КринжGPT

alexeyostrovsky — 27.04.2023

За последние пару десятков лет было много сказано о переходе различных составляющих нашей культуры в актуальное состояние. В искусстве даже появилось понятие актуального искусства, в науке этому соответствует всё, что связано с развитием технологий, они актуальны и тд. Можно было бы попробовать расшифровать эту актуальность, сказав о её содержании: тут обитают массовость и утилитарность, прикладной аспект отбрасывает свою тень на всё без исключения… но это копание не имеет никакого смысла. Меня интересует не попытка описания, коих будет столько же, сколько и описателей, а наблюдение формирующихся к этим явлениям отношений, которые становятся не одиночными высказываниями, а чем-то устойчивым ввиду совпадения у многих людей. Я имею ввиду попытку поиска точек, ограничивающих диапазон отношений, в котором видно то, как актуальная культура меняет людей. Показанный здесь диапазон будет лишь одним из возможных, при желании точки можно двигать, находя новые пары или расширяя уже заданные.

Итак, первая точка — это вершина актуальности, выражающаяся в востребованности и безграничном принятии. В этом пространстве живёт почти всё начиная от марафонов желаний, безымянной онлайн прозы и домашнего рэпа и заканчивая лидерам мнений мирового уровня, лауреатам Букера и Грэмми. Допускается туда любой, кто действительно всеяден. Всеядность здесь синонимична внутренней пустоте, которую можно заполнять чем угодно. Для этого актуальность и создавалась. Антиподом этой всеядности можно назвать относительно новое явление, называемое кринжем. Это выражение переживаемого за виденное стыда, которое хоть и строится на основе уже бытовавшего понятия испанского стыда, но от него отличается, как отличается и сама культура. На протяжении последних тридцати лет вокруг нас вырастало то, что мы называем массовой культурой. Это тридцатилетие развития окружающих нас и постоянно стремящихся к актуализации форм (сама массовая культура, конечно, старше). Можно сказать, что отрицание мейнстрима выражалось до недавнего времени в различных антипотребительских тактиках поведения, которые подпитывались негативными утопическими концептами, но в какой-то момент необходимость в водительстве для того, чтобы сформировать отношение к встречаемому начала пропадать. Это очень важный момент — схожее у многих в деталях отношение непринятия становится действительно массовым, а не нишевым культурным явлением. Социальная градация столкнувшихся с таким переживанием людей никаких общих пересечений не имеет, пропадает потребность и в идеологической пропитке. Ко всему, «кринж» английское слово и, на мой взгляд, оно уместно как описательный инструмент переживаний, вызываемых массовой культурой, созданной в том же языковом пространстве.

Это слово молодо и его семантическое поле включает в себя как само чувство похожее на стыд , так и объект, его вызывающий. Ведь многие долго искали новую систему ценностей, писали книги, рассуждали о добродетелях, но эти попытки, как показало время, оказались бесплодными и стать таковыми они были обречены и теперь понятно почему. Вот перед нами в этом явлении кринжа вероятно предстаёт то, что можно назвать зародышем новой ценностной системы и она оказывается идёт не от внешней культуры, а отталкивается от настоящего внутреннего дна до которого мы наконец дошли через отрицание, где наследуемые назидательность и морализаторство уже не действенны. Это было вполне ожидаемо. Тут совершенно ничего пока толком нет кроме смутного, поднимающегося из глубин чувства, сродни стыду за различные проявления того, что мы каждодневно переживаем как нашу современную и актуальную культуру. Вся требующаяся понятийная система, описывающая эту новую ценностную систему, вероятно появится, но не уверен, что это произойдёт быстро — для вербализации одного только смутного чувства потребовалось несколько десятков лет… С другой стороны я думаю, что выражение этой системы вряд ли будет походить на что-то нам сегодня привычное. Мысли о привычности будущих форм ценностных систем стоит соотносить с привычностью для себя самих меняющихся культурных форм, их соотношение примерно пропорционально. Другими словами, насколько хорошо вы знаете культуру сегодняшних пятнадцатилетних, настолько же и ваши представления о ценностных системах будущего адекватны реальности. Верно и то, что вы также должны хорошо понимать и культуру тех пятнадцатилетних, которые придут нынешним на смену, когда последние разменяют третий десяток. Это текучий и живой процесс в котором никогда нельзя останавливаться и на него нельзя смотреть из условного XIX или ХХ века. Не бывает так, что человек, погруженный в такую современную культуру, всерьёз будет думать о сохранении или переносе чего-то прежнего через границу культурных эпох. Вопрос не в установках, такой человек просто так не думает — он другой.

Криннж не может переживаться в сфере межличностных отношений или быть спутником любых форм саморефлексии. Это важное замечание, ибо любая ценностная система является ориентиром, а здесь никакой системы ещё нет, потому ориентиром выступает нечто в глубине души, сообщая о неприемлемости и дикости происходящего, когда из-за незнания опереться больше не на что. Кринж — это реакция на проявление паталогических форм свободы. Кринж — это реакция на какое-то выражение, когда манифестация не приводится ни в какое соответствие с ожиданиями окружающих. Ожидания эти не вкусовые или какие-то специальные, я не могу их назвать даже моральными в привычном смысле этого слова. Такие ожидания отражают некое новое представление о человеческом, вырастающее из неясного и пока до конца не понятно какое оно это новое человеческое. Ожидания обычных людей, а не культурологов или прихожан церкви, оказывается всё-таки чем-то сдерживаются. Можно сказать, что свобода наконец упёрлась в некие границы. Я не пытаюсь сказать, что каждый хоть раз переживший нечто подобное, обязательно душевно здоров, — нет, — но он, пожалуй, подаёт признаки душевно здорового человека. И это уже очень много.

И вот на этом фоне выстрелило то, что называется нейросетями. На мой взгляд эти события связаны. Опять же много было сказано и об этом явлении, но мне важным кажется совсем не то, что обычно о нём говорят. Ведь что сделали нейросети? Они с большой скоростью и простотой создали огромное количество копий отдельных проявлений актуальной культуры, показывая всю ценность творческих потуг, в которых она рождалась. Нейросети будучи вторичными творцами по своей сути, оказались в том пространстве, используя которое как субстрат, они не смогут выйти за границы того, что уже может быть и было пережито как кринж. Это явление ниоткуда не вытесняет человека, занимая якобы его место. Оно показывает ему до чего он опустился — до посредственности, возведённой в идеал. Оно обнажает перед ним его самого — посредственного. Мы годами слушали музыку и стихи, смотрели картины, читали романы и научные статьи, которые оказывается гораздо лучше генерируют нейросети. Ведь если в полный рост встаёт проблема различения художественных произведений или научных работ написанных человеком или сгенерированных нейросетью, то чего стоят все эти произведения и работы сами по себе? Если кто-то теперь пострадал от нейросети, которая сделала его дело луче него самого, значит такое дело вряд ли было достойно человека вообще. Оно, ткнув носом, без долгих объяснений и уговоров показывает, что если бы ему не было суждено появиться, то мы в своём пустом самолюбовании продолжили бы опускаться в недра этого мира посредственности, думая, что создаём новое. На самом же деле мы не создаём нового давно и тот, кто считает, что в перцептронах происходит какая-то магия творения, по-сути всего лишь не более, чем актуальный и преклоняющийся перед посредственностью обыватель, переживающий это с удивлением, величина которого пропорциональна его посредственности. Сначала мы научились выдавать за искусство то, что можно было спутать с творчеством животного, теперь же оказалось, что так умеет даже обычный набор алгоритмов*.

Встав перед лицом этой проблемы, наконец, полагаю, становится очевидным, что человек узнаётся чем-то иным — тем, что вырастает как переживание неповторимости при встрече с проявлением другого. Именно так неповторим каждый человек, если он хочет им быть и прилагает для этого усилия, а не воспринимает человека внутри себя как данность. Сам по себе человек не дан и если желания им быть нет, тогда вместо него воплощается посредственность. Так видна цена тому многому, что мы считали достоянием нашей культуры, будь то искусство, наука или технологии. Появление нейросетей можно назвать если не подарком, то ответом времени человеку. В посредственности можно познать стоящую за ней пустоту, инструменты для этого оказывается есть почти у любого, либо склониться перед ней в жесте отрицания себя.

Примечания

* На обложке показаны три абстрактные картины.

Одна из них принадлежит ключевой фигуре абстрактного импрессионизма Джексону Поллоку, называется «Номер 4 (серый и красный)», написана в 1948 году, хранится в музее искусств Фредерика Вайсмана в США. Работы Поллока  считаются одними из самых дорогих в мире современного искусства. Например, его картина «17А» была продана в 2015 году за 200 000 000 долларов.

Другая работа создана нейросетью на базе технологий Microsoft в 2019 году.

Ещё одна принадлежит шимпанзе и написана в рамках экспериментов, проводившихся Сарой Броснан в Центре сравнительной медицины и исследований Килинга в США.

Попробуйте без поиска и подсказок определить где чья работа.

Оставить комментарий

Популярные посты:

galba

Штрафные санкции для компаний и ИП за отчетность в 2024 году

declarant-iv

Квартирный и офисный переезд с грузчиками Гвардейск (Калининградская область)

vsegda_tvoj

Археологические находки, изменившие взгляд на историю

rivka381

22 июня

pantv

Пора на дачу...

sergiovillaggio

Гибель эсминца «Фудруайян»

rabota_psy

Кирдык ближневосточному статус-кво

roomd

Heil Emperor

astravika

музей-квартира

• Архив