Лосёвые чувячки

                                   ЛОСЁВЫЕ ЧУВЯЧКИ

     Телят до трёх месяцев охотно покупали в Армавире армяне, они выделывали кожу и шили из неё лёгонькие чувячки, которые почему-то имели определение «лосёвые».

     Тогда не задумывались над смыслом этого слова, а получалось бессмысленное сочетание – лосёвые чувяки из телячьей кожи, как в наше время «осетровая икра из кабачков». Иметь такую обувь – чаще всего её обладательницами были молодые девчата – считалось признаком достатка. Передок в чувяках обязательно имел замысловатый персидский рисунок, простроченный цветными нитками по красно-коричневой коже. Но был и недостаток в такой обуви: подошву делали из той же кожи, тонкой, совершенно не приспособленной для ходьбы по нашим ухабистым каменистым дорогам. Лосёвых чувячек хватало от силы на месяц, если они, конечно, не лежали, завёрнутые в тряпицу, до праздников. Наденешь на ноги – красота, душа радуется, а станешь идти – мука мученическая, все камешки болью отдаются в самом сердце. Сначала дырка протиралась под пяткой, затем ближе к носку. И всё! Мечта гоголевской Оксаны расползалась в ширину, приобретая почти круглую форму.

- А вы хотели, - подначивал отец, - чтобы вам сшили черевики на целый сезон? Нет уж, приобретайте на радость торговцам сразу три – четыре пары!

Корова привела бычка, значит, через два месяца можно его продать и купить лосёвые «лодочки» с очень даже непохожими на лодку закруглёнными носами. Но всё равно лодочки!

     Два раза в месяц правление выделяло грузовую машину для поездки колхозников на базар в Армавир. Телёнка погрузили в кузов, привязав на шею крепенькую короткую верёвку. Нюру посадили на доску-сидение около борта машины, сунули в руку поводок.

- Езжай с богом, да не продешеви, телят в прошлое воскресенье люди продавали по сто шестьдесят рублей. Стой на своей цене, всё равно купят. Знай, что на базаре два дурака — один продаёт, другой покупает.

     Нюра по дороге прикидывала в голове, сколько пар она может купить за одного бычка, получалось неплохо: две пары лодочек, ещё и останется двадцать рублей. Конечно, по наказу матери ей светила только одна пара, но помечтать-то можно.

     Машину бросало из стороны в сторону, люди то налегали друг на друга, то на короткое время выпрямлялись. Наконец за агролесом выехали на трассу. Грузовик мерно заурчал, кузов убаюкивающе подрагивал. Кто-то дремал, роняя голову на корзины и уклунки в руках. Нюра смотрела по сторонам, спать не хотелось, в голове весело звучала ритмичная песня:

Ходили мы походами в далёкие края,

У берега французского бросали якоря.

Бывали мы в Италии, где воздух голубой,

И там глаза матросские играли мискрамской...

     Сколько раз слышала по радио эту песню и никак не могла понять слова в последней строчке куплета. А петь-то хочется! Вот и придумала несуразицу, лишь бы в рифму. Подруга, услышав «чёрти что», долго смеялась, потом-таки открыла тайну непонятных слов: «И там глаза матросские туманились тоской». Но Нюра так привыкла к своей выдумке, что иначе не получалось, если, конечно, не петь вслух.

      Бычок Борька, наверное, не мог понять, едет машина или стоит на месте. А если стоит, то можно и спрыгнуть на землю, чего торчать здесь, уткнувшись мордой в Нюркин подол. И животное стало примериваться: поворачивал голову набок, к борту машины, косил почти вывернутым глазом – как тут, не слишком высоко? И вдруг, напружинившись всем телом, сиганул за борт. Нюра от неожиданности вскрикнула, но в какой-то миг сообразила, что верёвку надо выпустить из рук, иначе бычок повиснет снаружи. Люди заволновались, заговорили наперебой, кто-то уже стучал по кабине кулаком, чтобы водитель остановился. Двое молодых мужиков, не сговариваясь, спрыгнули на землю ловить бычка.

     А он, видно перепуганный, стоял шагах в десяти от дороги, никак не реагируя на подбежавших людей. Один спокойно взял прыгуна за болтающуюся верёвку, другой стал подталкивать сзади. Нюра заметила, что бычок хромает на переднюю ногу, потому и стоял, наверное. Взбудораженные героическим поведением бычка, люди громко обсуждали ситуацию, до самого города уже никто не дремал.

      Когда машина остановилась на скотном рынке, все засуетились, мигом забыли о происшествии и разбежались каждый по своим делам. Нюра с бычком осталась в кузове. Ну и что делать дальше? Кто увидит, что продают телёнка? Выручил шофёр. Став на колесо, заглянул в кузов и, ни о чём не спрашивая растерянную Нюру, сказал:

- Счас открою задний борт, вас будет видно. Не переживай, купцы найдутся.

     Сразу трое покупателей нависли на бортах с обеих сторон. Перебивая друг друга, спрашивали, почём бычок.

- Сто пятнадцать рублей забырай, - совал в руку свёрнутые в трубочку деньги молодой армянин.

     Нюра только вертела головой, не соглашаясь.

- А щто ты хочешь? – не отставал другой.

- Сто шестьдесят.

- О, будышь ты со своим тылком сидеть тут до вечера.

     И все трое, отлипнув от бортов, исчезли.

     Чтоб не зареветь, Нюра гладила бычка по шее, теребила за ухом.

- И что нам, Борька, с тобой не везёт? Поедем обратно домой, пропадай этот базар со своим шумом и удушливыми запахами. Жаль, конечно, не будет у меня, как у других, лосёвых чувячек.

     Покупатель-таки нашёлся. Пожилой армянин, оглядев бычка, сказал:

- Телята сегодня по сто пятьдесят. Хочешь, пойди узнай.

- Забирайте за сто пятьдесят.

     Шёл бычок за чужаком сильно прихрамывая и опустив голову. Нюре до слёз стало жаль телёнка-сосунка, хоть беги следом, чтобы вернуть его назад.

     Время уже было к полудню, люди, распродав что у кого было и купив всё необходимое, подходили к назначенному часу. Уходить за покупкой было опасно: водитель сказал, что никого ждать не будет, кто опоздает, пусть добирается вечерним рабочим поездом. Нюра сидела на том же месте, зажав в руке сто пятьдесят рублей. Они сильно пахли селёдкой.

- Ну что, - интересовались бабы, - купила лодочки? Каких только сегодня не было – и красноватые, и коричневые, и даже синие видели.

- Нет, не купила, мне не надо.

     Бабы замолчали, не стали приставать к расстроенной девчонке.

- Ну, все на месте? Поехали!

     Ноябрь, 2011 г.