Куно Фишер о Лейбнице

gignomai — 24.07.2023

В продолжение вот этого.

В ходе своего самообразования, которое и составляет предмет его главной заботы, Лейбниц умеет везде оставаться в выигрыше, и так как в его глазах нет ничего вполне превратного и ложного, то у всех он находил что-то такое, из чего можно извлечь пользу, не смущаясь чужими ошибками. Он слишком увлечен познанием нового, слишком занят собственными идеями и слишком углублен в свое дело, чтобы критически относиться к другим. Полнота собственных духовных дарований делает его равнодушным к чужим недостаткам; он повсюду ищет возможности приобрести для себя что-либо ценное, и ему недосуг замечать чужие изъяны, а если он и замечает их, то судит о них снисходительно, как ум превосходящий — об уме ограниченном, как великое — о малом, которое даже при всех своих слабостях и недостатках не может быть совершенно бесплодным и бесполезным. Эта мягкость суждения, которую легко принять за недостаток критической проницательности, является выдающейся чертой его характера, отличающей его от Лессинга и cближающей c Гёте; у последнего подобное отношение к делу являлось следствием подобного же духовного строя. Великие гении редко бывают строгими цензорами. Они слишком заняты собой, чтобы входить в подробное рассмотрение чужих творений. В этом, наряду с универсальным образом мыслей, отвергающим совершенное исключение чего бы то ни было, присутствует и величественный эгоизм, заставляющий этих гениев незлобиво относиться к другим и смягчать свои суждения. Подобно королям, они должны быть снисходительными и любезными. Лейбниц говорит о себе в одном из своих признаний: «Я не презираю почти ничего и критикую меньше, чем кто-либо. Это может показаться странным, но я одобряю почти все, что читаю, ибо знаю хорошо, как по-разному можно смотреть на вещи; таким образом, во время чтения я наталкиваюсь на многое, что говорит в пользу автора или его защищает. Поэтому редко случается, чтобы мне не нравилось что-нибудь в читаемом... хотя одно приходится мне по вкусу больше, другое меньше. Мой духовный строй таков от природы, что в сочинениях других я ищу больше собственной пользы, чем чужих недостатков. Не мое дело отыскивать и читать полемические сочинения».

Мягко относясь к чужим ошибкам, Лейбниц относится терпимо и к чужим мнениям. Эта толерантность является у него не сознательно возложенной на себя обязанностью, каковой ее сделало Просвещение, и не следствием равнодушия, как у многих, кто склонен сторониться всякой борьбы мнений, а действительным талантом, естественным качеством, никогда не покидающим его в столкновении с чуждыми идеями. Только дух партийной ожесточенности, исключительности, ограниченности ему противен. Для этого универсального духа, для этой всесвязующей мысли, для этого терпимого характера нет ничего более отталкивающего, чем секта, противящаяся всякому развитию, выходящему из обычных границ. Секты могут существовать и быть терпимы, но они не должны господствовать. Где господствуют секты, там происходит застой духовной жизни. Поэтому господство сектантского духа по справедливости представляется философу злейшим врагом прогресса и образования и возбуждает в нем наибольшее отвращение, там особенно, где ему меньше всего следует быть, — в школе и религии. В цеховых философских школах тогдашнего времени, а именно у картезианцев, превратившихся в закостенелую секту, где дух свободного исследования скован словами учителя, Лейбниц видел столь же чувствительный тормоз для науки, как и в господствующих религиозных партиях для истинного и разумного христианства. Мало того, что в условиях сектантского стеснения ограничивается мысль и угасает присущая науке любовь к истине; опыт учит, что в этих условиях легко поддаются порче и моральные принципы и что сектантская политика клевету и бесчестность выдает за добродетель. Это в равной мере относится и к общественным партиям всех направлений, и к мельчайшему литературному кружку. Отвращение к этому косному, бесплодному и безнравственному духу, неразрывно связанному с гнетом секты, коренится в самочувствии истинного просвещения и проявляется в Лейбнице так же живо, как и у Лессинга. Эта черта роднит эти два величайших ума немецкого Просвещения. И если в жизни обоих можно искать трагический мотив, то он заключается в конфликте их универсального духа с господством сект, где последнее всегда дает себя чувствовать; это — тот конфликт, которого не мог избежать Лейбниц, несмотря на всю свою мягкость и мудрую осторожность, и в который смело вступил Лессинг, и который доставил много горечи им обоим. В конце своей жизни, посвященной величайшим задачам, оба они оказались одинокими и почти покинутыми, потому что казались подозрительными людям, зараженным сектантством. Протестанты считали Лейбница то обращенным католиком, то другом иезуитов; иезуиты же, которым не удавались их неоднократные попытки его обращения, называли его «индифферентистом»; в конце концов и те и другие сошлись на мнении, что Лейбниц — неверующий. Рассказывают, что одним лютеранским проповедником фамилия Лейбница была переделана в нижненемецкое Lövenix, что означает «ничему не верит». Даже в смерти преследовал его озлобленный сектантский дух. В течение своей жизни он явил слишком мало доказательств своего церковного благочестия, поэтому после смерти ему было отказано в обычных знаках внимания и в религиозных обрядах. Он был погребен без всяких почестей, ни одно духовное лицо не следовало за его гробом.

Оставить комментарий

Популярные посты:

pius

Косметика Atelier Rebul

masy_vibes

Дворец «Коттедж»

a_lamtyugov

Airborne Ranger (1987): Поколение за поколением

sergeytsvetkov

Прошлое будущее которое мы потеряли

kukmor

Едем. Пока нет времени на посты.

coffee_mood

традиционный завтрак 168

amarok_man

Шесть актрис, которые могли сыграть в «Москва слезам не верит» вместо Ирины

olchovka

У озера, где раньше не была

gornomari

На территории Польши могут разместить ядерное оружие

• Ранее
• Архив