себе разрешил".
У мамы было своё место в театре. Там говорили: "Здесь сидит Мишина
мама". Мама спрашивает меня:
-Мойше, ты танцуешь лучше всех, тебе больше всех хлопают, а почему
всем носят цветы, а тебе не носят?
-Мама, - говорю, - у нас нет родственников.
-А разве это не народ носит?
-Нет. Родственники.
Потом я прихожу домой. У нас была одна комнатка, железная кровать
стояла против двери. Вижу, мама с головой под кроватью и что-то там
шурует. Я говорю:
-Мама, вылезай немедленно, я достану, что тебе надо.
-Мойше, - говорит она из под кровати. - Я вижу твои ноги, так вот,
сделай так, чтоб я их не видела. Выйди.
Я отошел, но все видел. Она вытянула мешок, из него вынула
заштопанный старый валенок, из него - тряпку, в тряпке была пачка
денег, перевязанная бичевкой.
-Мама, - говорю, - откуда у нас такие деньги?
-Сыночек, я собрала, чтоб тебе не пришлось бегать и искать, на что
похоронить мамочку. Ладно похоронят и так.
Вечером я танцую в "Раймонде" Абдурахмана. В первом акте я влетаю
на сцену в шикарной накидке, в золоте, в чалме. Раймонда играет на
лютне. Мы встречаемся глазами. Зачарованно смотрим друг на друга.
Идёт занавес. Я фактически ещё не танцевал, только выскочил на
сцену. После первого акта администратор подает мне раскошный букет.
Цветы передавали администратору и говорили, кому вручить. После
второго акта мне опять дают букет. После третьего - тоже. Я уже
понял, что все это- мамочка. Спектакль шёл в четырёх актах. Значит
и после четвёртого будут цветы. Я отдал администратору все три
букета и попросил в финале подать мне сразу четыре. Он так и
сделал. В театре говорили: подумайте, Эсамбаева забросали
цветами.
На другой день мамочка убрала увядшие цветы, получилось три букета,
потом два, потом один. Потом она снова покупала цветы.
Как-то мама заболела и лежала. А мне дают цветы. Я приношу цветы
домой и говорю:
-Мама, зачем ты вставала? Тебе надо лежать.
-Мойше, - говорит она. -Я не вставала. Я не могу встать.
-Откуда же цветы?
-Люди поняли, что ты заслуживаешь цветы. Теперь они тебе носят
сами.
Я стал ведущим артистом театра Киргизии, получил там все награды. Я
люблю Киргизию, как свою Родину. Ко мне там отнеслись, как к
родному человеку.
Незадолго до смерти Сталина мама от своей подруги Эсфирь Марковны
узнала, что готовится выселение всех евреев. Она пришла домой и
говорит мне:
-Ну, Мойше, как чеченцев нас выслали сюда, как евреев нас выселяют
ещё дальше. Там уже строят бараки.
-Мама, - говорю, - мы с тобой уже научились ездить. Куда вышлют,
туда поедем, главное - нам быть вместе. Я тебя не оставлю.
Когда умер Сталин, она сказала: "Теперь будет лучше".
Она хотела, чтобы я женился на еврейке, дочке одессита Пахмана. А я
ухаживал за армянкой. Мама говорила: "Скажи, Мойше, она тебя
кормит?" (Это было ещё в годы войны).
-Нет, - говорю, - не кормит.
-А вот если бы ты ухаживал за дочкой Пахмана...
-Мамa, у неё худые ноги.
-А лицо какое красивое, а волосы... Подумаешь, ноги ему нужны.
Когда я женился на Нине, то не могу сказать, что между ней и мамой
возникла дружба.
Я начал преподавать танцы в училище МВД, появились деньги. Я купил
маме золотые часики с цепочкой, а Нине купил белые металлические
часы. Жена говорит:
-Маме ты купил с золотой цепочкой вместо того, чтоб купить их мне,
я молодая, а мама могла бы и простые носить.
-Нина, - говорю, - как тебе не стыдно. Что хорошего мама видела в
этой жизни? Пусть хоть порадуется, что у неё есть такие часы.
Они перестали разговаривать, но никогда друг с другом не ругались.
Один раз только, когда Нина, подметя пол, вышла с мусором, мама
сказала: "Между прочим, Мойше, ты мог бы жениться лучше". Это
единственное, что она сказала в её адрес.
У меня родилась дочь. Мама брала её на руки, клала между своих
больших грудей, ласкала. Дочь очень любила бабушку. Потом Нина с
мамой сами разобрались. И мама мне говорит: "Мойше, я вот смотрю за
Ниной, она таки неплохая. И то, что ты не женился на дочке Пахмана,
тоже хорошо, она избалованная. Она бы за тобой не смогла все так
делать". Они с Ниной стали жить дружно.
Отец за это время уже сменил нескольких жён. Жил он недалеко от
нас. Мама говорит: "Мойше, твой отец привёл новую никэйву. Пойди
посмотри." Я шёл.
-Мама, - говорю, - она такая страшная!
-Так ему и надо.
Умерла она, когда ей был 91 год. Случилось это так. У неё была
сестра Мира. Жила она в Вильнюсе. Приехала к нам во Фрунзе. Стала
приглашать маму погостить у неё: "Софа, приезжай. Миша уже семейный
человек. Он не пропадёт. месяц-другой без тебя". Как я её
отговаривал: "Там же другой климат. В твоём возрасте нельзя!" Она
говорит:"Мойше, я погощу немного и вернусь". Она поехала и больше
уже не приехала.
Она была очень добрым человеком. Мы с ней прожили прекрасную жизнь.
Никогда не нуждались в моем отце. Она заменила мне родную мать.
Будь они сейчас обе живы, я бы не знал, к кому первой подойти
обнять.
Источник