Коммунисты

Ленинград, 1970-е гг.

Симпатичный артефакт таился в ворохе любовных писем ленинградской девушки. Это микрошпаргалка по литературе, сделанная фотоспособом.
Две маленьких карточки-странички с текстом правильного ответа на экзаменационный билет о «Поднятой целине» Шолохова. А может, конспект сочинения.
Перевернув листочки, мы узнаем тему билета (или экзаменационного сочинения): «Коммунисты Г »Мать« Ш »Поднятая целина«. То есть требуется рассказать об образах коммунистов в считавшихся эталонными романах Горького или Шолохова.

Каждому, кто учился в советской школе в это время, приходилось сталкиваться с этим странным ритуалом — переписывать толкования объявленных сакральными текстов, оригинальные смыслы которых оставались тёмными или трудноуловимыми для подростков.
Ну в самом деле, возьмём вышеупомянутый роман »Мать« Максима Горького, созданный в период увлечения писателя »богостроительством«.
Остроконъюнктурный роман, написанный в Америке в разгар первой русской революции 1905-1907 годов, призван был явиться новым Евангелием для пролетариев, обращающихся в новое христианство — социализм. Главный герой, рабочий Павел Власов, ставший революционером, — новый апостол, мать его Ниловна — новая богородица. Листовки, которые оба распространяют — суть новозаветные »Послания к...« (коринфянам, галатам, евреям и т.д.)
Однако, вместо анализа страстей яркой религиозной притчи школьный канон повелевает ретроспективно трактовать »Мать« как »первый образец метода соцреализма в литературе« и воспринимать роман как иллюстрацию к учебнику истории (стачки, маёвки, аресты и пр.)
Поскольку чтение оригинальных произведений значительного объёма было явно не по силам и не по разуму большинству школьников, то литературный оригинал подменялся для них в учебном курсе своего рода метатекстом — наборами отрывков и цитат, литературной критикой, высказываниями авторитетов, толкованиями учителя и т.д.

В этом процессе перетолковывания ключевые сцены исходного произведения часто опускались или замалчивались советскими иезуитами от литературоведения. К примеру, эпизод, прямо разъясняющий евангельский контекст горьковского романа, не входил в учебники и хрестоматии:
«Однажды он принес и повесил на стенку картину — трое людей, разговаривая, шли куда-то легко и бодро. — Это воскресший Христос идет в Эммаус! — объяснил Павел. Матери понравилась картина, но она подумала: “Христа почитаешь, а в церковь не ходишь…”»
Подобной же вивисекции и препарированию подвергается красочный текст двухтомного 700-страничного шолоховского романа. От него остаётся мёртвая выжимка в виде микрошпаргалки.

А ведь события романа не оставляют читателя скучать. «Женщины-казачки, сагитированные врагами народа, жестоко избивают своего председателя». Такая лихая фабула имела за собой важный социальный заказ.
С исторической точки зрения, написанный в 1932 году роман »Поднятая целина« — это художественно развёрнутые тезисы статьи Иосифа Виссарионовича Сталина »Головокружение от успехов«, где вождь перекладывает ответственность за жестокость насильственной коллективизации на »головотяпов«, допустивших »перегибы на местах«.
Коммунисты-архангелы Давыдов, Нагульнов и Размётнов, насаждающие истинную веру в донских станицах, должны отречься от ересей, замолить грехи и найти новые действенные миссионерские подходы к пастве взамен неэффективных старых:
Андрей, придя как-то поздно ночью, увидел, что в горенке горит лампадка. Недолго думая, он прошел в горницу, снял лампадку, вылил деревянное масло на ладонь и тщательно смазал им свои задубевшие сапоги, а лампадку разбил о каблук.
— Ить сказано было дуракам неоднократно, что все это есть опиум и затмение мозгов. Так нет же! Всё молются деревяшкам, масло жгут, воск на свечки переводят… Эх, кнут по тебе, Маришка, плачет! Неспроста ты что-то в церкву зачала ударяться…
Оказалось, что на самом деле неспроста: Марина 26-го подала заявление о выходе из колхоза, ссылаясь на то, что быть в колхозе — «идти против бога».
Но в нашей краткой шпаргалке грехи колхозных пассионариев рассматриваются лишь по части идеологии и хозяйствования, а интереснейшие вопросы религиозной коммунистической этики и половой морали, как всегда, удаляются от внимания школьников. А они в романе как раз постоянно обсуждаются:
— А с Андрюшкой (т.е. коммунистом Разметновым) спать на одной кровати — это не супротив бога? Или это — сладкий грех? — улыбаясь, спросил Любишкин.

В романе Шолохова тема плотских земных искушений — основная фактура, и идеология здесь густо перемешана с сексом.
«А вот этого ты не нюхал? – Марина на секунду высоко подняла подол, махнув перед носом Любишкина, сверкнув матовой окружностью розовых колен и сливочной желтизной своего мощного и плотного, как сбитень, тела».
Беспутная и хитрая Лушка, непорочная Варя, боевая вдовица Марина Пояркова, а также пережившая трёх мужей «дюже широкая» стряпуха Дарья — предлагают многообразие привлекательных женских типов, среди которых нашим коммунистам мудрено не сбиться с пути истинного:
— Стало быть, по-твоему, коммунистам к бабам и подходить нельзя? Завяжи ниткой и ходи по свету, как подрезанный бычок, или как?
...После мировой революции — по мне — ты хучь издохни на бабе, тогда мне наплевать, а зараз ты весь должен быть устремленный на эту революцию... Вот я, к примеру, развелся с Лушкой и распрекрасно себя сознаю. Никто мне не мешает, я зараз как вострый штык, самым жальцем направленный на борьбу с кулаком и прочим врагом коммунизма.
Коммунисты у Шолохова — натуры весьма противоречивые. Они пьют, дерутся, убивают. Давыдов имеет (как бывший матрос) неприличную татуировку на животе. Размётнов стреляет по всему селу кошек. Разгульнов — дебошир и рогоносец. В романе они «усвоили уроки революционного мужества, избавились от ошибок, завоевали любовь и уважение народа», как утверждает шпаргалка.
Но так ли судило о пламенных «учителях и воспитателях народа» молодое поколение значительно изменившегося с 30-х годов советского общества? Может, шолоховские «колхозные организаторы» — это в современном представлении всё те же персонажи щедринского города Глупова: бездарные, но рьяные в служении власти самодуры-управленцы? Увы, готовые выводы шпаргалки не предполагают возможности подобных дискуссий.
Умалчивая о христианстве, избегая живого материала бурной жизни, изображённой хорошими писателями, школьные уроки советской литературы парадоксальным образом превращаются в уроки «Закона Божия», хорошо знакомые дореволюционным школьниками, и тем самым наследуют традициям скучной дореволюционной дидактики.
Такова и наша шпаргалка, подсовывающая идеологически выверенные штампы взамен интересного чтения, живого размышления и отклика. Резюмирующая фраза дежурно призывает чтить святых мучеников, борцов за коммунистическую веру из шолоховского романа:
«Трагическая гибель Давыдова и Нагульнова заставляет нас глубже почувствовать и пережить то суровое время, когда решался вопрос «Кто кого?», помогает нам понять цену революционных завоеваний, чтобы свято хранить их«.

Отец Иоанн Кронштадский, долгое время работавший законоучителем в городском училище, очень хорошо чувствовал деликатную природу преподавания морали юношеству:
»...Есть какое-то лицемерное обольщение в школьном деле, когда Закон Божий и соединенное с ним внушение начал нравственности составляет лишь один из предметов учебной программы. Как будто нечего больше желать и требовать для нравственной цели, – как иметь наличность той или другой цифровой отметки за ответы в предмете, называемом Законом Божиим.
Есть в школе законоучитель, есть программа, есть балл, показатель знания – и все. Результаты такой постановки учения поистине чудовищные. Есть учебники, в коих по пунктам означено, что требуется для спасения души человека, и экзаменатор сбавляет цифру балла тому, кто не может припомнить всех пунктов...
Где тут разум? Где нравственность? Где, наконец, и прежде всего – вера, о коей мы лицемерно заботимся?».
(Из книги «Ученье и учитель»).