КРАЙНее ЧУВСТВО

Стало быть, ты утверждаешь, что
упасть и лежать – одно и то же?
Ф.Петрарка
Россия уходит. В который раз, и на котором по счёту поколении: Россия «необъятна», и мигом ей не уйти, «в три дня не слинять» – в этом объяснение феномену странного дежа вю. Впору заказывать «Марш прощания славянки», чтоб игрался по кругу, «от фонаря до фонаря», пока воды достанут ключиц и выше.
Если где и останется Россия, так это в Церкви и вокруг неё; но не потому, что Церковь так уж хороша и непорочна, а потому, что в Церкви и вокруг неё существовало, существует и будет до скончания времён существовать нравственное чувство – подлинное нравственное чувство, а не искусная имитация его, не «гуманистический» симулякр.
Чувство это наличествует не благодаря факту существования Церкви как таковому, т.е. как «института», «инструмента», «структуры» и «иерархии», но часто вопреки – силою Духа, а Дух несравненно обширней всякой эмпирики, и обсуждать тут, кажется, нечего. Чувство это складывается из чувств отдельных людей; их может быть лишь «двое», но там, где эти «двое» собрались, там – Чувство, Дух и сила и власть Его.
Именно и только недостаток нравственного чувства в обществе, самоустроившемся в образе и виде Государства, неудержимо влечёт Государство к крайней степени вырождения, а общество – к радикальному расслоению: часть общества, меньшая, притягивается, силою как раз Духа, к нравственному центру своему – ища спасения и новых форм самоорганизации; другая часть, большая – отбрасывается на периферию бытия, к областям, где Дух не воспринимается, отрицается, действие его отталкивается внутренним сопротивлением обезличенного властью собственного «я», самообожаемого, гедонистически «заточенного» пост-человека.
Теперь только ленивый не высказывается о всевластии и всепроникновении коррупции, об обыденной мерзости чиновного и служивого люда – это правда и суд в ней, но правда эта и суд этот, они как бы извне доносятся, они «не помнят» Джона Донна с его «колоколом»1, они как бы по-герценовски «за-граничны» и «из-предельны» – это одна сторона; другая – догадавшимися, что вот-вот «край» начальствующими и около них подвизающимися изыскиваются и изобретаются то одни, то другие способы «зачистки», «перестройки», «модернизации» и проч. Берутся методы, привносятся механизмы по преимуществу внешнего, травестийного воздействия на общество и государство (например, «переодевание» милиции в полицию), и всякий раз «механикам» и «технологам» мнится, что, хотя очередной их подвиг увенчался вовсе не тем, чего они ожидали, однако «стало хоть чуточку легче». Это похоже на то, как если бы самочувствие только скончавшегося горячечного больного принялись определять измерением температуры: «жар спал, мёртвому трупу на градус похорошело»...
Есть давняя притча о ветхих мехах и о молодом вине, её все знают и легко вспоминают при случае, и даже могут припомнить Автора высказывания. Но, припомнив и, на удачном припоминании самоосклабившись, как сказал бы старый анархист Бакунин, бегут и несутся, увлекаемые воронкой центростремительного падения, к своим безднам: негодовать и, негодуя, обличать, и, обличая, негодовать стократ сильней и обличительнее, и так «без конца».
Интеллигенции уже нет или почти нет, интеллигенция сошла во времени, и слава Богу: либерального, конца XIX – начала ХХ вв., а там и «советского» клейма ей никогда не отмыть; но осталась интеллигентщина – носителем духовного блуда в закрайней, кажется, степени разложения. Именно эти, наверное, более других боятся «засилья клерикалов». Они боятся и прочих и всех, и, главное, себя боятся, но «клерикалы» ближе и «родней», а потому опаснее и страшнее: они, «клерикалы», имеют средство и способ приводить и возвращать самообожившееся «я» в пределы образа и подобия, к человеческому – к такому, каким человеческое было, есть и будет, но не к тому, каким оно «должно быть».
Говорят о внешних угрозах – угрозе с Запада, угрозе с Востока и угрозе с Юга. Выстоять в ласковых объятьях милых друзей, если не победить, так хотя бы уйти с высоко поднятой головой способно общество, имеющее сильно развитый нравственный центр, стержень, основу. Тут даже не «третьего», тут другого не дано – это дóлжно сознать «всем и каждому». Не кучке «отцов нации», хотя и от них немало, в силу исключительности их положения зависит, но – обществу. Только ради этого обществу необходимы свободы – не для «ценностей либерализма» с «идеалами демократии» при известном наборе пропагандистской чепухи всех цветов и оттенков, а именно и только для исполнения высшей, в силу единственности своей, исторической цели и миссии – как внешний ответ внутреннему содержанию. Непреходящим «остаткам» его.
Цель и миссия – это не нагромождение нечеловечески усиленного, т.е. выделанного подвига «вопреки всему и вся», но просто жизнь, человеческая жизнь, и в ней – служение. Служение, оно и есть сложение общества.
Словом... кто не конечный дурак – понял, к чему я вёл и привёл дело. Именно.
Братьям же и сёстрам из католиков, мусульман, иудеев, буддистов и (даже!) атеистов нет, кажется, резону проявлять ревнивое беспокойство: нет в мире сем ничего уверенней, чем жить в братолюбивом общении с подлинно (а не манерно) нравственным человеком.
Так вижу. Но вижу и...
... Брёвна в озёрах славянских глаз, завалы топляка в омутах русской души. Высокопоставленные «подсвечники» в парадных храмах последней Атлантиды.
P.S. Наклавил эту пустельгу в сентябре. Теперь декабрь. Н-да-с...
P.P.S. А теперь уже – февраль. Ух-ты, как я заподполился!
1 Джон Донн (1572-1631); см. известнейший эпиграф к известному роману Э.Хемингуэя.