Лица и маски

otshelnik-1 — 28.01.2025 В 00-е я порой покупал книжки патриотических ЛОМов. Обычно посмотришь «по диагонали» - и в сторону. Вроде бы и сам все понимал. К тому же точку зрения многих я знал еще по «Нашему современнику». А тут перебирал книги и открыл С.Г.Кара-Мурзу, причем наугад, и просто подивился созвучию мыслей. Хотя, с другой стороны, так и должно быть, «по диагонали-то» я его почитывал с 1989 года.

«Неподалеку от моего участка строит дом, как и я, и сажает картошку человек, в котором почти как для учебника соединились чудесные свойства и слабости русской души… Человек удивительно деликатный, хоть и выглядит медведем. Иногда приходил излить душу: родной завод, где проработал двадцать лет, совсем разворовали. А перед вторым туром выборов 1996 г. вышел я в огород понурый, а он меня пожалел и успокаивает: «Ты, Григорьич, не кручинься, не допустят, чтобы коммунисты пришли к власти».
Чем же ему так противны коммунисты? Он не читает газет и не смотрит телевизор – не жертва манипуляции. Равнодушен к историям о ГУЛАГе и не соблазнен приватизацией. Он просто счастлив ВОЛЕ. Его отправили в неопределенный отпуск, а ему и мало что надо, и у него отключилось чувство ответственности за страну в целом. Его мир – картошка, банька, маленькая внучка, с которой он катается по траве… Он не лентяй, встает с солнцем, но вырвался из индустриального «царства точности» и вернулся почти в язычество».

И у меня вначале 90-х появился сосед «по фазенде». Он купил участок рядом с обломком нашего родового «поместья», до этого почти одиноко стоявшим на «Барской стороне» села. Поставил добротный дом, разбил огород. Несмотря на свои семь классов образования, он был очень развитым и по-житейски мудрым мужиком. Кем он только раньше не работал: от таксиста до «мента». Либералов он ненавидел органически, интуитивно.
В 1996 году он голосовал за Лебедя, я не пытался его разубеждать, ощущая всю безнадежность этого занятия в отношении очень цельного и упертого человека.
А после выборов он как-то по-детски простодушно возмущался: «Ведь Лебедь мой голос фактически слил Ельцину!» Я не стал уточнять вслух, что свой голос Ельцину он фактически отдал сам. Отказ голосовать за коммунистов (хотя там были далеко не одни коммунисты) он объяснил так:

«Не хочется, как раньше, при коммунистах, стоять по стойке «смирно»…»

А что это означало?
В 90-е (в сорок с небольшим лет) он нигде уже не работал и не испытывал в этом ни малейшей потребности. У него в Москве осталась квартира, которую он периодически сдавал. У него был УАЗик с кузовом, который позволял ему подрабатывать грузовым извозом. Он периодически подряжался что-то строить дачникам, класть им печи. Он всегда находил себе дело, и, в общем, ему хватало.
Главное, он был ВОЛЬНЫМ человеком.

А что он понимал под этим своим - «стоять по стойке смирно»?
У нас вся эта «махновщина», как правило, ассоциируется с протестом против «изма» (обоснованным, необоснованным – не важно). На самом деле проблема намного глубже.
И фатальнее…

Дело в том, что основная масса населения на том же Западе, да, пожалуй, и по всему миру, всю жизнь «стоит по стойке смирно». Причем стоит так, как позднесоветскому человеку и не снилось.
Каждый рабочий день они встают по будильнику, наскоро завтракают, а затем садятся в свои «Пежо», «Фольксвагены» и «Тойоты» (а по большей части набиваются, как сельди в бочку, в автобусы, в вагоны метро и «электричек») и торопятся, боясь опоздать, на свои предприятия, к своим станкам и конвейерам, или в свои офисы, одним словом, к «местам своей трудовой славы».

Именно в этом круговороте проходит практически вся их жизнь. И этот круговорот является намного более жестким, нежели наш позднесоветский. Для многих, например, потеря работы – это настоящий крах, ведь их относительное благополучие, как правило, основано на кредите. Дом сразу же может оказаться «не твоим», «не твоя машина», и даже дети могут оказаться «не твоими», если надзорные органы решат, что ты не можешь создать им «необходимые условия».

Ну, не зависел советский человек до такой степени от своего места работы или службы. И советскому обществу были совсем не свойственны те стрессы и психозы жителей Запада, которые давно уже стали притчей во языцех, и даже вошли как правдоподобные составляющие в сценарии различных триллеров и боевиков. («С меня хватит!»)
И большей части владельцев своего мелкого (да, пожалуй, и среднего бизнеса) на том же Западе приходится не слаще, нежели их наемным работникам. Они все крутятся-вертятся в жестком царстве необходимости.

Нежелание «стоять по стойке смирно», бегство на ВОЛЮ – это вовсе не протест против именно «советизма», то есть не только и не столько отрицание «социализма» или «коммунизма», сколько нечто намного более универсальное, «общечеловеческое».
Это явление не столько антисоциалистическое, сколько АНТИСОЦИАЛЬНОЕ.
И то же самое в целом можно сказать про «антисоветизм» наших «белых», «православных», «монархистов», более трех десятилетий осеняемый такой же «антисоветской» РПЦ.

Строго говоря, потенциальное стремление к индивидуальной ВОЛЕ, как отражение жажды социальной бесформенности, утраты образа – это проявление стремления к смерти. Оно свойственно всем социальным организмам.

И одновременно всему живому свойственна воля к жизни, реализация которой всегда требует усилий. Жизнь не существует сама по себе, она требует усилий и постоянной победы над смертью, над собственной жаждой бесформенности, над собственным безобразием. Жизнь – это постоянная война с энтропией.
Тот же С. Кургинян вопиет:

«Общество отучают от усилий!»

Предложение неопределенно личное. Кто отучает общество-то?
«Ален Даллес»? Клаус Шваб?
Или это делают наши «родные» президент и патриарх, министры и митрополиты, а также вся их «королевская рать», опирающаяся в «середке» и «внизу» на армию «шатунов», жаждущих самоубийственной «свободы» разложения под «благородным» флером освобождения от «безбожного коммунизма»?
Ясно ведь, что речь идет о «системе».
«Вхожденчество» - это и есть апофеоз отсутствия собственного проектно-волевого начала.
На что опирается в народе пришедшая к власти в 1991 году «система», на волю к жизни? Или на волю к смерти?
Вопрос риторический. Ибо «по плодам их вы узнаете их».

* * * * *

Модерн это, прежде всего, концентрация усилий больших масс людей на определенных направлениях. Такую концентрацию не способно обеспечить традиционное общество с его относительной бытовой свободой.
В произведениях М. Шолохова нет описания природы ради самого описания, и нет бытовых размышлений героев, ради простого «оживляжа». Шолохов не «математик» Сальери-Солженицын, у него все содержит глубокий подтекст.
Подслушаем еще раз размышления колхозного завхоза Якова Островнова из «Поднятой целины», его послали выбрать-пометить деревья на порубку для строительства колхозной плотины.

«На краю отножины натесал штук шесть дубов, подошел к очередному.
Высокий, прогонистый дуб, мачтового роста и редкостной строевой прямизны,
горделиво   высился   над   низкорослыми,   разлапистыми,   караичами    и
вязами-перестарками…
Сделал надтес, надписал на обнаженной от коры боковине чернильным
карандашом "Г.К." и, откинув ногой сырую, кровоточащую древесным соком щепу, сел покурить. "Сколько годов жил ты, браток! Никто над тобой был не властен, и вот подошла пора помереть. Свалют тебя, растелешат, отсекут топорами твою красу - ветки и отростки, и повезут к пруду, сваей вроют на месте плотины... - думал Яков Лукич, снизу вверх посматривая на шатристую вершину дуба. - И будешь ты гнить в колхозном пруду, покуда не сопреешь…"
От этих мыслей Яков Лукич вдруг больно ощутил какую-то непонятную тоску и тревогу. Ему стало не по себе. "То ли уж помиловать тебя, не рубить? Не все же колхозу на пропастишшу... - И с радостным облегчением решил: - Живи! Расти! Красуйся! Чем тебе не жизня? Ни с тебя налогу, ни самооблогу, ни в колхоз тебе не вступать... Живи, как господь тебе повелел!"

Господь, вообще-то повелел налоги платить. Богу – богово, кесарю – кесарево. Он не возражал и против крепостного права, как исторической необходимости, так почему же колхозы по Якову Лукичу – это «не по-божески»? Впрочем, ход мыслей Островнова и их социальная база понятны.

«Тихий Дон».

«Солдатов помолчал и вдруг спросил:
– Слухай, а правду брешут ребяты, что ты из красных? Кошевой, не ожидавший такого вопроса, смутился:
– Нет… Ну, как сказать… Ну да, уходил я к ним… Поймали.
– Зачем уходил? Чего искал? – суровея глазами, тихо спросил Солдатов…
Мишка настороженно всматривался в лицо Солдатова, тронутое позолотой огневого отсвета, ответил:
– Право́в хотел добиться.
– Кому? – с живостью встрепенулся Солдатов.
– Народу.
– Каких же право́в? Ты расскажи. Голос Солдатова стал глух и вкрадчив. Мишка секунду колебался:
– Равноправия всем – вот каких! Не должно быть ни панов, ни холопов. Понятно? Этому делу решку наведут.
– Ты, значит, вон чего хотел… – Солдатов перевел дух и вдруг встал. – Ты, сукин сын, казачество жидам в кабалу хотел отдать?! – крикнул он пронзительно, зло. – Ты… в зубы тебе, и все вы такие-то, хотите искоренить нас?! Ага, вон как!.. Чтоб по степу жиды фабрик своих понастроили? Чтоб нас от земли отнять?! Мишка, пораженный, медленно поднялся на ноги… »

Или так.

«Григорий невесело усмехнулся.
— Один хохол на Украине, как шли на Польшу, просил у нас оружия для обороны села. Банды их одолевали, грабили, скотину резали. Командир полка — при мне разговор был — и говорит: «Вам дай оружие, а вы сами в банду пойдете». А хохол смеется, говорит: «Вы, товарищ, только вооружите нас, а тогда мы не только бандитов, но и вас не пустим в село». Вот и я зараз вроде этого хохла думаю: кабы можно было в Татарский ни белых, ни красных не пустить — лучше было бы…»

Это, конечно, дела давно минувших дней, так сказать, ретроспектива. Вполне понятная боль по уходящему традиционному обществу.
На самом деле, особый интерес представляют современные сетевые комментарии:

«Жизнь в тюрьме с бесплатным жильем, питанием (кому нужно образованием), где тебя охраняют от всех бед, отличается от жизни в свободной деревне, где человек практически один на один с природой и только опыт поколений предков помогает ему выживать. Но почему все стремятся вырваться в эту долбанную деревню, а не остаются в благословенном рае тюрьмы?»

Это уже настоящий гимн посмодернисткой безмозглости!
Начнем с очевидного.
Ничего не имею против сельской жизни - наоборот.
Однако никто особо не стремится насовсем (!) вырваться в «эту долбанную деревню», сельское население неуклонно сокращается. «Вырваться» стремятся только участники всевозможных «Русских Соборов», наполовину состоящих из служителей церкви. Но после окончания заседаний, где все речи этих «традиционалистов» носят «традиционно-антисоветский» характер, они, переговорив с ближними по новейшему смартфону, садятся в свои иномарки, как правило, люксовые, и едут в свое городское, для многих еще советское, «бесплатное жилье», отапливаемое и освещаемое все теми же советскими ТЭЦ. Проводить «декоммунизацию» в этой сфере они не намерены, и в этом плане наши «ильино-шмелевцы» буквально тождественны украинским бандеровцам. Не шибко-то далеко разошлись за три десятилетия почти параллельные дороги РФ и Украины в «семью цивилизованных народов».

Очевидно, что сам вышеозначенный «певец традиционного общества» сформировался именно в «тюрьме», где его «охраняли от всех бед». Подобного рода олигофрены могут рождаться только в безмятежном лоне чего-либо, в данном случае - позднего СССР. И он никогда не жил «один на один с природой», на его защите всегда стоял тот самый советский модерн или его нынешние остатки. Он стоял на его защите всей своей логистикой, транспортной системой, социальными службами, а, главное, технотронной мощью, в том числе и оборонной. «На коленке» в хозяйстве казака Солдатова или Мелехова эту технотронную мощь не создашь.
В том-то и дело, что никакого «опыта предков» у подобных мозговых мастурбантов изначально не было, нет, и уже не будет.

На самом деле перед нами публика, которая как раз и лишена этого опыта, он не был ею усвоен в процессе советского воспитания. Этот «опыт предков» заключался в том, что традиционное общество не может выжить рядом с агрессивными модернизированными сообществами Запада, а потому необходимо было найти свою, органичную форму модернизации и осуществить ее в кратчайшие сроки, любой ценой. Во имя выживания.

Модерн это сопряжение миллионов воль в единую волю.
Подобное нигде не происходило и не происходит полностью «добровольно и с песней». В реальном масштабе времени не только плач по традиционному обществу вполне понятен, но понятна даже попытка защитить уходящий тип общества с шашкой наголо (понять - не значит оправдать).
Реальных прототипов Мелеховых, Солдатовых, Островновых вполне можно понять, они не вызывают оторопи, они органично и естественно проживали свои жизни в своем времени на трагическом изломе эпох и в массе своей были людьми цельными, и отнюдь не фальшивыми. За свои представления и взгляды они платили своими судьбами.

А вот стремление наших современников жить чужими жизнями, оперировать мыслями и чувствами людей совсем из других эпох представляется явлением, в духовном плане по-настоящему страшным, со стороны это производит впечатление зачастую просто тошнотворное. Это означает, что своего лица подобные персонажи так и не обрели, а ведь обрести его можно только в той среде, где человек родился, воспитывался и рос. Это означает, что они не сложились как личности. В чужой эпохе, отстоящей от современности на три-четыре поколения, ЛИЦО обрести невозможно, в лучшем случае там можно надыбать только МАСКУ.

Проблемы развитОго модерна, в сущности, носят общий характер. Модерн объединяет и структурирует массы для решения сложнейших задач, недоступных для решения в рамках традиционного общества.
Просто в СССР это единение носило мобилизационный, а потому неизбежно централизованно-государственный характер.
А на Западе оно формировалось постепенно, столетиями, как плод «частно-государственного партнерства», что создавало и создает иллюзию «свободы».
Вот только крови и слез на этом долгом западном пути было пролито неизмеримо больше, нежели в результате аккордной мобилизационной (а потому неизбежно репрессивной) ленинско-сталинской модернизации.

Капиталистическому модерну постмодернистское разложение свойственно не в меньшей степени, нежели социалистическому. Не так давно мы наблюдали на Западе эту вспышку внезапного отвратительного «покаяния».
«Прости нас, Джордж Флойд!» (Ничего не напоминает?)

«Покаянцы» воспитывались в безмятежном лоне западного общества. Да, оно тоже для многих было по-своему безмятежным, по-другому, конечно, не так, как позднесоветское, но было. И оно стало особо безмятежным после разрушения СССР, ибо исчез мобилизующий фактор холодной войны, требующий соответствующей внутренней дисциплины, а плоды победы, в том числе и материальные, только интенсифицировали моральное разложение Запада.
Речь идет о той категории духовно несформировавшихся людей, которые в силу патологического эгоизма и эгоцентризма на сострадание к ближнему в принципе не способны. И здесь нет ничего парадоксального: подобная асоциальность всегда требует своей сублимации через прямо противоположные «благородные» социальные «идеологии» и институты. «Покаяние» и призывы к нему здесь обычное дело.

