Крутой маршрут. Хроники времён культа личности

irinatrubacheva — 12.09.2019 Не бойся, говорили они, там не так уж страшно, почитай, хорошая книжка, говорили они. И я почитала. "Крутой маршрут" Евгении Гинзбург.

И у меня теперь вопрос, друзья: где там не страшно?! В каком месте?! Может быть разве что ближе к финалу. Но большую часть этой толстой автобиографической книги страшно очень. Аж волосы на голове шевелятся.
Евгения Гинзбург, советская журналистка и педагог, была репрессированна в 1937 году, в возрасте 34-х лет, по обвинению в троцкизме, терроризме и т.п. Получила 10 лет с конфискацией имущества. 2 года провела в тюрьме, затем этапом отправилась на Колыму. Вернулась на большую землю спустя 18 лет. Описала в "Крутом маршруте" всё произошедшее с ней. Книга вышла за границей в 1967 году, много лет ходила в самиздате, а в 1988 году была впервые опубликована у нас. Евгения Гинзбург - мама писателя Василия Аксенова.

Евгения Гинзбург с мужем Павлом Аксёновым (Мужа также арестовали, приговорили к расстрелу, а потом заменили расстрел каторгой. Евгения много лет считала его погибшим)

Книга "Крутой маршрут" - это всё, что вы хотели знать о сталинских репрессиях, но стеснялись спросить.
Буквально ответ на каждый возможный вопрос. Что нужно сделать, чтобы стать врагом народа? Какие мысли посещают человека, который чувствует, что его не сегодня-завтра арестуют? Как пережить тот факт, что ты больше никогда не увидишь своих детей, родителей, мужа? Как проводятся допросы, пытки? Чем можно заниматься в одиночной камере без книг, бумаги и карандаша? Как определять время в течение 5 суток, лежа в темноте на полу ледяного карцера? Где стоит параша и как вообще там с гигиеной? Что такое этап? Каково это - неделю плыть на пароходе, набитом урками? Как ведут себя конвоиры? Как валить лес на Колыме при -50? Что такое куриная слепота? Почему выпадают зубы? Где предел человеческих возможностей?! Как это можно пережить и не сдохнуть?!

Первую половину книги читать физически тяжело, несмотря на лёгкий слог, но я не могла ее бросить, прервать. Как подругу, которая уже начала рассказывать о чем-то страшном и очень важном для нее (и не только!). Тогда уж лучше не начинать вовсе, а раз уж начала - дослушай, будь сопричастной, ты всего лишь читатель, а человек это на своей шкуре пережил. Не хотелось быть как сестра Евгении, избежавшая репрессий, которая много лет спустя, при любой попытке рассказать ей что-то о колымском прошлом, отвлекалась и сворачивала разговор словами: "Ах, какой ужас! Лучше не вспоминать об этом!" (понятно, что защитная реакция, но всё же).

Со второй половины книги начинается если не восхождение, то поднятие с колен. Евгения даже на Колыме, будучи "зэкашкой", умудрилась сделать "карьеру": от практически смертницы, валящей лес на диком морозе до работницы в Помещении: была уборщицей, посудомойкой, птичницей, медсестрой, воспитателем и даже музыкальным работником в детском саду! Правда, пришлось разучивать с детишками песенки вроде: "Я маленькая девочка, танцую и пою. Я Сталина не видела, но я его люблю", но это мелочи, по сравнению с Жизнью. А еще там же, на Колыме, с ней случилось чудо - ей встретился прекрасный человек, который стал впоследствии ее мужем. Доктор Вальтер, тоже заключенный, немец, с еще большим сроком, чем у нее. У него не было бы никаких шансов на выживание, если бы не талант врача. Он лечил всех лагерных начальников и они прощали ему то, что он политический и немец. Одна из самых сильных сцен книги - их встреча во время бурана после ее освобождения.

А потом Евгения удочерила девочку из детского дома, в котором работала музыкальным руководителем. А еще, после 12-ти лет разлуки, к ней прилетел ее младший сын Василий (старший погиб в блокадном Ленинграде). Она рассталась когда-то с четырехлетним малышом, а теперь это был уже взрослый человек. А потом умер Сталин. И через 10 дней после этого в комендатуре, куда бывшие зэки ходили отмечаться два раза в месяц и часами простаивали в очередях, вдруг поставили Скамейку. Это был Знак. Скамейка для бывших зэков! И обращение "товарищи", вместо полного безразличия. Лёд тронулся, господа заседатели. Не прошло и 20-ти лет, как с Евгении Гинзбург и сотен тысяч других несчастных, сняли все обвинения за отсутствием состава преступления. Не было преступления. Разобрались, наконец. Что вам еще нужно?

Евгения Гинзбург, дочь Тоня, сын Василий, Антон Вальтер (незрячий на один глаз, из-за слепящего колымского солнца и снега)

Я все время думала: как это можно пережить? А как бы я? В какой момент я бы сломалась? Мне кажется, очень быстро. Хотя человеческие возможности иногда преподносят сюрпризы. Выживанию Евгении Гинзбург помогли три фактора "успеха": крепчайшее физическое здоровье, крепчайшее психическое здоровье и огромная удача. Она была очень сильной личностью, которой крупно повезло. Она даже умудрялась шутить, там, в тюрьме, на этапе, в лагере. И в критический момент находились люди, которые не давали ей погибнуть от голода, холода, болезней, смертельной опасности. А она всё запоминала, чтобы потом, когда появится возможность - записать. "Точно некий Редактор направлял меня для сбора материала на самые различные круги преисподней…"

Добавлю еще несколько цитат-наблюдений Евгении из её репортажа из преисподней:

«Впоследствии я установила совершенно точный закон: чем грязнее тюрьма, чем хуже кормят, чем болтливей и грубее конвой и надзор – тем меньше непосредственной опасности для жизни. Чем чище, сытнее, вежливее конвоиры – тем ближе смертельная опасность». (Это подтверждала и жена нквд-шника Агнесса в своей книге)

(о судье, выносившем ей приговор) «Взгляд маринованного судака, застывшего в желе». В тот день в Лефортово только она и еще три женщины получили сроки, а 70 человек были приговорены к расстрелу.

(о нормах на Колыме) «падёж зэка превышал установленные нормы».

(об отправке в тайгу на сенокосную точку) «Здесь не было блатных. Были только нормальные хорошие люди: шпионы, диверсанты, террористы».

(о том, почему не писала прошения Сталину) «Твердо знала, что пока на троне Лучший друг детей, ни одна колымская мать не вернется к своим детям».

(о человеческом факторе) «У нас (в отличие от гитлеровцев) почти всегда остаётся лазейка для простого человеческого чувства. Почти всегда приказ – пусть самый дьявольский! – ослабляется природным добродушием исполнителей, их расхлябанностью, надеждой на пресловутый российский «авось».

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив