Лассо красивых слов

maria_amor — 23.01.2012 ...слухи по Верхней Галилее разносятся быстро, особенно если дружишь с вездесущей Хен. В один из вечеров у дверей моей кибуцной комнаты меня поджидает мотоциклист. По тому, как вздрагивает мое сердце, я издалека узнаю в наезднике Дакоту.
– Маша! – голос его мягок, глаза требовательны. – Я только что из Ливана... – Я начинаю подозревать, что где-то на границе стоит плакат, призывающий возвращающихся в Израиль солдат не забыть посетить в кибуце Гадот одинокую Машу. Из последних сил делаю шаг назад:
– Хен сказала, что ты женат!
И сразу сожалею, что выдала себя этим сбором информации. Но поздно. Ковбой набрасывает лассо красивых слов:

– Мы с женой расстались. Видит Бог, я этого не хотел. Я бы все терпел и дальше... Но раз так, значит, это судьба... А когда я услышал, что и ты рассталась с Рони, я сразу понял, что наша встреча была не случайна...

Он сажает меня на BMW и везет в ресторан «Веред а-Галиль», где месяц назад, еще до ливанской операции, мы встретились впервые. Тогда за нашим столом было полно народа, в том числе благородного вида старикан, про которого шептались, что он потомок дома Романовых, тихо доживающий свой век в галилейском пансионате. В тот раз Дакота рассказывал истории из своей лихой ковбойской жизни, улыбался и смотрел на меня так, как давным-давно не смотрел Рони. Обломок дома Романовых, не понимающий ни звука ни по-русски, ни на иврите, упорно пытался обсудить со мной судьбу своей исторической, а моей доисторической родины, но даже его знание множества европейских языков не могло спасти наш политический дискурс – в кибуце мой французский захирел окончательно, выжитый дикорастущим ивритом.

Теперь мы с Дакотой одни, без августейших изгнанников. Мы пьем холодное пиво, пахнет полынью, между нами трепещет свеча, из динамиков несется: «It's the eye of the tiger, it's the thrill of the fight, Rising up to the challenge of our rival» Моя душа задыхается от волнения и счастья. Дакота глядит на меня проникновенно и накрывает мою ладонь своей.
– Эта песня обо мне... – говорит он многозначительно. И переводит: – «Я прошел всю дистанцию, я снова на ногах... ...выживший преследует свою добычу... не отпускай свои мечты, ты должен сражаться за них!»...
– Расскажи про Ливан, – лепечу я, пробуя себя в роли преданного тыла.
Но полковник не будет рассказывать о том, что прошел и пережил в долинах и горах Ливана. Не для того там пали его товарищи, не для того он выжил, чтобы производить на меня впечатление! Когда я смотрю в серые глаза Дакоты, во всем, что он говорит, и еще больше в том, о чем недоговаривает, мне ясно видится глубокое, таинственное значение. Так же, как он, я знаю, что «Survival» поет и обо мне. У нас уже есть наша песня!
Он пережил бесконечно много и когда-нибудь обязательно поведает мне обо всем. У него не вырывается ни одного плохого слова о бывшей жене, и я ценю его благородство. За его пояс заткнут пистолет, и он ненавязчиво дает понять, что при его роде занятий это не простая предосторожность. Я, конечно, вижу, что ковбой завлекает меня в свои сети, но тем приятнее, что мужчина, намного старше меня, с таким жизненным опытом, увлечен мною и распускает павлиний хвост, как мальчишка. Все в нем необыкновенно, даже прозвище, полученное за лихую верховую езду. Он восхищает меня.

Я звоню маме, и радостно объявляю:
– Мама, я не приеду в Иерусалим! Я полюбила замечательного человека! Я остаюсь здесь, в Галилее!
– Кто этот замечательный человек? Что он делает?
– Он полковник, только что вернулся из Ливана! Ему тридцать девять лет. Он настоящий ковбой! У него пастбища и лошади и много коров!
– А жены с детьми у него, случайно, нет?
– Нет, конечно! – спешу я успокоить мать. – То есть, была, но она от него ушла. Точнее, его выгнала, а сама осталась. Со всеми тремя детьми! – Мама молчит. Я догадываюсь, что радость ее умеренна. – Мама, неужели тебе не хочется, чтобы я, наконец-то, была счастлива? Что бы меня, наконец, кто-то по-настоящему любил?
В мамином голосе звучит не столько радость, сколько отчаяние:
– Ты что, Маш, решила в двадцать лет в гроб лечь и крышку над собой гвоздями забить?
Я бросаю трубку.

Свою жизнь испортила, а теперь хочет испортить и мою! Она мне завидует! Несчастна сама и поэтому не верит, что кому-то может быть хорошо! Вновь и вновь запускаю раздобытую кассету с песней «Еye of the tiger», и, смотрясь в зеркало, представляя, что это он мной любуется, часами жду, когда мой возлюбленный приедет за мной и мы вновь будем носиться на его старом джипе по всем закоулкам Верхней Галилеи. В кибуцную столовую я больше не хожу, не хочу сталкиваться с Рони. Вот и сегодня ужин мне приносит верная Хен.
– Маш, зачем тебе это надо?
– Я люблю его! – моя хрупкая, моя несчастная счастливая любовь, я буду защищать тебя ото всех! - Дакота - первый человек в моей жизни, который смеет жить по своим собственным правилам!
- Первое правило человека, живущего по своим правилам - не набивать лодку балластом. У вас абсолютно ничего общего. И, помимо того, у него некоторым образом имеется жена!
– Она его выгнала! Он ее больше не любит!
– Интересно, что он такое натворил, что она его выгнала? Жену, значит, он больше не любит? И детей, что, тоже больше не любит? Его младшей, кстати, всего два года! Значит, их разлюбил, теперь только тебя любит? Я его жену знаю, – добавляет Хен.
Разумеется. Если кто-то живет в радиусе ста верст, Хен его знает.
– Какая она? – Боже, сделай, чтобы она оказалась злой, сумасшедшей, распутной и уродливой! Я спасу детей.
– Красивая, высокая блондинка, в мошаве живет. Держит коз, продает козий сыр. Я о ней много слышала, она ему подходит, она ему пара. – Каждое слово убивает меня наповал. – Просто так, без причины, мужа бы не бросила. Да скорее всего, и не бросала, так, отдыхает от поганца. Сжалится и возьмет назад. Куда она денется, с тремя детьми. А он и рад пошалить. Ее тобой дразнит. Ей уж небось давно передали, что вы неразлучны. Мужчины часто используют женщину только для того, чтобы забыть другую, или, наоборот, вернуть.

Сделав свое черное дело, Хен уходит, я остаюсь одна. Спать не могу. Жить тоже. Почему я не курю? Не пью? Я не могу пешком ночью побежать в Рош-Пину и спросить его... что спросить? «Правда, ты не используешь меня? Правда, ты никогда не вернешься к жене? ...и к детям?.." Я - балласт?! Вспоминаю, как приятно было слышать, когда он ласково говорил: "Ты для этого слишком нежная". Или: "Это не для тебя". А когда он вздохнул: "Ты для меня чересчур юная", принялась убеждать, что его возраст мне нисколько не мешает! Невыносимо мешает, но этого он не замечает, ошиваться и дальше в кибуце, где я перестала работать, перестала участвовать в жизни коллектива, где подстерегает Рони и угрожает застрелить и себя и меня. Даже хуже, гораздо хуже - сначала меня, а потом уже себя! Все лето прошло в поджидании свободного, как тигр, Дакоты, который появляется у моего порога, когда ему вздумается.
Я бы кричала, если бы это помогло. Если бы не боялась, я бы с собой что-нибудь сделала, лишь не было так больно. Но, трусиха, я только залезаю в постель, и хватаюсь за «Историю королевства крестоносцев». Приключения и злоключения этих давно истлевших людей захватывают и отвлекают меня. Они продолжали жить и любить, несмотря на все утраты. Уж как-нибудь смогу и я... Через бесконечные века отважные рыцари и прекрасные принцессы протягивают мне руку сочувствия и помощи.

Утром звоню маме и сообщаю, что приеду, как только раздобуду грузовик для перевозки.
Мама говорит голосом из детства:
– Приезжай поскорее, глупый заинька...
В последний раз объезжаю верхом на своей славной Моне окрестности Гадота, любуюсь дымчатыми холмами и вдыхаю тревожный запах горькой полыни. Я страдаю и грущу изо всех сил, но решение принято. Хен передала Дакоте мое прощальное, вдумчиво составленное письмо, но отважный герой не ринулся «не отпускать свои мечты и сражаться за них!». Быть может, рядом играли другую песню.

Я уехала в Иерусалим и поступила в университет, и там ждали меня мои верные крестоносцы.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив