ЛЕВИТАНСКОМУ - 100 ЛЕТ

tania_al — 22.01.2022 Сегодня Юрию Левитанскому исполнилось 100 лет.
Он очень дорог для меня. И к этой дате написалось эссе о нём, о его особой интонации "проводника" в молчащие глубины души.

НЕВОЛЬНАЯ МОЛИТВА


Может ли голос человека быть драгоценным сам по себе?


Первое, ещё детское, ощущение от стихов Левитанского – сквозь «интеллигентную» оболочку вдруг прорывает древняя энергия заговора, искусство забарматывания ран, исцеления. Ты вслушивался, подчиняясь ритму… А хирург тем временем без анестезии извлёк осколок из тела. Близкий отсвет войны, но ещё глубже – шаманство целителя и проводника.

Казалось бы, несочетаемое: шаманить – и вразумлять, растолковывать, направлять на путь. Но ему удалось. Левитанский вошёл в сознание как чуткий, но непререкаемый наставник, чей авторитет – вне сомнения, хотя он и твердит своё очень тихо, словно нашептывая из глубины сна:


«Всего и надо, что вчитаться, – Боже мой,

Всего и дела, что помедлить над строкою –

Не пролистнуть нетерпеливою рукою,

А задержаться, прочитать и перечесть»


Льдины замерзающего мира в его стихах расталкивает, будто багром, сила личной обращённости к собеседнику, настойчивое взывание от «ты» – к «я». Не стихает неведомо откуда идущий гул утешения. Даже в полной заброшенности и тоске у поэта находятся силы создавать пространство речи для того, кто оставил его в пустыне:


«Дитя мое, моя мука, моё спасенье,

мой вымысел, наважденье, фата-моргана,

синичка в бездонном небе моей пустыни,

молю тебя, как о милости, – возвратись!»


«Синичка в бездонном небе моей пустыни» – эта строка держит всё многоэтажное и сложное стихотворение, как Божья воля – вселенную. Этой малой искорки, крупинки, крохотного зёрнышка оказалось достаточно, чтобы привести в движение почти эпический размах стиха и экстатическую силу молитвы. Особая, удлинённая, как бы удвоенная, строка Левитанского во многих его стихотворениях вновь и вновь возвращает читателя в пустыню – ради того, чтобы вывести из неё. Напоминает и обломки корабля, потерявшиеся в безбрежности моря.

Но реальный масштаб и динамика стихов Левитанского – не море, а упорство речного потока, вынужденного торить себе русло по нехоженой земле. Нитка реки по-своему бесконечна. Её поэт и наматывает на руку, чтобы забросить, словно леску, как можно дальше. Уход на речную глубину, а потом возвратное движение на поверхность, – ритмическая и действенная основа многих стихов Левитанского. Придаёт самому поэту неожиданное сходство с поплавком, полностью зависимым от появления рыбы – и рывка невидимой руки.


«В стихотворенье –

Как в воду,

Как в реку,

Как в море,

Надоевшие рифмы

Как острые рифы,

Минуя,

На волнах одного только ритма

Плавно качаюсь.

Как прекрасны

Его изгибы и повороты,

То нежданно резки,

То почти что неуловимы!

Как свободны и прихотливы чередованья

Этих бурных его аллегро

Или анданте!»


Поэт, погружённый в речь и ведомый её внутренними течениями, сам – без лодочки стихотворных «канонов» – добирается до первоисточника ритма. Это одно из свидетельств бессознательно-библейских корней голоса Левитанского, подсказывающее ряд: речка – купель – крещение – духовное рождение.

Но откуда приходят библейские темы и смыслы к человеку неверующему – осознанно? И почему-то знающему, что слово не родится без отклика.

Благая весть проникает в мир через речь, общение… Рай Левитанского – это разговор, не знающий о времени. Райское состояние – когда понимание предшествует мысли и слову. Оно изначально. Разговор пребудет с «нами» и «вами», и вопреки переменам свяжет разделённые эпохи. Ад для поэта – разлучённость без надежды. Каждый – сам по себе, никто никого не слышит.

Его весть – о голосе, который не стихнет. Почти нет строк, рождённых вне собеседования, не обращённых персонально.


«Ах, друзья мои,

как замечательно было б…»


Но глубинный ритм стиха отрицает обыденную речь («Не поговорили»). Через ритм – выход к космосу, в большое вселенское Время.


«Мы и сами –

круженье космической пыли,

мы малые ритмы Вселенной.

Все планеты и звезды,

трава и цветы,

и пульсация крови,

искусство,

политика,

страсть –


только ритмы,

одни только ритмы.

Такова и поэзия, кстати, –

её стержень, и ось, и основа –

напряжение ритма,

движение речи,

пульсация слова.

Вы, возможно, заметили,

как я легко

обхожусь временами без рифмы,

но без ритма –


о нет, извините,

без ритма всему наступает конец,

это смерть,

ибо только она

существует вне ритма,

и не оттого ли

мы над ней водружаем

свои сокровенные ритмы –

величавые ритмы прощальной молитвы,

колокольного звона

тяжёлые мерные ритмы,

звуки траурных маршей,

написанных

в ритме рыданья»


Строка создаёт будущее, голос длит его. Малый ритм стиха отражает большой ритм исторического, а в перспективе – и космического – разговора.


«И снова будет дождь бродить по саду,

и будет пахнуть сад светло и важно.

А будет это с нами иль не с нами –

по существу, не так уж это важно»


Это история становления своего голоса в пустоте. Нащупывание права на голос – когда он ничем не поддержан, кроме души. Начиная с 1970 года, почти Левитанский не вспоминает в стихах войну и большую историю. Один из его экспериментов – говорить лишь «от себя», изнутри, без опоры на внешнее. Прямым текстом. Как на духу.


«В наше время

демонстраций,

манифестаций,

всевозможных шествий

вижу себя

в одной из колонн

с транспарантом,

на котором начертано

самое моё любимое,

заповедное,

сокровенное,

от которого

дух у меня захватывает –

нет, не названье,

нечто гораздо большее,

чем названье

(жизни? судьбы? пути?),

возглас отчаянья,

крик о помощи,

мольба о помилованье –

это я,

это я, Господи,

Господи,

это я!»


Открытость и доверчивость его стихов – от стремления заново родиться, как в первый день творения. Омыть себя потоками речи, обелить. Седина – не только знак старости, но и символ чистоты, к которой приходишь с годами. И обретаешь, благодаря ей, право обратиться поверх голов современников к будущим собеседникам – из другого времени и поколений:


«Я, побывавший там, где вы не бывали,

я, повидавший то, чего вы не видали,

я, уже т а м стоявший одной ногою,

я говорю вам – жизнь всё равно прекрасна»


Левитанскому удалось через обыденную речь пробиться к первоисточнику молитвы – персональной и первозданной, из первых рук полученной. Не формальной, а идущей из глубины, как раскрытие внутреннего голоса.

Всё же в большинстве стихов Левитанского молитва адресована не Господу, а неведомым людям – когда бы они не жили. Поэтому она естественным образом преображается в мантру, с помощью которой человек гармонизирует собственную глубину.


«Проторенье дороги, евангелье от Сизифа,

неизменное, как моленье и как обряд,

повторенье до, повторенье ре, повторенье мифа,

до-ре-ми-фа-соль одним пальцем сто лет подряд.


И почти незаметное, медленное продвиженье,

передвиженье, медленное, на семь слогов,

на семь музыкальных знаков,

передвиженье

на семь изначальных звуков, на семь шагов,


и восхожденье,

медленное восхожденье,

передвиженье к невидимой той гряде,

где почти не имеет значенья до или после,

и совсем не имеет значенья когда и где,


и дорога в горы,

где каждый виток дороги

чуть выше, чем предыдущий её виток,

и виток дороги – ещё не итог дороги,

но виток дороги важней, чем её итог»


В силах каждого – чтобы внутренняя речь не оборвалась в пустоте и хотя бы издалека была кем-то услышана и подхвачена.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив