Крокодил 1987 №10(1368) " От винта!"

ОТ ВИНТА !
В 1926 году, в день Красной Армии, семья криворожского шахтера Гурия Удовиченко получила прибавление в виде сына Василия. Из детства запомнил он три примечательных события:
1. Приехавший знакомиться с реконструкцией шахты нарком Серго Орджоникидзе долго катал шахтерских ребятишек на черном «паккарде», угощал ландрином и печеньями «Пти-фур».
2. Незадолго перед войной отец Василия, шахтер Гурий Удовиченко, отправил в высокие инстанции письмо. Говорилось в письме, что он, шахтер Гурий Удовиченко, резко не согласен с тем разлюбезным тоном, каким наши дипломаты разговаривают с Риббентропом. На четвертые сутки после отправки письма в дверь постучали — и отца навсегда не стало.
3. Третьим событием была война, которая настигла горниста Васю Удовиченко в пионерском лагере. Обгоняемый танковыми колоннами вермахта, мальчик полтораста вёрст отшагал до дому. Питался ягодами.
Реконструкцией взорванной шахты ведал капитан инженерной службы Риберт. Подойдя сзади, он любил ударять рабочих в ухо. Подручный электрослесаря Вася Удовиченко на точиле выправлял к сапогу подковку. От удара он улетел в кучу роторов от электромоторов. Вставая, он оказался с ротором, занесенным в руках над головой. Капитан Риберт попятился и упал в статоры от тех же моторов. Лежа на спине, он стал расстегивать кобуру.
- Беги! — крикнули рабочие.
Мальчик бросился в пролом стены. Сзади три раза ударил вальтер. Но капитаны инженерной службы вермахта стреляли неметко.
Он скрывался по лесам, карьерам и видел, как намного лучше стреляют СС. Затаясь в бурьянах, он видел уничтожение тысяч людей. Совсем маленьких детей не расстреливали. Их выстраивали спиной ' у самого края карьера, и вдоль линии шел эсэсовец. На груди у него висела баночка. Эсэсовец обмакивал в нее квачик и тыкал ребенку под нос, после чего ребенок отшатывался.
Через две недели скитаний Вася Удовиченко попал в партизанский отряд. Он взрывал эшелоны, нападал на посты, ходил в разведку, был жестоко контужен. В 1943 году, когда к партизанам присоединился десант регулярных войск, Василий впервые увидел и пощупал советские погоны. Щупал он их на отчаянном лейтенанте десантной разведки. Фамилия лейтенанта была Чухрай, звали — Григорий. Это было перед форсированием Днепра. А потом были диверсионно-десантные группы 3-го Украинского фронта, Пулковские высоты, линия Маннергейма и разгром Квантунской армии.
Вот такие доложенные выше факторы сформировали В. Г. Удовиченко. Который впоследствии окончил Воронежский лесотехнический институт (подготовительные курсы прошел с квантунцами) и завершил специализацию на штурманской кафедре. Очень удачно это вышло, потому как раз в СССР вставала на ноги служба авиационной охраны лесов от пожаров, и летно-лесная выучка Удовиченко была как раз то, что надобно этой службе. И, самый первый с высшим образованием, попал Удовиченко в ее комсостав.
Ах, изъянна лет тридцать назад была эта служба, ах, темна и воровита. Засуха, пострадавшая от наводнения,— вот как хотелось бы определить эту службу по давним временам. И отнюдь не сливками общества была укомплектована в те годы летно-лесная служба. Совершенно случайные сорвиголовы прыгали с раскрывающимися через раз парашютами на горящий лес.
Но все испытания прошел вместе со службой Удовиченко. И если говорит в священном писании Иов: «Испытай меня — выйду как золото! » — то, к шестидесятым годам испытанный службой на разрыв, скручивание, сжатие и излом, уже не золотым мог считаться Удовиченко, а титано-графитно-алмазным, выше чего на сегодня нет ничего. И когда покидал он Читинскую
авиабазу, которую «поднимал с нуля, оставлял он за собой пятьсот классных специалистов. Обеспеченных жильем. Знающих всякую авиалесную премудрость, от любой сложности взрывных работ и тонкостей устойчивой радиосвязи до необходимости быть опрятным возле самолетов, поскольку промасленная одежда плохо сохраняет тепло, до неупотребления в пищу растений, цветы которых имеют вид зонтика.
А теперь, отдав Северу изряднейший кусок жизни, орденоносец Удовиченко уезжал в те края, где ночь длится менее 178 суток 14 часов. С возрастом, по состоянию здоровья, у многих наступает это: «... но вреден Север для меня».
Удовиченко назначили главным летчиком-наблюдателем Украины и Белоруссии. Со вступлением его в должность лесоохранная служба здесь стала ощутимо расти. И работать бы ему еще и еще, но было крикнуто заслуженному авиатору: «От винта!»
Из опыта всей жизни автора: нет ничего легче, как войти в самое задушевное сдружение с симпатичнейшими людьми, что населяют нашу Камчатку и Магаданскую область.
Из наблюдений автора: если вам приспичит вмиг и насмерть рассобачиться с Магаданом и Камчаткой, крикните там, выйдя на середину площади: «Мой лепший друг — Юрий Лукич Воскобой!» В совсем недавние годы начальник то авиазвена, то авиабазы нашего северо-восточного региона, Ю. Л. Воскобой был язвой и проклятием Магадана и Камчатки.
Легендам, протоколам, постановлениям о квартирных и прочих его махинациях, плутовстве и запьянцовстве нет числа. Но был дружен, неразливанен Воскобой с Н. А. Андреевым, начальником Центробазы по охране лесов. Эта база в городе Пушкино, под Москвой.
— Но вреден Север для него! — после очередного северного скандала моложавого Воскобоя решил Н. А. Андреев. И, без согласования с Министерством лесного хозяйства УССР, без -согласования, с главным летнабом Удовиченко внедрил любимца неким резервным летнабом аж в Ялту.
— Товарищ Андреев,— вышел на связь Удовиченко,— это что же за кадра тайно от меня вы мне подсадили? Он сразу в вытрезвитель успел загреметь. Опять же на северах хотя бы температура препятствует хозяйственно-нравственному загниванию, а в Ялте, сами знаете... И жилья нету, и должность такая не предусмотрена — резервный летнаб...
— А мы возьмем да и предусмотрим! — отпарировала Центробаза.— Вдруг твой гвардейский
летнаб А. К. Дементий немытую грушу бере сжует или бризом его просквозит — тут и полетит резервный летнаб. И насчет жилья не тревожься, не твоего ума дело, не советуем тебе тревожиться.
И, ахнув, узнал вскоре Удовиченко, что опять за его спиной и за спиной Минлесхоза УССР Центробаза перевела в Ялту 20 000 рублей для строительства трехкомнатной квартиры!
Тут взорвался заслуженный авиатор, написал какие следует докладные в Гослесхоз СССР и поставил вопрос ребром как о Воскобое, так и о самом начальнике Центробазы Андрееве. Ну, а в ответ, подвергнутый всяческим унижениям, не прошел он в Центробазе комиссию, выдающую допуск к полетам, тогда как Воскобой демонстративно прошел на «ура». И, вернувшись из Москвы в Киев, всеобщий-то любимец и авторитет, стал ловить на себе Удовиченко странные взгляды самых широких слоев лесной и лесоохранной общественности. Вскоре и разъяснилось все, когда вызвало к себе главного летнаба руководство Минлесхоза УССР и сказало: читай; Василий!
Круглые рукописные буквы гласили: фамилия моя Мысова, зовут Елена Николаевна. Я, бывшая юная жительница гор. Киева, была недавно обольщена и соблазнена состоящим в больших чинах негодяем В. Г. Удовиченко, обещавшим на мне жениться и небо в алмазах. Сейчас бедствую и пропадаю от бескормицы с грудничковым сыночком на руках в Академгородке, что под Новосибирском. Руководящий подлец обещал приехать ко мне для соединения узами брака к 20 мая 1985 года — и вот нету его. От имени своего, от имени младенца- сына, от имени новых возможных жертв женского пола со стороны зверя Удовиченко В. Г. прошу его обуздать. Ответ шлите по адресу: Новосибирск, Главпочта.
— Я...— сказал по прочтении шестидесятилетний авиатор, комкая рукой китель возле сердца,— да как же... вся моя жизнь... семья... наконец, возраст...
— Ты, Василий Гурич,— сказали авиатору,— возрастом от вопросов пола не заслоняйся! Возьмем Чаплина Чарли или того же Гете Иоганна-Вольфганга. Они тебя постарше, а ничего, получалось. Тут дело серьезное, отдает голой правдой. Вот и штемпель на письме неподдельно новосибирский.
— Да разве,— вскричал авиатор,— этот штемпель что-нибудь подтверждает? Тут и младенцу все ясно! Спросить этого самого младенца из Академгородка — и тот скажет, что письмо гражданки Мысовой организовано Центробазой!
И бросился авиатор в аэропорт, где всяк его знает, и всем командирам лайнеров насовал открыток: Толик, Мишенька, Лева, Игорек — из Камеруна, Того, Нью-Йорка, из Певека, Амдермы, Мурманска,— отправьте эти открыточки в Киев.
И ко Дню работников леса получило руководство Минлесхоза кипу поздравительных открыточек с почтовыми штемпелями отдаленнейших уголков Земли: с Днем леса поздравляет вас главный летнаб Удовиченко.
Но не убедил никого таким образом летнаб в своей невиновности. Скорее, наоборот, раздражил. И не менее как прокурорских обелительных материалов потребовали от него. А в Центробазе, что в городе Пушкино, под Москвой, куда так же припорхнуло письмо обманутой юницы Мысовой, реготали:
— Гы! Наш-то старый партизан! Он-то партизан, только какой, вот вопрос. Половой он партизан!
И назначила Центробаза смачное самодеятельное расследование по данному вопросу, и вызвала Удовиченко на судилище в Москву, шантажируя показываемой из кулака якобы подтвердительной радиограммой из Новосибирска.
По возвращении в Киев главный летнаб слег в неврологию. И однажды утром, открыв глаза, правым глазом не увидел белого света. Вообще-то увидел, но словно сквозь полиэтиленовый кулек.
— Контузии были? — спросили летнаба в Москве, в знаменитой клинике академика Федорова.
— Была. Под Черкассами, пацаном еще, в партизанах. От мины.
Ему сделали первоклассную операцию. И подлечили нервы. И жена, приехавшая к нему в клинику, верная спутница всей жизни, сказала: — Ты не смей больше нервничать, Вася, не реагируй. Это же нормально, что наряду с хорошими людьми, наряду с внучкой Машей на свете есть сволочи.
Он покинул институт Федорова с документом, ограждающим его, как всякому показалось бы, от неправедных действий любой летной медкомиссии. Вот что, помимо всего прочего, значилось в документе института, самого авторитетного в мире по органам зрения: «Бинокулярное зрение полностью восстановлено. К настоящему времени цель операции — обеспечение возможности сохранить профессию летчика — полностью достигнута».
Этим вот самым восстановленным зрением летчика, едва прибыв в Киев, Удовиченко прочитал: срочно представить материалы для награждения Ю. Л. Воскобоя медалью «Ветеран труда». Другой документ гласил, что он, Удовиченко, разваливает работу, неудовлетворительно работая с кадрами. (С Воскобоем? — Вопрос автора.) Оба документа подписал Андреев, начальник Центробазы. По прочтении этих бумаг свет в правом глазу авиатора снова померк. И ему бы срочно в Москву, в клинику, но он ринулся в Новосибирск, в прокуратуру области, в обком КПСС. За свой счет.
Оказалось, есть в Академгородке гражданка Мысова с совпадающим именем-отчеством. Удовиченко нашел ее. Молодая мать. В Киеве никогда не жила. Замужем. Имеет дочь (а не сына), и вовсе не грудничкового возраста. Которая конфузливо пояснила и даже написала подозрительным по круглости почерком: я вас, дяденька, не знаю, спите спокойно, это над нами кто-то срочно подшутил.
Очень вяло, множество раз прекращая, возобновляя, закрывая и приоткрывая, вела дело о злостной клевете новосибирская прокуратура, да так ни до чего и не довела, никого не нашла: сложно это, товарищ Удовиченко, а вопросец мелковат. Видно, кто-то преступный хотел вам подпакостить службу, а кто — поди знай. И вам нечего так болезненно все заострять, не так уж все уж...
И после новосибирских изысканий с ужасным состоянием правого глаза снова попал в московскую клинику авиатор. Где, снова приведя глаз в полное соответствие с соколиным, ему сказали:
— Дорогой Василий Гурич! Может, уровень послезавтрашней медицины позволит человеку с искусственным хрусталиком глаза и работать с полной отдачей, и стоять насмерть против негодяев. А сегодняшний наш уровень обеспечивает только работу. Не губите' себя, не стойте поперек этой Центробазе, найдите тихое место.
И он ушел. Ликуя, Центробаза стремительно рассчитала его, мимоходом всунув в руку часишки за долголетнюю службу. Гуляй, Вася!
В нашей встрече с тобою есть и радостный элемент — прощание навсегда. При этом заместитель председателя Гослесхоза СССР Отставнов попросил еще, учитывая громадный опыт Удовиченко и преданность летному делу, отлетать, невзирая на свежевосстановленный глаз, чернобыльскую лесоохранно-профилактическую программу. Преданный делу, он отлетал.
И еще, сообщил Удовиченко Отставнов: по вашим докладным, где факты целиком подтверждаются, начальнику Центробазы Андрееву объявлен ух до чего строгущий, ух до чего выговорище, вот аж как!
По сей день Гослесхоз СССР и Министерство лесного хозяйства РСФСР изо всех сил прячут Н. А. Андреева и иже с ним за этот строгий выговор: по всему комплексу упущений, грубых нарушений, превышений как вообще в системе авиалесной охраны, так и по издевательствам над Удовиченко Андреев уже наказан, наказан!
А что до его любимца Воскобоя — так тоже не наказать Воскобоя: дали ему укрыться за «собственное желание», и ушел Воскобой из системы, ищи-свищи.
А наш Василий Гурич работает теперь, учитывая все тот же громадный опыт, ночным министром в Минлесхозе УССР. Есть у нас по стране сотни ночных министров. Это люди, находящиеся ночью, когда и министр спит, и заместители спят, и члены коллегии спят, в министерском кабинете и берущие на себя любой сложности ночные решения в системе министерства.
И, освободившись утром с работы, берегом Днепра бредет домой человек в рыжей летной куртке, которая, как и хозяин ее, могла бы еще много лет служить летнабскому делу. И останавливается, и смотрит на Днепр, который то чуден, то ревэ, то стогнэ. И возникают у этого веселого в былом человека мысли, что судьба его, граждане,— вроде судьбы картошки,
которую либо съедят, либо посадят. И переводит летнаб умозрительный взгляд со всей своей незапятнанной и громадной жизни на себя нынешнего — и возникает у него тот всегдашний и пугающий эффект, что известен только летчикам- наблюдателям. Это эффект вот какой: когда часами ты всматриваешься сквозь иллюминатор в необозримость окружающего пространства, а потом переводишь взгляд вовнутрь самолета, тебе со всей ужасностью кажется, что твой верный летательный аппарат расползается в воздухе по швам на высоте полутора тысяч метров.
Киев — Пушкино — Москва.


|
</> |