Красная роза и planta genista
mishemplushem — 26.03.2024
Я для этого приехал в Кентербери – постоять у свечи, вечно горящей на том месте, где убили Томаса Бекета. Собор был битком набит туристами, а здесь никого: ну свеча и свеча.
Я долго там пробыл, даже толком не пофотографировал сам собор, потом меня позвали смотреть кота, и я пошел, конечно, кентерберийские сады редко открывают. Пусть он тоже будет здесь, котяра, роскошный, как Бекет в бытность свою канцлером.
Поразительное задание дал 
stronco: вспомните из всемирной истории какой-нибудь
яркий эпизод, который вас впечатлил, расскажите о нём своими
словами без изучения инфы. Ах, как же?... даже без,
страшно сказать, Википедии?... сейчас, сейчас мы всё исказим, всё
переврем…
Но ведь люди оперируют теми контекстами, которые у них в голове, а не теми, которые у них в википедии. В каждый момент времени, мы – это то, что внутри, а не то, что во внешнем источнике. Взаимопонимание возможно или невозможно в зависимости от того, осуществим ли диалог между содержанием разных голов; поэтому – говорил уже об этом здесь – так важна история. Она создает мифы, которые обеспечивают нам возможность взаимопонимания.
Историческая наука оформляет эту мифологию, и развенчивание мифов укладывается сюда так же хорошо, как их уточнение и рационализация. Ремесло сродни работе детектива: просеивание окурков, отпечатков, стреляных гильз через сито метода; поймать ниточку в ворохе противоречивых показаний, отмазок, оговоров и фантазий, и на нее пытаться низать версию, пока ниточка не оборвется под тяжестью новой улики; осмысление хаоса, выделение подмножества из бесконечных множеств, диалектика увязывания и отбрасывания. И, самое обидное, ничего нельзя считать доказанным, стопроцентную уверенность дает только опровержение.
Всегда присутствует искушение подбросить Кирпичу кошелек, подогнать новые сведения (сознательно не называю их «фактами») под концепцию; но история жива, пока в в поле исторической науки существует борьба концепций, методов и школ, а без метода у нее нет ничего, кроме подобия телефонной книги, составленной когда-то любящим приврать слепцом и с тех пор многократно исправленной-дополненной-перевранной, наполовину уничтоженной вандалами, потопами и пожарами: горстка случайного праха, не подлежащая атрибуции.
А мы имеем дело с продуктом этого метода: с мифом, опровергнутым или с грехом пополам подтвержденным. Кто-то что-то сказал, или, быть может, не сказал. И ты, Брут. Здесь Родос, здесь и прыгай. Придите и возьмите. Полцарства за коня. Скорее всего, никто никогда не говорил про злополучные пирожные вместо хлеба, но они дают нам понимание – нет, не исторических событий, а мифологии, в которой мы живем, понимание нашего понимания культуры.
Быть может, кто-то когда-то сказал или не сказал: won’t anybody rid me of this turbulent priest.
Что я помню о Томасе Бекете – Фоме Кентерберийском - не сверяясь с источниками? Двенадцатый век, король Генрих II - тоже удивительная фигура, как все они там. Генрих - первый из Плантагенетов, впоследствии отец Ричарда Львиное Сердце и брата его Иоанна Безземельного; можно было бы и об их распрях написать, и о жене Генриха Алиеноре Аквитанской, но надо не дать мыслям убежать по касательной.
Плантагенет – planta genista, один из предков Генриха, герцогов Йоркских, носил такой желтый цветочек. По итогам гражданской войны победитель получает корону; линия наследования у Генриха, впрочем, и в самом деле прямее, чем у Стефана, и вот бывший король капитулирует, провозглашает Генриха наследником да кстати и помирает: с легким сердцем можем считать Генриха легитимным королем.
Заваруха, конечно, на этом не кончается, идут, как водится, бесконечные династические и территориальные споры, а значит непрерывные войны и на континенте, и на островах. Генриху нужен надежный человек.
Такой человек находится: Томас Бекет, сын торговца, получивший и светское, и духовное образование, выросший в самом центре водоворота, которым был быстро развивающийся торговый Лондон. Человек ушлый, хваткий, яркий, понимающий толк во всём, что ни возьми. В двадцать с небольшим он уже правая рука тогдашнего архиепископа Кентерберийского, мотается в Рим и обратно, успешно интригует… и вот по рекомендации архиепископа Генрих делает его своим канцлером.
Они, конечно, нашли друг друга. Генриху, неуемному, очень энергичному – а как иначе с таким беспокойным королевством на руках – нужен был хороший пиарщик, и Томас подошел как нельзя лучше. В последующие годы они носятся по островам и континенту как электровеники, Бекет споспешествует династическим свадьбам, заключает дипломатические союзы, дружит за и против тех и сех, организует народную поддержку и массовые торжества, да что там, битвами командует!
По-видимости – бонвиван, знающий толк в роскошной одежде и впечатляющих мероприятиях. Всегда поддерживающий короля в спорах с церковью! В доску свой.
И когда архиепископ Кентерберийский приказал долго жить, Генрих своей властью пропихнул кандидатуру Томаса. Привет, добрый мой народ: вот тебе новый архиепископ. Светски искушенный, по-уличному смекалистый, дипломат и воин, царедворец, интриган и свой парень; вот ужо начнется совсем другая музыка, нежели при вечно чем-то недовольном предшественнике.
И вот тут стоп. Начинается действительно другая музыка, но не та, на которую рассчитывал Генрих.
Меняется всё. Томас меняет свои привычки, облик, сущность: становится аскетом, превращается в священнослужителя по сути и по форме. Хуже того – он меняет всю свою риторику и всю свою политику. Теперь он отстаивает независимость церкви от монарха и примат духовного над светским по всем возможным позициям. Исторически этот спор будет однозначно и навсегда проигран, но - только при Генрихе VIII. Не сейчас.
И наш Генрих нутром чувствует это «не сейчас». Против Бекета выдвигаются обвинения, сплошь предсказуемые. Что-то там про финансы в бытность его канцлером – и то сказать, какому чиновнику нельзя предъявить нецелевое использование средств. Еще опаснее: государственная измена, потому что мутил с Папой через голову короля.
С этого места начинается авантюрный роман. Драка во время разбирательства! Кто-то пытался вырвать у Томаса серебряный Кентерберийский крест, — с которым, здоровенным, он (ах, дар яркого жеста!) явился на заседание, - да не на того напали, наш из тех, кто вырос в Чипсайде; воспоследовала потасовка с обменом нецензурщиной, после чего - срочное бегство через пролив на первом попавшемся суденышке.
На беду, команда состояла из ярых сторонников Генриха, и Томаса вернули под монаршие очи. И… ему снова удалось сбежать! Кто-то из друзей подобрал ключ… какой ключ, от чего ключ, не припоминаю, а может, и не знал никогда, умалчивает история – но точно помню, что впопыхах они нашли только одну лошадь. Я пытаюсь представить себе это – ночь, таинственный ключ, два друга на одном коне, словно рыцари Храма, несколько дней скитаний и ночевок под церковными алтарями, дальше совсем уж какая-то утлая лодка, и, наконец, континент. Всяческие мытарства, потом жизнь под крылом у Папы, а потом…
…А потом Генрих вконец запутался в собственных, и вправду сложнейших, шашнях. Существует темная история с фиктивной коронацией его сына, об этом в другой раз; в любом случае – междоусобные, династические и международные распри, усиление противостоящих партий - трон, всегда шаткий, заскрипел слишком сильно, и дальше ссориться с Папой стало невозможно. Генрих вернул Томаса. На берегу его встречали народные толпы, и не только они.
Там же поджидали трое вооруженных людей короля. Их задачей в этот раз было – предупредить. Прозрачно намекнуть. Пригрозить. Вообще – угомонить. Томас ответил однозначно, сел на подведенного коня и, сопровождаемый своими приверженцами, двинулся в Кентербери. Здесь память двоится – я читал, что, как только собор показался на горизонте, Томас сошел с коня, снял обувь и дальше шел босиком, при полном восторге поклонников, и это так на него похоже: искренний порыв, но одновременно и шикарная акция. Но я читал и другое, в источниках не особо научных – что его прямо с берега несли на руках до самого Кентербери. Отчего-то молве оказалось важнее запомнить именно триумф всенародного любимца. И лодку, лодку его тоже несли на руках! Как символ спасения.
На руках не на руках, лодку не лодку, но те трое намекали вотще. Вернувшись, Томас ничуть не присмирел под грузом опыта и предостережений. Он принялся опять гнуть свое - с прежним пылом… но на этот раз совсем недолго.
Было или не было, было или не было? Вроде бы в один прекрасный день Генрих проворчал – быть может, себе под нос – всем памятное Won’t someone rid me of this turbulent priest. Какие-то еще другие слова историки из рукава достали, менее афористичные, более пространные; или вообще ничего он не говорил, только бровью повел – но кому надо, те поняли: кто избавит меня от этого мятежника.
А может быть, не так всё было, и четверо рыцарей (помню только одно имя, к моему огорчению это Фиц-Урс) действовали по собственному разумению. Но легенда есть легенда. Король сказал - и четверо выехали в Кентербери.
Они явились к Бекету и предложили проследовать с ними. Он ответил им, как и в прошлый раз: просто и выразительно. Тогда они отправились за оружием, которое покамест притырили где-то под деревом.
А он пошел в собор, совершать вечерню. Они – следом, уже вооруженные. И вот в чем нет разночтений: теперь они наглухо закрыли лица.
А дальше – дальше – символизм, предание, поэзия. Он мог нырнуть в здание – только калитку же достаточно открыть в воротах-то! – и заложить дверь на засов, забаррикадироваться, а дальше как-нибудь. Но он, наоборот, раскрыл обе тяжеленные створки – настежь. Для тех, кто шел к вечерне. На миру и смерть красна – так выходит – я эту загадку только так понимаю: сначала не дать себя утащить, теперь не издохнуть, как крыса, в темном углу, когда четверо подонков все-таки вломятся следом. Умереть перед людьми, чтобы смерть не стала тайной, умереть в церкви, когда в нее входит вечерний свет.
Он открыл двери и пошел к алтарю. Рыцари ворвались и догнали его у часовни. Они пытались его схватить, что-то опять несли насчет отправиться с ними якобы к королю, но что это за гонцы от короля, четверо без лиц. Томас - не мальчик-одуванчик, тертый калач – ухитрился-таки вырваться, двинуть одному, другому, по-площадному обозвать третьего… И тогда они зарубили его мечами.
Перед смертью, гласит легенда, он сказал что-то очень возвышенное, чего я не помню, а подсмотреть нельзя, а перевирать не хочу. Может быть, может быть.
…С той минуты создастся легенда,
А земля похоронит тела.
(П.Антокольский)
Но ему и после смерти не дали покоя.
Генрих-то, хоть своей вины открыто никогда не признал, все-таки каялся, приходил босиком на могилу, гробницу соорудил: место паломничества к одному из самых любимых народом святых; Томаса очень быстро причислили к лику, наплевав на обычную бюрократию. Зато когда началась новая большая заваруха, гробницу разрушили, и прах развеяли: новый Генрих, по счету восьмой, новые времена, Английская Реформация.
И могилы не осталось, и прах развеян: вот, свечка горит, да красная роза существует по имени Томас Бекет. На картинке не она, я не могу найти правильную розу среди своих фотографий. Но пусть будет здесь; задание было не о букве, о памяти.
Инвайт-коды для Мира Танков: 5 способов ускорить прокачку 
"Неуловимые" в Ялте: как снимали один из самых кассовых фильмов 60-х 
Просто так 
Oh?! 
На золотую осень я конечно опоздал 
НАТО вновь рассматривает возможность перехода к партизанской войне на Украине 
Spesial For 
Ночное 
минус Светлана 