Если говорить о нашей стране, то носители наиболее неправославных и нетрадиционных социальных комплексов и психологических установок просто фантастически тяготеют к эксплуатации именно православно-традиционных форм для их утверждения и реализации. И не просто тяготеют - они эту сферу давно приватизировали и даже установили там свой постмодернистский террор.
Их фейковое «покаяние» весьма удобно именно тем, что их самих оно ни к чему не обязывает. Но при этом оно дает им ощущение морального превосходства не только над остальными согражданами-современниками, но и позволяет, расчеловечивать предшествующие поколения. Подавляющее моральное превосходно последних они подсознательно осознают, но принять этот факт, вместить его и пережить эту коллизию они не в состоянии.

И именно это психологическое противоречие, порожденное, с одной стороны, подсознательным ощущением собственной ущербности, а, с другой стороны, жаждой личного и социального самоутверждения (на самом деле ничем не обеспеченного) рождает в них едкую ненависть к русскому модерну, к советской эпохе.

* * * * *

Честно говоря, размышляя об опасностях, которые несет в себе воспитание в безмятежном лоне чего-либо, я порой думал – а не преувеличиваю ли я этот фактор? На самом деле я ломился в открытую дверь.

С. Кара-Мурза.

«Со сменой поколений мы совершенно неожиданно стали обществом сытых (точнее, обществом людей уже не имеющих сигналов голода в своей телесной памяти). А до этого мы были обществом, где на нервную систему каждого действовали эти сигналы. Выходит, это два совершенно разных типа обществ, и они должны быть устроены существенно по-разному. Никакие рассказы стариков о голоде не заменят этих сигналов (в массе, а не в отдельных людях)».

Человеческая память с непонятной настойчивостью сохраняет подчас совершенно незначительные и на первый взгляд малосодержательные бытовые эпизоды, которые на самом деле однажды «выстреливают» и, будучи сами по себе совершенно никчемными, оказываются, тем не менее, необходимыми пазлами большой, исполненной глубокого смысла картины.

Помнится, однажды шли мы с бабушкой во второй половине 60-х на станцию, каникулы заканчивались, и мы покидали «родовой дом», используемый как дачу (бабушка тоже была городской жительницей, но не москвичкой). Идти нужно было километра четыре, и еще в самом начале пути, еще на околице села захотелось мне пить. Бабушка предложила зайти к «тете Поле», они дружили еще «в девчонках», несмотря на сословные различия.
Тетя Поля была маленькой улыбчивой старушкой, жила в обычной добротной «колхозной» пятистенке, которая, конечно, была существенно меньше нашего дома. (Во время войны в нашем доме был госпиталь для раненых летчиков. Небольшой госпиталь, но был, хозяева тогда потеснились на кухню.) Тетя Поля налила мне из самовара в мутный с белесыми разводами стакан теплой, пахнущей сосновыми шишками воды, и я сразу пожалел, что мы зашли. Нужно было потерпеть, а на станции я бы купил в сельпо или в «железнодорожном» бутылку лимонада за 22 коп.
Но делать было нечего, и из вежливости я отпил полстакана.
- Как живешь, Поля? – спросила бабушка.
- Ничего живу. ХОрОшО живу, - ответила тетя Поля по-владимирски окая. И, улыбнувшись, добавила в доказательство сказанного:
- Вон, белый хлеб со стола не сходит.
При этом она указала на лежавший на столе начатый батон «за тринадцать», завернутый в газету (полиэтиленовые пакеты в обиход еще не вошли).
«Ни хрена себе!» - подумал я: «Как мало «им» надо».
Мне и моим сверстникам тогда (в 13 лет) нужно было уже неизмеримо больше.

СССР был создан, отстроен и защищен вот этими «тетями Полями» и их мужьями, а также поколениями их детей.
А вот поколения внуков – это было уже другое.
Это было «другое» во многом именно потому, что предшествующим поколениям все удалось. За это пришлось заплатить высокую цену, как заметил один французский маркиз: «Русские всегда выбивались из сил во имя будущего».

Однако то, что дается даром, не ценится.
Как можно что-либо сделать «ценностью» только на словах, пусть даже и с помощью видеоряда?
Отец рассказывал, как они после войны «за полтора месяца» совершали что-то невозможное, кажется, в Запорожье «домны ставили», или что-то в этом роде.

«И одна постоянная мысль – что бы пожрать, что бы пожрать, вот вы молодые не знаете, что такое чувство постоянного голода».

Нет, мы этого не знали. Чтобы знать чувство голода (не тогда, когда проголодался, а «по жизни»), это чувство надо лично испытывать, его надо пережить.
В позднем СССР, например, появилась категория детей, которые «плохо едят». Это доставляло серьезные хлопоты и родителям и работникам дошкольных учреждений. Совершенно невозможно представить себе чеховского Ваньку Жукова или реального Ваню Федченкова (будущего митрополита Вениамина), а также их сверстников, которые бы «плохо ели».

«Мяса в обыденной жизни не видели…»
«Мама, хлебца…»
(Это митрополит Вениамин)

Да, что там «простые мужики», даже в семьях, подобных тем, где воспитывались моя бабушка или дед, среди их многочисленных братьев и сестер невозможно представить себе детей, которые бы «плохо ели». Конечно, тетя Поля «в девчонках» могла только безнадежно мечтать питаться так, как питались в семье моего прадеда, однако строгая дисциплина питания была и у моих.
Белый хлеб – только по воскресеньям и праздникам, мука пшеничная не для обыденного пользования. Масло сливочное на хлеб – это разврат! Этого не было вовсе. Было «масло коровье», топленое, но это только для готовки, например, только в пшеничные пироги. Яйца – то же самое. В РИ душевое потребление яиц составляло всего 48 штук в год, а в позднем СССР – уже порядка 300. «Что-то я, мам, проголодался, сделаю я себе яичницу», - такого быть не могло в принципе.

Со своими советскими запросами я не смог бы жить даже в семье своего прадеда, ну, разве только в семье его родного брата, жившего в Москве и принадлежавшего уж совсем к узкому кругу по-настоящему богатых людей, составлявших жалкие доли процента.

Протоиерей А. Ткачев заметил, что мы, советские - «дворяне по мозгам», имея в виду классическое советское образование.
Да не только «по мозгам», мы «дворяне» по всем своим запросам, а потому ничто «дворянское», в том числе и то, что сгноило РИ, нам не чуждо. Вот только в РИ дворяне составляли всего порядка 1% населения, а у нас в позднем СССР их было уже 99% .

- Здравствуйте Елена Николаевна.
- Доброе утро. Плохо едят.
- Хм…
- Товарищи, минутку внимания. Сегодня завтрак в детском саду у нас отменяется. Мы совершим полет на космической ракете на Марс. Прошу вас, возьмите в руки космические ложки, подкрепитесь основательно, ракета до обеда на землю не вернется.

Конечно, это кинохохма, но она отражает историческую реальность. Увы, вот из таких детских садиков вышли и будущие убийцы СССР, которые и по сей день продолжают проводить политику, направленную на неуклонную деградацию общества. (Против самих советских детских садиков я, конечно же, ничего не имею.)
Из этого же «инкубатора» вышел и процитированный выше «певец» якобы «традиционного общества», прославляющий жизнь в «свободной деревне»,

«где человек практически один на один с природой и только опыт поколений предков помогает ему выживать…»

Какой еще опыт выживание «один на один с природой» может быть у такого «умника», какой еще «опыт предков», если даже естественный для традиционного общества священный рефлекс принятия пищи был заторможен в силу полной гарантированности ее наличия! Вся эта «традиционалистская» болтовня наших перманентно сытых сверстников преисполнена поистине детсадовской умозрительностью.
Реально в России существовал только один тип традиционного общества.

«Пожимаясь от холода, студент думал о том, что точно такой же ветер дул и при Рюрике, и при Иоанне Грозном, и при Петре и что при них была точно такая же лютая бедность, голод, такие же дырявые соломенные крыши, невежество, тоска, такая же пустыня кругом, мрак, чувство гнета — все эти ужасы были, есть и будут, и оттого, что пройдет еще тысяча лет, жизнь не станет лучше».
А.П. Чехов. Студент.

Любые другие варианты «традиционного общества» - не более, чем детсадовские фантазмы наших «бело-православно-монархистов», инфантильно проецирующих гарантированную сытость эпохи советского модерна на эпоху чеховского Ваньки Жукова.
Суть такого «традиционализма» понятна – это «благородный» предлог для социального дезертирства малодушных и ущербных в некую нишу безволия и безответственности, насельники которой способны заниматься только одним – паразитировать на остатках модерна и его же разрушать своей едкой ненавистью.

Советский модерн, как всякий модерн, требовал постоянного творческого восхождения, и именно люди, творчески бесплодные, неспособные на серьезные умственные и духовные усилия (само по себе это не так страшно), но при этом необоснованно амбициозные (а вот это уже гремучая смесь), стремились к инверсии «условий игры», при которых именно они должны были стать «царями горы». Это и означало демонтаж советского модерна, фактически остановку всякого развития под предлогом «возвращения к истокам».

Логически, в рамках рационального, доказать целесообразность и моральную обоснованность подобной инверсии невозможно. Вот почему они так яростно начали экслуатировать религиозную тему, безапелляционно объявляя все то, что этим духовным и умственным лентяям было недоступно, а потому противно – атрибутами и феноменами т. н. «безбожного коммунизма».

* * * * *

С. Кара-Мурза.

«В. Розов как-то в беседе со мной сказал, что человечество с достоинством прошло испытание голодом. Но не факт, что оно выдержит испытание сытостью. Но важную вещь мы тогда с ним не заметили: во всем человечестве было одно сытое общество – СССР».

Дело не в том, что мы не замечали уникальности СССР, она была очевидна, мы выводов из этого не делали. Моральное падение сытых может быть связано даже не с поколенческим разрывом, это может происходить в рамках одной человеческой судьбы.

— Я не трус, ты знаешь! — крикнул Сыромягин. — Ты ж меня знаешь по лагерю…
— Не только беда испытывает, — сказал Топорков устало. — Благополучие тоже испытывает. Храбрый ты был от отчаянья, а сытый ты — трус…

Модерн это не отрицание традиции. Это ее продолжение в новых формах.
А вот постмодерн, как отрицание модерна, это, априори и отрицание традиции тоже. Порывая с модерном, социальные дезертиры ни к какой традиции возвратиться не могут, они предлагают только архаику, внешние, давно омертвевшие формы старого общества. Только откровенно бесноватые (т. е. социально неорганичные люди) могут предлагать «разорвать» исторический процесс в конце ХХ века, дабы «подключиться» к его «правильному» началу. У детсадовской шелупони замашки демиургов.

А потому нет ничего удивительного в том, что возвращение к «традиционным ценностям» сопровождается их поистине чудовищным погромом.
В разлагающей свободе («воле») есть своя прелесть.
И то, что людей, по мнению Кургиняга, отучают от усилий (освобождают от их необходимости), увы, и является главной причиной поддержки массами нашего руководства.

«О, мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас как дети за то, что мы им позволим грешить…»

Наши «освободители от безбожного коммунизма» изначально ничего другого народу и предложить не могли. Последствия - соответствующие.

Представители РПЦ обличают (и то не часто) лишь омерзительные ПОСЛЕДСТВИЯ политики светских властей (просто «сан» обязывает), сами же власти и их политику они всемерно поддерживали и поддерживают. Это естественно, и те, и другие «пацаны» вышли из одинаковых советских «дворов». При этом разрушительные последствия «освобождения от безбожного коммунизма» они стремятся максимально оторвать от актов, их породивших, и представить, как наследие самого «безбожного коммунизма».

Таким образом обретается полная безответственность их социального «творчества» по нисходящей.
Это одна из «прелестей» постмодерна, который можно описать одним предложением:
Истина – это только то, чего мы, живущие здесь и сейчас, сладострастно желаем, независимо ни от чего: ни от реальной истории, ни от фактов, ни от логики, ни от практических результатов нашей деятельности, ни от каких либо идеологий и даже религиозных доктрин. Напротив, все перечисленное должно подчиняться «истинности наших представлений» и служить их обоснованию.

* * * * *

Говорят, что

«там, где зреет смертельная опасность, там растет надежда на спасение…»

Звучит красиво, обнадеживающе.
Плохо только то, что мы этого практически не наблюдаем.

Сохранено